Розамунда Пилчер - Сентябрь

— А сейчас ты счастлива?

— Я дома.

— Почему ты вернулась?

— Трудно объяснить. Много всего сошлось. Приехали Люсилла и Джефф и повезли меня на машине. Я хотела повидать Арчи. Ну, и конечно, невозможно было устоять перед соблазном поплясать на празднике, который устраивает Верена Стейнтон.

— Подозреваю, что бал Верены Стейнтон тут ни при чем.

— Возможно. Но вполне подходящий предлог.

— Ты не приехала, даже когда твои родители умерли.

— Ты хочешь сказать, такое нельзя простить?

— Ты сама это сказала, не я.

— У меня не хватило сил, не хватило мужества. Похороны, могилы, соболезнования… я не смогла бы этого выдержать, не хотела никого видеть. Юность так прекрасна, а смерть… смерть это конец. Я не могла смириться с тем, что их нет.

— Тебе хорошо живется на Майорке?

— Там я тоже дома. Впервые за все эти годы у меня появился дом — вилла «Каса Роса».

— Ты вернешься туда?

За все время, что они разговаривали, они ни разу не взглянули друг на друга. Сейчас он поглядел на нее, она тоже повернула к нему голову, и ее удивительные глаза, опушенные густыми ресницами, встретили его взгляд. «Какие они огромные и яркие, — подумал Эдмунд, — может быть, это оттого, что она так ужасно похудела».

— Почему ты спрашиваешь? — сказала она.

— Сам не знаю.

— Вот и я тоже не знаю.

Она снова откинула голову на выцветшие полосатые подушки и сосредоточила внимание на крокете. Наверное, все, что они могли сказать друг другу, было сказано. Эдмунд перевел взгляд на жену. Она стояла в середине зеленого крокетного поля, опираясь на молоток, а Джефф целился, готовясь нанести какой-то хитрый удар. На ней была клетчатая кофточка и короткая синяя джинсовая юбка; длинные загорелые ноги без чулок, белоснежные парусиновые туфли. Джефф промазал, мяч пролетел мимо ворот, и как же весело она рассмеялась. Легкая, стройная, она излучала радость жизни, как девушка на снимке в толстом дорогом журнале, рекламирующем спортивную одежду, часы «Ролекс» и масло для загара.

«Вирджиния, любимая, — мысленно произнес он, — моя жизнь». Но почему-то ничто не отозвалось в душе на эти слова, они были как заклинание, обращенное в пустоту, и Эдмунда охватило отчаяние. Пандора молчала. О чем она думает? Он повернул к ней голову и увидел, что она крепко спит.

Да, он оказался на редкость любезным и занимательным собеседником. Какой позор! И в то же время его душил смех. Эта здоровая реакция на вероломство Пандоры ненадолго прогнала ощущение, что он дошел до последней черты.

6

По понедельникам Эди приходила в Балнед помогать Вирджинии по дому, и Вирджиния всегда ей радовалась. Она не любила понедельники: выходные кончились, Эдмунда опять с ней нет, он надел строгий деловой костюм и в восемь утра выехал из дому, чтобы попасть в свой офис в Эдинбурге, пока на улицах и на дорогах не началось столпотворение. Его отъезд оставлял чувство утраты, пустоты, душа ни к чему не лежала, и ей всегда приходилось делать над собой усилие, чтобы вернуться к обычной повседневной жизни и взяться за нудные домашние дела, без которых не обойтись ни одной хозяйке. Но вот хлопала входная дверь, впустив Эди, и в тот же миг жизнь становилась более терпимой. Эди в доме, есть с кем поболтать, посмеяться, она вытрет пыль в библиотеке, пропылесосит полы в холле, на ковре не останется собачьей шерсти. А потом вымоет посуду после завтрака, загрузит в стиральную машину накопившееся за неделю грязное белье. Приятно даже слышать, как она говорит собакам: «Не вертитесь под ногами, я же вам на хвост наступлю».

Сама Вирджиния, как всегда по понедельникам, меняла белье на их с Эдмундом широкой двуспальной кровати. Генри ушел в магазин. Она дала ему пять фунтов, и он отправился в деревню к миссис Ишхак купить оговоренное школой количество шоколадок, пачек печенья и коробок конфет, которое ему позволено привезти в Темплхолл в ящике для сладостей в расчете на весь семестр. Ему еще никогда не давали столько денег на сладости, и новизна ощущения отвлекала его от мыслей о том, что завтра он должен в первый раз в жизни уехать из дома. Ребенку всего восемь лет, а его увозят. Не навсегда, это правда, но Вирджиния знала, что когда он вернется, это будет уже другой Генри, потому что все, что он увидит, узнает и сделает за это время, произойдет в другой жизни, отделенной от ее жизни непроницаемой преградой. Завтра он уедет. Завтра она должна прожить первый день из десяти лет жизни, в которой сын будет оторван от родителей и от родного дома. Начало его взрослой жизни… Он будет взрослеть и отдаляться от нее.

Вирджиния сложила наволочки. Им с Генри остались всего только сутки. И субботу, и воскресенье она безжалостно гнала от себя мысли о неизбежной разлуке, притворялась сама перед собой, что вторник вообще никогда не наступит. Она догадывалась, что и Генри точно так же обманывает себя, и ее сердце обливалось кровью. Бедный простодушный детеныш. Вчера вечером, когда она пришла попрощаться с ним, она приготовилась к взрыву горя, потокам жалоб и слез. «Кончились выходные, наши последние выходные. Не хочу, не хочу в школу, не хочу расставаться с тобой». Но все обошлось, Генри сказал ей, что они очень здорово играли с Хэмишем, он качался на его трапеции, зацепившись одной ногой, и почти сразу заснул, потому что сильно устал за день.

Вирджиния постелила хрустящие, наглаженные простыни. «Я продержусь сегодняшний день, — внушала она себе, — и сделаю все, чтобы ему было весело». А потом, завтра, она тоже постарается продержаться. Когда Эдмунд посадит Генри в машину и они уедут, когда она перестанет слышать шум машины, она придумает, как ей развлечься, или займется делами. Пойдет к Дермоту Ханикомбу и полдня будет выбирать подарок для Кэти Стейнтон — фарфоровую вазу или старинную лампу, а может быть, какую-нибудь серебряную вещицу восемнадцатого века. Напишет бабушке и дедушке длиннейшее письмо, наведет порядок в шкафах с бельем, пришьет пуговицы ко всем рубашкам Эдмунда… к тому времени Эдмунд приедет домой, и все худшее будет позади, можно будет начать считать дни до пятницы, когда Генри в первый раз отпустят домой на выходные.

Она собрала в охапку снятое белье и выбросила на лестничную площадку, убрала туфли, несколько брошенных где попало вещей, расправила подушку. Зазвонил телефон. Она сняла трубку и села на край свежезаправленной постели.

— Балнед.

— Вирджиния… — это был Эдмунд. Почему он звонит так рано, сейчас всего четверть десятого.

— Ты в офисе?

— Да, приехал десять минут назад. Послушай, Вирджиния, я вынужден лететь в Нью-Йорк.

Она не слишком встревожилась, он постоянно летал в Нью-Йорк.

— Когда?

— Сегодня. Сейчас. Я вылетаю первым же рейсом в Лондон и после обеда из Хитроу в Нью-Йорк.

— Но…

— Вернусь домой в пятницу, как раз успею к ужину, вероятно, часов в шесть, постараюсь раньше, если удастся.

— То есть как… — Она не могла осмыслить то, что он говорит, это не умещалось в ее сознании. — Значит, тебя не будет целую неделю?

— Да.

— Но тебе нужно взять вещи… сложить чемодан… — Это полный абсурд, она же отлично знает, что в квартире на Морей-плейс у него полный гардероб всего необходимого для поездки в любую столицу мира, какой бы там ни был климат. — Костюмы, рубашки, белье…

— Я все сложу здесь.

— Но как же… — До нее наконец-то дошел истинный смысл, таящийся за его словами. Нет, он не может так поступить с ней. Окно спальни было открыто, в него влетал приятный, вовсе не холодный ветер, но Вирджиния дрожала, сжавшись в комочек. Пальцы, окаменевшие на трубке, побелели. — Завтра вторник, — сказала она. — Ты должен отвезти Генри в Темплхолл.

— Я не смогу.

— Ты обещал.

— Я должен лететь в Нью-Йорк.

— Пусть летит кто-то другой.

— Больше некому. Возникли сложности, мне придется их улаживать.

— Но ты же обещал! Ты сказал, что отвезешь Генри. Сама я ни за что не смогу его отвезти, я говорила тебе. Это было мое единственное условие, и ты его принял.

— Я помню и очень огорчен. Но то, что произошло, сильнее меня.

— Отправь в Нью-Йорк кого-нибудь другого. Ты в фирме главный. Пошли одного из своих помощников.

— Я и должен лететь именно потому, что главный.

— Именно потому, что ты главный! — Она уже не говорила, а кричала, громко и злобно, и сама это слышала. — Эдмунд Эрд, вы думаете только о себе и о вашей проклятой работе, больше никто и ничто для вас не существует. «Сэнфорд Каббен»! Ненавижу «Сэнфорд Каббен»! Я понимаю, как мало значит моя персона в твоей жизни, но я думала, что сына ты хоть немного любишь. Ты обещал не только мне, ты обещал Генри. Значит, обещание для тебя пустой звук, сотрясание воздуха?

— Я ничего не обещал. Просто сказал, что отвезу его, а теперь выяснилось, что такой возможности у меня нет.