Вячеслав Миронов - День курсанта
Вышел хирург.
— Ну, что сержант?
— Да, вот, живот…
Он положил меня, помял, пощупал. Ушел, привел еще хирурга. Они уже вдвоем меня крутили. Я уже не стесняясь в выражениях, матом объяснил, что думаю про их маму.
Они озадаченно посмотрели на меня.
— Слушай, он трезвый, не под наркозом, а вот так хирурга еще никто не посылал.
— Меня тоже. Давай его бросим. Пусть умирает.
— Мужики! — взмолился я. — Хреново мне.
— Понимаешь, сержант, у тебя не совсем аппендицит.
— А, что, твою душу, в кружку компота, в Христа, что у меня! У меня сейчас глаза из орбит вылезут! Сдохну.
— Может, у тебя несварение желудка?
— Какое, в пизду, несварение?! Я с обеда не жрал ничего!
— Так, может, у тебя это с голодухи? Давай его покормим?
— Не-а! Не надо его кормить. Если оперировать, копайся потом в его компоте! Да, и это же курсант! Чем потом больницу утром будем кормить? Он всю столовую слопает! Знаю я их! У меня брат младший, когда учился, прибежит домой, сожрет все, что не прибито. Мог весь недельный запас продуктов схавать! Нет. Этого кормить не надо!
— Пошли подумаем!
— Эй! Вы куда? — с меня пот ручьями лился от боли.
— Ты полежи. Мы попозже придем.
И они пришли через три часа. Я уже задремал. Боль немного ушла. Или я к ней привык. Не знаю.
Они привели женщину — врача.
— Ну, вот. Смотри. Странный аппендицит. Как-то больше на печень похоже. Может, не к нам, а к терапевтам? Пусть те поглядят?
Женщина помяла меня. Боль снова усилилась. Я уже был готов просто удрать в казарму от этих садистов. Военврачи, по сравнению с этими садистами в белых халатах — ангелы во плоти! Может, действительно не аппендицит, а в санчасти дадут пару пилюль, и отойдет боль.
Они что-то обсуждали, вспоминая симптомы, случаи из своей жизни, пару раз оглядывались на меня, жив, курилка?
— Ну, что делать-то будем с сержантом?
— Думаю, надо вскрыть и посмотреть, — женщина, видимо, была старшая.
— Эй-эй! — промычал я с кушетки — Что, значит, вскрыть и посмотреть? Ну, вас на фиг, товарищи врачи! Я не музей, чтобы в него ходить и смотреть!
— Ну, уйдешь ты, дурашка, а через пару часов скорая снова тебя привезет. Но тогда у нас будут другие больные, и будешь ждать своей очереди.
— А сейчас у нас есть время в тебе поковыряться. Пока спокойно, тихо. Вот мы, и не спеша, в тебе руки-то и погреем. Не бойся. Время есть, поэтому и зашивать будем аккуратно, ничего не оставим. Например, некоторым не везет, то тампоны оставим, то часы — будильник.
Я понял, что они шутят. Пусть по-своему, по-зверски, но шутка. Я посмеялся.
— Ну, что, кто будет оперировать военного?
Мужики-хирурги тут же прикинулись шлангами. Мол, мы уже прооперировали полбольницы сегодня. Устали очень. А тут случай архисложный и непонятный. Поэтому мы доверяем это дело наиболее опытному товарищу, то есть тебе, товарищ женщина!
И стрельнув у меня по сигарете, гордо удалились восвояси. Женщина отдала меня в руки санитарок. Те оттащили в какую-то ванную комнату, вручили мне станок с лезвием «Нева», которое, как известно, говно в горячем состоянии не разрежет, и напутствовали:
— Брей!
В недоумении покрутил станок.
— Я утром брился. И электрической бритвой пользуюсь.
Они переглянулись и прыснули от смеха.
— Курсант, ты от груди до колен брей!
— Как?
У меня был шок!
— И там? — я глазами показал на пах.
— А там — в первую очередь! — женщины заржали. — Хочешь, помогу?
— Спасибо. Я — сам!
Твою душу мать! — мысленно матерился я, пытаясь из куска хозяйственного мыла изобразить пену для бритья, нанося на тело!
Потом еще брился этим лезвием! Наплевав на запреты, курил прямо в ванне, выбривая, вернее, выдирая волосы с живота, ног и паха.
Через полчаса постучались.
— Все?
— Готов.
— На каталку голым!
— Как?
— Голым! Прикройся простыней, чтобы не замерзнуть!
Пришла женщина-хирург. Откинула простыню. Оглядела мой исцарапанный живот, как будто кошки там драку устроили. И громко позвала санитарку:
— Почему больной не готов?
— Сейчас!
Она притащила оставленный мною станок, смочила теплой водой пах, и давай скрести мое «хозяйство»! Мужики! Такого стыда я с рождения не испытывал! Красный, как рак, я лежал на трясущейся, катающейся каталке. И во мне боролись смешанные чувства. Первый — стыд. Хотелось удрать, плевать на аппендицит! И второе — страх. А вдруг эта тетя специально или нарочно отхватит мое «добро»! Вдруг она на мужиков обиделась, а нынче, отыграется за себя и обиженное женское население города Кемерово?
И вот, вроде, довольная работой, внимательно покрутив, что в паху не остался ли где волосок, позвала санитаров:
— Увозите в операционную!
Вошли двое молодых парней, они уже спали, судя по их помятым лицам. Схватили каталку.
— Эй! Куда! — заорал я.
— Как куда, в операционную!
— Ну, не ногами же вперед!
— А-а-а! Разворачивай!
— Ишь, какой суеверный!
В операционной меня ждал еще один неприятный сюрприз. У студентов была практика. Вот только там студентов не было. Одни студентки…
Мало того, что санитарка вогнала меня в краску. А тут еще и девчонки!
На грудь поставили конструкцию, типа шторы, только в отражателях лампы многое было видно.
Да, не до этого мне! Мой член то ли от страха, то ли от стыда спрятался, залез в меня! И со стороны, наверное, казалось, что и нет его у меня!
Начали операцию. Обмазали, по запаху — спирт. Потом несколько уколов в живот.
— Так! — начал хирург — Сейчас делаем первый разрез! Все видят? Вот вы куда там отошли? Идите сюда! Все видят? Разрезаем!
Я точно попал, как экспонат в музей! Благо, что не анатомический театр!
Обычно операция по удалению аппендикса длится сорок минут, моя же, вместе с демонстрацией мышц пресса моего, и обсуждением чего-то там анатомического, более трех часов. Девочкам здорово повезло. У меня оказался крайне редкий случай!
— О, смотрите, товарищи студенты! Аппендицит залез под печень! Так! Все идите сюда!
И хирург заставила каждую студентку залезть ко мне в живот и пощупать аппендицит под печенью.
Я неоднократно стонал во время операции, когда боль становилась нестерпимой.
— А вот видите, как важно следить за временем, анестезия так быстро заканчивается! Поэтому всегда нужно чувствовать пациента.
Снова кололи обезболивающее. Ну, вот, она отрезала кусок моей кишки и демонстрировала всем практиканткам. Пыталась задрать над шторкой этот кусок:
— Молодой человек, а вы не хотите посмотреть на свой аппендикс?
— Нет! — кое-как сдерживая позывы рвоты, произнес я.
— Точно не хотите? Он был частью вас, и вы его больше никогда не увидите.
— Подарите кому-нибудь на память из присутствующих, — пытался я шутить, но это слабо получалось.
И вот операция закончилась, меня зашили, вкололи чего-то там, вызвали тех же санитаров, те погрузили на каталку и покатили.
— Стой, гады! — мне уже было все равно, поэтому командовал.
— Чего?
— Куда опять вперед ногами?
— А, это ты снова, суеверный! Ну, как скажешь!
Они развернули и покатили в палату. Палата одноместная. Оказалось, впоследствии, реанимация. Так положено было.
А поутру захотелось мне страшно в туалет и курить. Сгибаясь пополам, придерживаясь стен, побрел в туалет. Когда вернулся, кое-как справив естественные надобности и выкурив две сигареты, у палаты обнаружил целую стайку медсестер.
— Больной, вы где были?
— В туалете. Нужно было. Еще и покурил.
— Нельзя вставать! Если что нужно, то там кнопка есть. Нажмите, мы принесем утку или судно.
— А если они улетят или уплывут?
— Кто улетит? — дамы переглядывались, а не сбежал ли я из психиатрички?
— Утка улетит, а судно уплывет, — шутил я — видя, что их лица не меняются. — Пошутил я.
— Лежать надо! Не вставать!
Ага! Буду я вам лежать тут!
И поднялась у меня температура до +40. Врачи в панике бегают. Врач, что меня резала, пришла. Внимательно осматривала, потом сказала:
— Если к завтрашнему обеду не пройдет, то будем вскрывать!
Ох, ни хрена себе! Сказал я себе. Накаркал, значит, тот хирург-мужик, когда говорил, что тампоны оставляют.
Испугался, и температура прошла. И вот наступило 31 декабря 1984 года! Сняли швы утром и отправили в родное училище.
Наверное, это было забавное зрелище, когда я брел с остановками и перекурами на остановку трамвая под номером «пять» от областной больницы в гору.
Швы сняли ровно через неделю после операции. И бок болел, не позволяя мне разогнуться в полный рост. Чертовски хотелось вырвать какую-нибудь ветку из ближайшего кустарника и опираться на нее.
Но форма! Форма не позволяла этого делать. Форма вообще ко многому обязывала. И даже сейчас, когда каждый шаг отдавался болью сначала в боку, а потом во всем теле. И скользко на улице. Зачастую под снегом оказывался ледок. Пес с ним, что могу растянуться, да, вот больно. И если упаду, то подниматься будет больно. Очень больно.
