Оксана Робски - Casual-2: Пляска головой и ногами
– В общем, неплохо, – похвалила меня тренер через час. – Но больше таких больших перерывов не делай.
– Не буду, – пообещала я.
– Сейчас можешь поесть, – она великодушно улыбнулась, – морской капусты, чуть-чуть овощей на пару.
– Okay.
Из кухни доносились возбуждающие запахи жареной кровяной колбасы.
Он не звонил.
Колбасой пришлось поделиться с Мариной Сми.
Она приехала на новеньком «Мерседесе» баклажанного цвета.
– Не берет трубку, – сообщила она, ловко подцепив на вилку самый большой кусок.
Своего продюсера она действительно любила.
Их ребенку было уже два года.
Только об этом никто не знал. Потому что миф «любовный роман между известной певицей Василисой и ее продюсером» очень устраивал прессу. И, как следствие, самого продюсера тоже. И видимо, Василису.
– Позвони ему, – попросила Марина.
– И что сказать?
– Ну, что-нибудь… важное.
– Например? Что ты съела всю мою крымскую колбасу?
– Не всю. Вот еще кусочек. Забирай.
– А что?
– Ну, давай придумаем! Ты же можешь!
Я задумалась. А если и правда мне отключить на пару дней телефон, и пусть он названивает, этот телеведущий. Которого уволили. Значит, не так уж он был и хорош, кстати.
– Скажи, что я заболела. В больнице.
– Он спросит: в какой?
Мы решили, что надо разбить ее машину, дать деньги в травмпункте, чтобы ей наложили гипс, и тогда я позвоню продюсеру.
После непродолжительных поисков мы пришли к выводу, что трактор на соседней стройке – самый подходящий предмет, о который можно разбить машину.
Я стояла в стороне.
Лицо Марины за рулем выражало решимость и готовность идти до конца.
– Я не могу, – вдруг сказала она. – Новая машина, я не могу!
– Ну и что будем делать?
– Давай ты!
Я посмотрела на небо. Снова собирался дождь.
Села за руль. Страшно.
– Может, не будем? – попросила я.
– Будем. Давай!
Мы вернулись домой и выпили по сто грамм виноградной водки Pisco.
Снова стояли у трактора.
Снова я смотрела на него из-за руля, как будто из-под бровей.
Однажды в Черногории мы ехали по серпантину. Очень высоко. Мы тогда еще жили вместе, чо оба понимали, что развод неизбежен.
Внизу были горы. Море. Красота.
Мы были слишком над ней, чтобы чувствовать свою сопричастность.
Я тогда подумала: что, если нажать на газ – не вписываясь в поворот, а прямо вперед, в пропасть, во всю эту красоту? Успею ли я получить удовольствие от полета? Или будет только предсмертный ужас?
Я представила себя в горах Черногории.
Реальность в виде трактора оказалась сильней.
Я посмотрела на Марину. Неожиданно для себя нажала на газ. Повернула руль, подставляя трактору пассажирское сиденье. Удар был несильным.
Вылетела только правая подушка безопасности. Марина закричала.
Я вспомнила слово «катарсис».
У нее зазвонил телефон, и снова пошел дождь.
Муж няни ее ребенка попал в автокатастрофу.
Марине срочно надо было ехать домой: няня уезжала.
«Мерседес» не заводился. К тому же вся его правая часть стала как будто частью трактора. Казалось, что если «Мерседес» поедет, то и трактор здесь не останется.
Я не могла везти Марину в Москву, поскольку даже сто грамм виноградной водки – это все-таки сто грамм виноградной водки.
Позвонила продюсеру. Уже из дома. Он не ответил. Хам! А мы из-за него машину разбили.
Марина пошла ловить такси.
Я стояла на крыльце босиком, а земля лежала у моих ног, словно мертвая.
Сосны врезались в небо, как наточенные кинжалы, и небо истекало кровью, а я подставляла лицо под теплые капли, и ловила их ртом, и чувствовала их вкус.
Позвонил телеведущий.
– Привет, – сказал он.
И я снова подумала: «Это только осень».
3
Иногда ершики для унитазов можно увидеть в самых непредсказуемых местах.
Этот я увидела на «Горбушке», когда покупала диски.
Не знаю, как все остальные, а я очень люблю покупать диски на «Горбушке». По 150 рублей. И каждый шестой – в подарок.
И еще я люблю покупать ершики для унитазов.
У меня дома довольно много туалетных комнат, в некоторых из них стоит по два ершика. В некоторых – три.
Этот был сделан в форме сердца, где стрела – сама щетка. Сто восемьдесят евро.
Дома мама вместе с моим сыном рисовали собаку.
– Посчитай, сколько ног у тебя получилось? – со смехом спросила мама у Антона, лишь мельком взглянув на меня. Чтобы, не дай бог, внимание ребенка не переключилось с бабушки («называй меня бабуля») на маму. Которую ребенок не видел целый день.
– Раз, два, четыре.
– Нет. Посмотри хорошенько.
– Четыре. А это хвост! Ты что, не видишь?
– А это?
– А! А это тросточка!
Бабуля смеется. Судя по всему, скоро дойдет очередь и до меня.
– Проверено! Четыре ноги! – Антошка замечает маму.
– Проверено! – подхватывает бабуля.
– Проверено гинекологом! – радостно уточняет мой сын: любитель рекламных роликов и канала «Муз-ТВ».
– Так… а что такое гинеколог? – Бабуля тянется к толковому словарю: она и меня в детстве приучала смотреть значение непонятных мне слов в толковом словаре. Этот увесистый том любознательный Антошка иногда читал и сам, просто так, вместо «Красной Шапочки».
– Гинеколог – это гений, который занимается нашей экологией, – говорю я.
И обнимаю сына.
Он меня рассматривает, глаза хитрые, все руки в разноцветных пятнах от фломастеров.
Как в старой сказке печка пекла пироги, так и Антошка печет улыбки на своем лице. Такие же румяные, такие же теплые.
– Я тебя съем! Я – Серый Волк! – кричу я, и мы начинаем возню, позабыв о бабушке, и ей это обидно, она направляется к дверям и оборачивается уже в коридоре:
– Антон! Быстро мыть руки! Посмотри, на кого ты похож!
– Я – Мойдодыр! – кричу я, подталкивая сына к ванной. – Мой – до – дыр! Мой – до – дыр!
Мне хочется сказать маме, что я соскучилась по своему ребенку, что мне хочется поиграть с ним, но я сдерживаюсь, потому что знаю, чем это закончится: обидой, поджатыми губами или, еще хуже, давлением и валерьянкой.
– Антона надо записать в садик! – говорит мама. – Он не общается со сверстниками.
– Давай. – Я и сама об этом думала. Даже садик приглядела. Рядом с домом. «Ромашка».
– Я отведу его, – говорит моя мама, – тебе же некогда. У тебя журналисты каждый день.
Звоню издателю. Восемь вечера, он где-нибудь ужинает. Не отвечает.
Отнесла сердце в туалет.
Полюбовалась минутку.
Каким-то бравурным маршем зазвонил телефон.
Мой издатель. Перезванивает.
– Как дела, звезда?
– Я не могу давать семь интервью в день. Я умру.
– По крайней мере, ты умрешь знаменитой.
– Хоть один выходной!
– Не волнуйся, через полгода от тебя все отстанут. Кстати, я хочу подписать с тобой договор еще на две книги!
– Еще на две книги?
– Думай, ладно? Мне нужен этот договор! Я же деньги в тебя вкладываю!
Вторая линия.
– Ну, ладно, я перезвоню.
– Пока, звезда!
– Алло.
«Алло» из первой группы. Сегодня во время интервью меня спросили, чего я боюсь. Я ответила: потерять надежду. Он:
– Привет.
– Привет.
У него слишком большие и смешно оттопыренные уши. Я рассмотрела их на первом свидании.
Мы встретились сразу после дождя. Громко молились лягушки.
И еще у него всегда такой недоверчиво настороженный взгляд. Как будто мысленно он говорит: «Так-так-так…»
– Ну, как твои дела?
– Ничего.
Он не звонил два дня. Я не упрекаю его. И изо всех сил стараюсь говорить так, чтобы в голосе не было обиды.
– Дома?
– Дома.
– Не поедешь в Москву? Разве так приглашают?
– Поеду, наверное.
– Да? А куда?
– Не знаю. Может, поужинаю с Катей. Вообще-то я собиралась лечь спать.
– Ну, отлично. – Он как будто обрадовался. – Тогда на связи!
– Okay. – Как будто мне безразлично. Срочно набираю Катю.
– Пойдем поужинаем?
– Не могу.
– Ну, пожалуйста.
– А что такое?
– Просто… ну, пойдем?
– Ну, пойдем.
Мы мило провели вечер. Катя рассказывала про женский клуб «Эгоистка». Мужской стриптиз.
– Пошли со мной. Тебе понравится! Там такие мальчики! – Она как-то гортанно не то засмеялась, не то захрюкала.
Он ухаживал за мной так, как ухаживают друг за другом дети: дразня и больно дергая за косички.
В 12 ночи я отключила телефон.
В 12.15 включила опять.
Он не позвонил.
Наверное, он звонил в эти пятнадцать минут. Ну зачем я отключила телефон!
Наверное, он решил, что я не поехала в Москву и легла спать.
Я не поехала в «Эгоистку».
Я легла спать.
– Привет!
Он позвонил в пол-одиннадцатого утра.
– Привет!
– Как дела?
– Ничего.
Он позвонил слишком рано, так что я еще не начала ждать его звонка. И поэтому голос мой звучал естественно и почти равнодушно.
– Дома?
