Иван Шевцов - Любовь и ненависть
Подполковник Панов Николай Гаврилович у нас покладистый, спокойный, в армии служил в саперных частях. С мнением подчиненных считается и не настаивает на своем, если не видит в этом особой целесообразности. Он минуту помолчал, точно что-то взвешивая, а я, воспользовавшись паузой, заговорил о завмаге, который неспроста просит вернуть ему заявление. Я доложил, в чем тут дело, и высказал свои соображения: завмага нужно привлекать к ответственности.
— Надо сообщить по административной и партийной линиям, — задумчиво произнес подполковник, глядя куда-то в пространство. — Такого гнать из партии и с работы. Посоветуйте потерпевшим обратиться в торг и в райком.
Его предложение меня несколько удивило: потерпевшие — это, значит, продавщицы — должны писать заявления в райком и торготдел. Едва ли они на это пойдут, даже из соображений этического порядка. Когда я сказал об этом подполковнику, он спросил, пристально глядя на меня:
— А вы находите здесь состав уголовного преступления?
— Несомненно, Николай Гаврилович. Статья сто восемнадцатая.
Большая тяжелая рука Панова потянулась к Уголовному кодексу, лежащему тут же на краю стола. Он начал листать изрядно потрепанные страницы, приговаривая:
— Сто восемнадцатая, говоришь? Посмотрим, что ему тут полагается… Ага, вот: "Понуждение женщин к вступлению в половую связь или к удовлетворению половой страсти в иной форме лицом, в отношении которого женщина является материально или по службе зависимой, наказывается лишением свободы на срок до трех лет". Ну что ж, пожалуй, достаточно трешки. — Энергично вскинул голову и сказал, как свое решение: — Хорошо, Андрей Платонович, я с вами согласен: будем готовить материалы на завмага. Заявление вы ему верните, а что же касается этих горячих женихов, то пускай он на них в суд подает, как пострадавший. Это его личное дело.
Я был доволен.
Второе дело — карманники — оказалось более сложным. Вообще воры-карманники для нас, милиции, — проблема номер один. С ними трудно бороться, трудно поймать, а поймав, пожалуй, еще трудней наказать, то есть довести до суда. Иногда мне кажется, что это категория неисправимых преступников. Быть может, это и не так, но я не одинок в подобном мнении, так считают многие мои коллеги. Из карманников получаются злостные уголовники. Именно со знакомства с карманниками началась моя служба в милиции. Помню, тогда задержали двоих: одному было лет двадцать с небольшим, другому лет двенадцать. Их допрашивал старший оперуполномоченный, а я, новичок, сидел и слушал. Они залезли к бабке в сумку и вытащили кошелек, в котором оказалось что-то около двенадцати рублей. Дело было в магазине. Кошелек похитил старший и тут же мгновенно передал его младшему. Все это произошло на глазах одного гражданина, который оказался дружинником. Их задержали и доставили в милицию. Младший, очевидно новичок в этом деле, — звали его Витей, — изрядно струхнул, расплакался и рассказал: мол, этот парень — второй из задержанных — передал ему кошелек. Зачем — он не знает и парня этого видит в первый раз. Старший — тщедушный, жидкий парень (при нем было и удостоверение личности, в котором говорилось, что он, Игорь Иванов, работает на киностудии осветителем) — все отрицал. И парнишку этого не знает, и никакого кошелька он не брал, и вообще он оскорблен возведенной на него клеветой. Свидетель дружинник, преподаватель института, возмущенный наглостью вора, категорически утверждал, что он собственными глазами видел, как Игорь Иванов вытащил у старухи кошелек и передал его рядом стоящему парнишке. Витя плакал, просил его отпустить и все уверял, что он кошелька не брал, а что этот парень сунул ему насильно, чтоб, значит, отвести удар от себя. Все было очень естественно и логично, я верил в невиновность мальчишки и жалел его. Вопрос мне казался совершенно ясным: пойманный с поличным преступник, этот киноосветитель Иванов, стоял перед нами, на него и надо было оформлять дело.
Но Игорь Иванов был спокоен и невозмутим, не подавал никаких признаков волнения, точно был на все сто процентов убежден, что через четверть часа он будет на свободе. Так оно и случилось.
Ну а что скажет потерпевшая?
Тут оказалось, что бабки-то и нет.
— Да я ведь ей сказал идти в милицию, — недоумевал дружинник. — Как же так? Она должна быть здесь. Я пойду посмотрю. — И он ушел искать пострадавшую старушку.
Старушки не было. Старший оперуполномоченный записал адреса Игоря Иванова и Вити и отпустил их. Дружинник тоже ушел с твердой уверенностью, что потерпевшая все-таки придет, обязательно должна прийти в милицию, хотя бы за своим кошельком с деньгами. Я был того же мнения. Но старший оперуполномоченный был убежден в обратном.
— Потерпевшая гражданка не придет, — сказал он. — Все ясно: работала группа. Соучастники оттолкнули бабку, дали ей эту же сумму, а может, и больше и пригрозили: мол, если пойдешь в милицию, потеряешь жизнь.
И он оказался прав: ни через день, ни через год за кошельком с деньгами никто в милицию не явился. И хотя мы твердо знали — Игорь Иванов украл у старухи деньги, привлечь к ответственности мы его не могли. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что и на этот раз, спустя год, на карманной краже снова попался тот же Игорь Иванов и дело его досталось именно мне. И случай-то почти аналогичный — засыпался вместе со своим «помощником» — парнишкой тринадцати лет, только уже не Витей, а Юрой Лутаком при почти аналогичной ситуации. На этот раз потерпевшей оказалась уже не пугливая старушка, а бойкая дама лет под сорок и в портмоне ее лежали не двенадцать, а все сто двадцать рублей. Игорь Иванов, очевидно, долго следил за ней, видел, как она доставала из большой сумки портмоне и клала его обратно. Сумку он разрезал бритвой ловко и точно в том месте, где лежал портмоне, и, как в тот раз с Витей, мгновенно передал деньги своему помощнику. Все это произошло на глазах пассажиров в зале предварительной продажи билетов на вокзале. Оба вора — Игорь Иванов и Юра Лутак — были доставлены в наше отделение милиции. Дежурный оформил соответствующий протокол, Иванова посадил до утра в камеру предварительного заключения, а свидетелю, потерпевшей и Лутаку вместе с родителем велел прийти утром к девяти тридцати. Свидетель прийти не мог, так как жил в Минске и на следующий день уезжал домой. Свое показание он охотно изложил на бумаге тут же в дежурной комнате. Юра Лутак сказал, что родители его тоже не придут: отца у него нет, мать больна, а бабушка старенькая.
Письменное показание минчанина не очень устраивало меня, вообще отсутствие живого свидетеля несколько осложняло дело, и я уже заранее опасался, что и на этот раз Иванову удастся избежать наказания. Говорят, не пойманный — не вор. А вот и пойманного за руку вора не всегда удается судить.
Игоря Иванова мы имели на примете, учитывая его недоброе прошлое. В шестнадцать лет он участвовал в группе в нескольких ограблениях. «Завалился» на квартирной краже, получил пять лет. Через три года был досрочно освобожден. Дал слово с прошлым покончить. Поступил на работу на киностудию. Кажется, ничего за парнем плохого по нашей линии, то есть по уголовщине, не замечалось, кроме случая со старушкой. И вот теперь снова. Неужто не бросил грязного дела? Ведь вор-профессионал опасен не только тем, что ворует, но и тем, что втягивает в воровство других, главным образом подростков. Подполковник Панов, например, считает, что самый опасный возраст, когда человек может стать на путь преступлений, до двадцати лет.
Разговор с Игорем Ивановым я начал с того, что мы-де старые знакомые.
— Не думал я так скоро с вами встретиться, — сказал я, предлагая ему садиться.
— А у меня не было желания вообще с вами встречаться. Никогда, — ответил он без вызова и рисовки, а как-то очень даже естественно и тут же прибавил: — Не лично с вами, а с милицией, я имею в виду.
— Я вас понял, только сегодня, как и в прошлый раз, инициатива исходила не от милиции.
— И не от меня, — быстро вставил он. Вообще я заметил, что Иванов хорошо владеет собой и голыми руками его не возьмешь.
— От кого же?
— Не знаю. Если б я был суеверным, я бы сослался на судьбу, — вяло промямлил он бескровными губами, затем, как-то вдруг оживившись, добавил: — Случайное совпадение, верите или нет, товарищ капитан… Нет, не верите, — отчаянно бросил он и, насупившись, уставился в пол. — Прошлое мое, наверно, всю жизнь будет висеть на мне, и всегда меня будут подозревать во всех грехах. Всегда! — Последнее слово он выкрикнул, и это полуистерическое восклицание показалось мне фальшивым, деланным, и я, продолжая изучать его, вымолвил:
— В народе говорят: береги честь смолоду.
Мне хотелось заглянуть в душу этого невысокого паренька с неестественно блестящими глазами, оттененными нездоровой синевой. И этот странный блеск, и круги под глазами, и худощавое с болезненной желтизной лицо, редкие волосы и вставные зубы лишь старили его, а резкие перемены во взгляде — то вспышки отчаяния, то равнодушие, то бурное негодование — говорили о чрезвычайной неуравновешенности характера. Одет он по моде, в куртку из материала типа болонья и рыжую нейлоновую рубаху. Я попросил его рассказать о себе. Он это делал неохотно, ежеминутно принуждая меня задавать вопросы. Отец его работает старшим экономистом в главке, но он с отцом не живет с тех пор, как был осужден. Об отце отзывался плохо, говорил с ожесточением и надрывом:
