Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки
Если мужчины были в восторге от госпожи, то женщины старались скрыть под вымученными улыбками горечь, которую они испытывали, видя, что оттеснены на задний план. Г-жа Сальвен уподобилась масляной лампе, выставленной на яркий солнечный свет. Сияющая красота госпожи безжалостно выявила недостатки, допущенные господом богом (в этот вечер он был, верно, дьяволом для г-жи Сальвен!) при создании данганских дам, которыми мы любовались прежде. Жена доктора казалась плоской, как кусок теста, расплющенный о каменную стену. Толстые ноги супруги Птичьей Глотки, упрятанные в брюки, походили на клубни маниоки в банановых листьях. Барышни Дюбуа уподобились двум одинаковым тюкам. Жены греков, обычно столь болтливые, молчали. Об американках из протестантской миссии все позабыли бы, если бы не взрывы их смеха.
Зато в глазах мужчин госпожа была чудесным видением. Ухаживая за ней, они пренебрегали собственными женами, с которыми бывали так учтивы на улицах Дангана. Среди всех этих белых я напрасно искал того, кто мог бы удостоиться внимания госпожи. По своей глупости, я даже вздрогнул, заметив, что она украдкой посматривает на инженера. Наши взгляды встретились над головой любовника Софи. Это продолжалось не дольше вспышки молнии. Госпожа отвернулась. Я смутился, как в тот день, когда увидел под душем коменданта и понял, что он необрезанный.
— Спишь ты, что ли? — спросил меня данганский дезинсектор, указывая на свой пустой стакан. — Вот дьявольщина, — продолжал он, — можно подумать, что у тебя сонная болезнь.
Глаза всех цветов уставились на меня.
— Жозеф! Эй, Жозеф! — крикнул комендант, стуча по столу зажигалкой.
Я открыл первую попавшуюся бутылку виски и наполнил стакан белого. Я остановился, лишь когда он закричал: «Довольно, довольно! Чтоб тебе!» Эти слова вызвали всеобщий смех.
— Друзоцек! — сказал Птичья Глотка, плохо подражая ломаному языку негров. — Мы, здесние зители, ницего не пьем!
Белые вновь захохотали.
— Знаете, эти люди страшно много пьют… — заявил Птичья Глотка, повернув к госпоже свою длинную шею и указывая на меня пальцем.
Все белые посмотрели на него. Он запнулся, пригладил волосы и продолжал:
— Однажды… однажды… когда я был в командировке… — Он почесал за ухом и густо покраснел. — Я спросил как-то вождя одного племени, чего он желал бы на Новый год. «Я хочу, чтобы в реках вместо воды тек коньяк!» — ответил он совершенно серьезно.
Доктор поправил свои галуны, опорожнил стакан и сказал:
— Поразительно — в больнице вечно не хватает спирта! Что я ни делаю, санитары ухитряются продавать на черном рынке (при этих словах белые прыснули со смеху) девяностоградусный спирт.
Госпожа Сальвен откашлялась как бы для того, чтобы придать себе смелости. Все головы повернулись к ней. До сих пор чета Сальвенов оставалась в полном забвении.
— По утрам до меня доходит с веранды запах спирта и грязи. И я уже знаю, что мой бой пришел…
Эта откровенность не имела ни малейшего успеха. Г-н Сальвен поднял глаза к небу. В зале воцарилось молчание. Г-н Жанопулос закашлялся, чтобы скрыть икоту. Белые сделали вид, будто ничего не заметили.
— Диковинная здесь страна! — проговорила с сильным акцентом жена американского пастора.
— Да, это не Нью-Йорк-сити! — глупо заметила ее толстая подруга.
Остальные белые, казалось, ничего не поняли. Обе дамы засмеялись, словно были одни в зале.
— Здесь нет никакой нравственности, — сокрушенно простонала жена доктора.
— Так же, как и в Париже! — возразил учитель.
Эти слова были подобны электрическому разряду. Белые поочередно вздрогнули. Уши доктора налились кровью. Госпожа осталась безучастной, как, впрочем, и американки — они явно ничего не слышали, ибо с увлечением перешептывались. У морильщика насекомых перехватило дыхание. Он резко повернулся к учителю.
— Что… что вы… вы… Что вы… хотите сказать? — запинаясь спросил он.
Учитель скорчил презрительную мину и пожал плечами. Морильщик вскочил со стула и направился к нему. Учитель бесстрастно смотрел на него. Неужели данганский дезинсектор схватит противника за горло? Положение было критическим.
— Проклятие!.. Вы попросту демагог! — крикнул морильщик.
— Прошу вас, прошу вас, господин Фернан! — вмешался комендант.
Господин Фернан вернулся на место. Собрался сесть. Но не успел он опуститься в кресло, как подскочил, словно ужаленный скорпионом. Взмахнул руками, открыл рот, закрыл его и облизал губы.
— Вы предатель, предатель, господин Сальвен! — выпалил он наконец. — С тех пор как вы поселились в этой стране, вы ведете себя недостойно подлинного француза! Вы восстанавливаете туземцев против нас… Вы внушаете им, будто они такие же люди, как мы, а между тем негры и так слишком зазнались…
Господин Фернан сел. В знак одобрения Птичья Глотка кивнул головой. Несколько человек последовали его примеру. Госпожа не шелохнулась.
— Несчастная Франция! — промолвил Птичья Глотка, сморкаясь.
Учитель пожал плечами. Госпожа подняла глаза к небу. Жена доктора что-то прошептала на ухо мужу, потом сложила руки, сделала приятное лицо и сказала ненатуральным голосом, повернувшись к госпоже:
— Видели ли вы японский балет в театре Мариньи, дорогая?
— Нет, у меня не было времени. Я бегала по министерствам, чтобы приехать сюда ко дню рождения Робера…
Госпожа нежно взглянула на мужа, который погладил ее руку. Жена доктора вновь перешла в наступление. Сослалась на какую-то газету, похвалившую японский балет. Когда красноречие докторши иссякло, ее сменила одна из барышень Дюбуа. Она назвала каких-то белых, вероятно музыкантов или людей, имеющих отношение к музыке. Пожалела, что ей не довелось побывать в Париже в начале этой недели. Стала жаловаться, что теннисная площадка испортилась после первых же дождей… что в Дангане нет ни одного хорошего теннисиста. Г-жа Сальвен заговорила о лошадях. Она прокляла здешний лесной район, где негры не разводят лошадей из-за мухи цеце. Инженер предложил сделать опыт. Г-н Жанопулос поспорил с комендантом о ценах на какао. Доктор выразил желание, чтобы ему прислали европейскую акушерку. Несколько веских слов сказал учитель. Он решил объяснить присутствующим поведение негров. В пику ему каждый рассказал достоверный случай в доказательство того, что негры либо дети, либо дураки…
Пожалели об отсутствии отца Вандермейера, этого святого, который жертвует жизнью ради неблагодарных дикарей. Вспомнили о «великомученике». Так белые называют теперь отца Жильбера, быть может потому, что умер он в Африке… Докторша со слезами в голосе обещала госпоже сводить ее на могилу священника.
Американки позабыли обо всех остальных: они беседовали на своем языке.
Когда кто-нибудь опорожнял стакан, я опрометью бросался, чтобы наполнить его. И тотчас же возвращался на свое место между дверью и холодильником. Инженер сидел ко мне спиной. Госпожа и комендант сидели напротив. Госпожа ни разу не притронулась к спиртному. Гречанки болтали под шумок со своими мужьями. Смеялись они так же редко, как редко плачут собаки.
Разговор вновь перешел на негров.
— Несчастная Франция! — повторил Птичья Глотка — Bедь негры занимают теперь министерские посты в Париже!
Куда идет республика? Каждый нашел нужным высказаться по этому поводу.
Господин Фернан первый поставил этот вопрос.
— Куда идет мир? — эхом отозвался Птичья Глотка.
И стал требовать переворота, который очистил бы воздух Франции. Заговорили о королях, о некоем Наполеоне. Все, видимо, очень удивились, когда госпожа сказала, что отчимом императрицы, которую она назвала Жозефиной, был негр.
Опять вернулись к неграм. Ох, уж эти негры! Не побороли еще желтой опасности, как появилась опасность черная. Что ждет цивилизацию?..
Дождевые капли застучали по рифленому железу кровли. Доктор и его жена поднялись первые. Остальные последовали их примеру. Белые шли нетвердо, словно ступали по банановым коркам. Комендант отвечал мычанием на все вопросы. Госпожа провожала гостей. Машины отъезжали одна за другой. Госпожа стояла на веранде, пока последний красный огонек не исчез в ночной тьме.
* * *Я сопровождал госпожу на данганский рынок. Она пожелала сама сделать покупки. На ней были черные брюки, подчеркивавшие ее тонкую талию, и большая соломенная шляпа, привезенная из Парижа.
Рыночная площадь находилась в пятнадцати минутах ходьбы от резиденции. Она ограничена двумя сараями, в одном продают мясо, а в другом — рыбу. Ручей, загаженный всевозможными отбросами, служит помойкой, а иногда и бассейном для купания.
Рынок — самая оживленная площадь в Дангане, особенно в субботу утром; это место сбора обитателей туземного квартала и окрестных деревень. Мы отправились туда пешком. Я нес корзину для провизии. Госпожа шла впереди, гибкая и грациозная, как газель. Мои соотечественники издали обнажали головы. Словно не обращаясь ко мне, они спрашивали на нашем языке, действительно ли это «Она». Я отвечал кивком головы.
