Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз

— Так скоро… — Она вышла из-за стола и обняла меня. — Я буду скучать по тебе, деточка. Ты мне прямо как вторая дочь. И Анджелина тоже расстроится. Она говорит, что я старая и скучная и ей в радость пообщаться с кем-то из ровесников.

— Я знаю. Я была счастлива каждую минуту, проведенную с вами, а уж ваша кухня — и вовсе шедевр! Очень жаль, что я так и не научилась готовить итальянские блюда.

— Надо устроить шикарный прощальный ужин сегодня вечером в честь твоего отъезда, — сказала она. — Ризотто с грибами, баклажаны с пармезаном и панной котта[51], разумеется. Если хочешь, можешь помочь мне с готовкой. Начнем с кростини[52]. Кстати, может, синьор Ренцо тоже захочет поучаствовать.

— Ренцо?

— Да, я пригласила его к нам на ужин, и знаю, что он любит готовить.

Я могла без труда прочесть на ее лице все мысли: она решила свести меня и Ренцо. При иных обстоятельствах я была бы благодарна ей за помощь, но не сейчас — после всего, что я узнала, мне не хотелось больше иметь с ним ничего общего. Наши встречи, разговоры, вылазка в старый дом — все явно делалось для того, чтобы узнать, что мне известно, а что нет. Он просто следовал инструкциям Козимо. Теперь мне осталось выяснить одно — видели ли они, как Джанни просовывал конверт в мою комнату, и захотят ли получить его содержимое?

Я не могла помешать ему прийти, но мне придется сегодня вечером быть очень осторожной. Я отнесла сумочку в свою комнату, заперла дверь и пошла помогать Паоле в саду. Позже я немного поспала, закрывшись в своем домике, и проснулась, чувствуя себя отдохнувшей. Собравшись пойти на ферму, чтобы посмотреть, началась ли подготовка к ужину, я, выйдя из домика, с удивлением обнаружила Ренцо, стоящего неподалеку.

— Ооо… — выдохнула я, невольно попятившись.

— Извини, если я напугал тебя, Джоанна, — сказал он. — Паола хочет, чтобы я собрал побольше спаржи и посмотрел, есть ли еще созревшие помидоры. Я пришел пораньше, чтобы помочь приготовить еду. Она собирается устроить в честь тебя настоящий праздник.

— Да, я знаю. Она такая добрая!

— Паола полюбила тебя, — улыбнулся он. — И ей жаль, что ты уезжаешь.

— Мне тоже жаль, но так будет лучше, — пробормотала я. — Я бы предпочла оказаться подальше от этого инспектора. Кажется, он все еще думает, что я как-то связана с убийством Джанни, и это нелепо. Я только и сделала, что обменялась с этим человеком в лучшем случае десятком слов за столом в присутствии других мужчин.

— Действительно смешно, — кивнул он. — Но мне тоже жаль, что ты уезжаешь. Я хотел бы узнать правду о твоем отце и моей матери. И прекрасном мальчике. Я не могу перестать думать обо всем этом. Если твой отец находился в этом районе достаточно долго, чтобы моя мать могла забеременеть и родить ребенка, как они смогли утаить это от всех? И каким образом он сумел спрятать ребенка там, где никто другой не мог его найти?

— Возможно, ребенка отдали какой-то семье в горах, чтобы за ним присмотрели? — предположила я. — Может, она собиралась забрать его потом, но почему-то этого не сделала.

— Тогда почему никто не знает об этом? Невероятно, чтобы та семья никому об этом не сообщила. Ведь война закончилась. Они бы сказали: «Британский летчик оставил ребенка у нас. Мы должны найти его мать». И пошли бы слухи. И кто-нибудь что-нибудь вспомнил бы. Хотя бы мельком.

— Да, — согласилась я. — И все же, как оказалось, никто в Сан-Сальваторе ничего не знает о британском летчике? И все считают, что твоя мать сбежала с немцем.

— Это странно, — произнес он, попутно сорвав с грядки большой спелый помидор, — но воспоминания о тех временах начинают возвращаться ко мне. Я помню, что некоторое время болел. Но не уверен, чем именно. Корью? Похоже на то. Во всяком случае, я не мог выйти из дома, и моя мама каждый день покидала меня в поисках еды для нас. Грибы, каштаны… Как-то раз она принесла голубя, я это помню. Я хотел пойти с ней, но она сказала, что мне придется оставаться дома до полного выздоровления. Я смотрел, как она идет в гору со своей корзиной. Она беспокоилась обо мне и не любила оставлять одного. Но мы должны были что-то есть, верно?

— Беспокоилась о тебе? — Я уставилась на него. — Ренцо, все, что ты рассказываешь, подтверждает: мама нежно любила тебя. И, я уверена, никогда бы не бросила. Она бы не сбежала, оставив тебя одного. Скорее всего, ее заставили уйти против воли.

— Но все думают… — начал он нерешительно, — мне всегда говорили…

— А знаешь, как могло быть на самом деле? — перебила его я. — Я думаю, что кто-то предал твою мать и моего отца, может, ради денег, а может, из ревности или чтобы спасти свою шкуру. И немцы увели ее и убили.

Сказав это, я поняла, что таким образом причиняю ему еще большую боль. Что, если человеком, который выдал ее, был Козимо? Потом я вспомнила, что Джанни видел, как британского летчика забрали, а ведь сам Джанни был обманщиком и соглядатаем. Может, это он рассказал немцам, где прячется англичанин?

— Ты видел, как она уходила, или, когда ты проснулся утром, ее уже не было?

Он нахмурился, пытаясь вспомнить.

— Нет, я видел это, конечно же, я уверен в этом. Да, она подошла, поцеловала меня и сказала, чтобы я был хорошим мальчиком и что она скоро вернется. Она плакала. Ее щеки были мокрыми от слез. А потом она хотела сказать что-то еще и снова поцеловать меня, но солдат прикрикнул на нее и… — Ренцо замолчал с удивленным выражением лица. — Это же был не тот хороший солдат, который остановился в нашем доме. Это был другой солдат. Крупный. Я помню, что он, казалось, заполнил весь дверной проем. И заорал он злобно.

— Вот видишь?! — Я торжествующе улыбнулась. — Твоя мать и мой отец были невинны. Они любили и были преданы друг другу.

— Да, — тихо сказал он. — Мне придется тебе поверить.

— Вы собираетесь наконец принести мне помидоры для ужина? — раздался громкий голос Паолы.

Ренцо улыбнулся:

— Надсмотрщик зовет своих рабов. Пойдем и поможем приготовить еду.

Я пошла за ним по узкой тропинке, чувствуя, что запуталась еще сильнее. Предал ли Козимо мать Ренцо, а затем почувствовал себя таким виноватым, что усыновил его? Об этом Ренцо явно знал не больше, чем я.

— Я тут вот о чем подумал, — обернувшись, сказал он. — Моя мама всегда поднималась в гору со своей корзиной. Может, твой отец прятался где-то в лесу или даже в старом монастыре. Надо бы завтра до твоего отъезда пойти туда и попробовать отыскать следы его пребывания.

— Я сама думала о старом монастыре. Но от него остались лишь груды разбитых камней. Мог ли кто-нибудь даже теоретически найти там убежище?

— Я поднимался туда пару раз, когда был мальчишкой, — сообщил Ренцо. — Это место огорожено, и ходить туда запрещено, потому что склон горы может в любой момент обвалиться. Но, разумеется, мы, пацаны, просто обязаны были сделать это на спор. Там и впрямь смотреть не на что. Стены старой часовни все еще стояли, но крыши не было. И пол был завален обломками. Кельи монастыря были полностью разрушены. Если бы твой отец спрятался там, наверху, ему пришлось бы туго.

— Он воспитывался в британской школе-пансионе, — сказала я, — и, скорее всего, был привычен к невзгодам.

Ренцо рассмеялся, закинув голову.

— Ох уж эти англичане и их пансионы! — воскликнул он. — Твоя школа тоже была такой?

— Я только училась в школе, о которой упоминала, но и этот опыт нельзя назвать положительным. Я дождаться не могла, когда же ее закончу.

— Значит, у тебя тоже были несчастливые времена?

— Да, совершенно верно.

Он положил руку мне на плечо.

— Что же, пришло время оставить прошлое позади и ждать будущего. Ты станешь богатым и известным адвокатом. Будешь каждый год путешествовать. Выйдешь замуж за не менее богатого мужчину, родишь двух прекрасных детей, и вы будете счастливы, живя в одном из этих больших, полных сквозняков английских поместий.