Инна Александрова - Свинг
Митя честно работал двенадцать лет на практике, а в шестьдесят восьмом представилась возможность поступить в очную адъюнктуру Высшей школы МВД СССР. Теперь это Академия управления Российской Федерации. Поступление было успешным, и за два с половиной года он написал и защитил кандидатскую диссертацию. Мы уже жили в Москве — поменяли квартиру — и Мите предложили остаться на кафедре. Сорок лет преподает он в академии, но полковничьи погоны снял: возраст.
Часто, очень часто Митя говорит, что снится ему калининградская «ромка» — так называют районные отделы милиции, а еще видит во сне своего начальника Носкова, который знал, что Митя все за него сделает, а потому не утруждал себя даже чтением входящих бумаг. Зато прекрасно цитировал «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Тут ему не было равных. Носков был «жертвой аборта»: в «ромку» пришел из КГБ, когда Хрущев стал чистить эти органы. Еще одно доказательство: бездельников в чекистских органах было предостаточно, даже больше, чем в милиции. По крайней мере, тогда.
Вечером долго рассуждаем с Катей о нравственности.
— Россия, — говорит Катя, — единственная в мире страна, где официальное рабство существовало четыреста лет — вплоть до второй половины XIX века. И рабство привело страну к страшному революционному взрыву. Когда человек — раб, в душе его, внутри, все выжжено. Он приравнен к быдлу, к скотине. Ему ничего не страшно, ничего не стыдно. Никаких устоев. И так росли, так жили люди, сменяя поколения. Почти двадцать поколений, выросших в ярме, ничего не знающих, кроме подлой науки холопского выживания.
Смешно думать, что русский мужик в семнадцатом году поднял на штыки царскую власть только потому, что начитался Маркса и Ленина. Нет, мужики тогда нутром почувствовали, что пришла сладкая возможность отомстить за века унижений. И люто отомстили. И страшно, и надолго перекурочили судьбу страны, потому как иначе не могли. И кто их в чем обвинит? А вот дворянство и правящая династия изо всех сил старались сохранить это рабство, хотя в 1861-м официально крепостное право было отменено. Но правящая верхушка тогда так перегрела котел, что чаша ненависти переполнилась, и народ неумолимо шел к перевороту. Теперь мы имеем такую власть, которая считает, что все у нас о’кей и врет, врет, врет… Но, если она действительно так считает, то слепа, глуха, глупа. А врет потому, что бессильна. Наш теперешний разгул во сто крат перекрывает прегрешения предков.
Мы регулярно сталкиваемся с проявлениями розни и считаем это чем-то внешним. А это не внешнее. Это глубоко внутреннее. Оно сидит внутри нас. При каждом удобном случае кричим о себе, что свободны. А несвободны. Свободен западный человек, потому что он точно знает, что и другой тоже свободен. Мы же хотим другого оставить рабом. Потому и сами рабы.
А ведь терпимость начинается тогда, когда человек задумывается над чем-то, чего в упор в себе не видел. Терпимость — работа над собой. Нетерпимым можно быть только к самому себе. Надо хоть однажды выпороть себя самого и сознаться в собственных недостатках, понять, что другой — такой же и с такими же правами, ему также больно. Биология учит: мы все одного вида. Разновидностей человека нет. Все классические религии — отражение толерантности, иначе бы давно самоуничтожились. И человек приходит в мир не для борьбы, как раньше считали, а для созидания. А уж на калининградской земле, где все так пропитано кровью, толерантность должна витать в воздухе.
X
Мышей на даче много, и очень часто Марс за ночь добывает три-четыре штуки. Он ровненько и аккуратно выкладывает их к утру на крыльце. Никогда не ест: считает ниже своего достоинства. А недавно было такое. Плита на даче электрическая. В отверстие, куда входит в плиту толстый электрошнур, влез мышонок, его ударило током, он погиб. Марс, как только явился с гулянья, унюхал мышонка и стал яростно мяукать и бросаться на плиту. Мы никак не могли понять, чем обидела его плита, пока не отодвинули ее и не увидели хвост попавшего в ловушку мышонка.
А сегодня в три ночи я услыхала, как кто-то пытается лезть в окно. Соскочила с постели, подбежала к окну, вижу: Марс сидит на подоконнике — с уличной стороны — и что-то держит в зубах. Открываю — кот впрыгивает в комнату. В зубах — огромная крыса. Пришлось помогать расправляться с «гостьей». Неприятно, противно, но что поделаешь.
Марс — кот чистоплотный, но он ходит на улицу, а потому время от времени Катя приглашает его помыться по-настоящему, хотя шубку свою вылизывает тщательно. Процедура мытья не очень-то нравится котяре, но Катя терпеливо и понятно ему объясняет, что хотя бы раз в месяц надо обрабатываться противоблошиным шампунем. Кот смиряется.
Марсюшка, по-моему, нелюбвеобилен. Никакой подружки не приводил и не приводит. Катя говорит, что его не охватывает, как других котов, любовное безумство, хотя он не кастрирован. Она никогда не уличала его в поединке с другими котами за кошку. Никогда не являлся домой с исцарапанной мордой или заплывшим глазом. Марс — кот с достоинством. Уходя от ненужных и вредных драк, здесь, на даче, дружит только с соседским котом Мурзиком. Мы же с Катей дружим с Мурзиковым хозяином, которого зовут Иван Артемович, но он просит называть его по-родственному — Артемыч. Жена Артемыча пять лет как умерла. Дочка, ее муж и внук работают и приезжают на дачу только в субботу и воскресенье. Более трудолюбивой семьи не видели. Но все же главные на даче — Артемыч и Мурзик. Наш котяра постоянно наведывается к коту и, хотя сыт, все-таки нет-нет да что-нибудь и полакает из Мурзиковой миски. Мурзик, как гостеприимный хозяин, при этом ходит вокруг. Один раз видела, как он даже вылизывал Марса.
Артемыч, в общем-то, непростой человек. В прошлом даже очень большой начальник. Горный инженер с кандидатской степенью. Иногда подолгу с ним разговариваем.
— В России, — говорит Иван Артемович, — всегда с должным уважением относились к горным инженерам, и у нас действительно было, чем гордиться. Что не говорят худое о советском времени, а в геологии был порядок, шли в нее очень хорошие люди. Геолог — престижная профессия была. Помните фильм «Дом, в котором я живу»? Там герой Ульянова — геолог. Как же таким подражали!.. И правда, всякая шушера в геологию не лезла. Те, которым только копейку сшибить, в партиях геологических не задерживались. А теперь? Одна пьянь…
Спрашиваю Ивана Артемовича, можно ли остановить распад.
— Можно, если подойти по-хозяйски, с болью в душе. Но не видно, не видно никого из молодых, кто бы дело это принял на себя. Теперь ведь как поступают? Не отрабатывают все месторождение, а снимают сливки. Бизнесмены уходят от налогов. Иностранцам, которые покупают месторождения, тоже наплевать. Главное — скорее снять крупную деньгу. На что надеемся?
Такие разговоры с Артемычем ведем не раз, а я все понять не могу, что же сделалось у нас с человеческой нравственностью. Она, видимо, просто перестала существовать.
XI
Сегодня двадцать второе августа. До моего отбытия — семь дней. Время летит стремительно. Тепло. Даже очень. Купальный сезон еще в разгаре. Утром приехал Миша. Скоро пойдем на море вчетвером. Марс — на поводке ради спасения от встречных собак. Большинство их с кошками не дружат, и Марс это понимает. Очень интересно ведет себя котяра, когда приходим на берег: восседает на нашем барахлишке, гордо подняв мордочку в ошейнике. Из воды приходится все время на него поглядывать, потому что и здесь, на пляже, могут напасть собаки. Катя и Миша уплывают далеко, я плещусь у берега и в любой момент готова броситься на помощь.
У Миши настроение неважное: опять вызывали в военкомат, опять велись разговоры, когда он собирается выполнять свой армейский долг. Миша объясняет чинам, что поступил в аспирантуру и только после ее окончания готов говорить на эту тему. Закон на Мишиной стороне.
В Москве живу рядом с воинской частью и каждое утро просыпаюсь от рева плохо заводящихся «Уралов». Когда выхожу в расположенный недалеко магазин, вижу, как крутятся возле него ребята в форме. Некоторые — в основном мужчины — дают ребятам деньги. Однажды, это было часов в восемь вечера зимой, спросила солдатика, почему здесь находится. Парень застеснялся, а потом ответил: «Деньги собираю». «Зачем? — спросила я. — Еды не хватает?» «И это тоже, — ответил солдатик, но главное — „деды“. Специально выпускают и заставляют, чтобы попрошайничали, а если принесем меньше сотни — бьют. За деньгами солдат везде посылают, кроме моря, — сказал парень. — С подлодки не пошлешь».
Я поинтересовалась, с кем делятся «деды». «С офицерами», — ответил солдат. А те — с генералами. А как бы иначе при нынешней зарплате генералы ездили на БМВ и «Мерседесах»?
С тех пор, как вижу солдатиков, даю деньги: может, тогда их не станут бить…
