Алексей Рачунь - Перегной
- Миша, слушай, а как тогда надо жить, чтобы вот так, как Агафья. Что делать надо?
- Что делать? Надо просто любить.
- Кого любить? Что?
- Всё. И всех.
Вместе с этой простой истиной хмельком ворвался в голову теплый ветерок и захороводился светлой, как золотая осень, грустью. И стало в душе светло и тихо. Как и подобает быть душе на поминках по хорошему, ушедшему в срок, в продолжение земного пути человеку. И ушла скорбь, как отлетела на небо душа светлого человека Агафьи. Осталась лишь прозрачная и легкая пустота. А значит, все было правильно.
* * *
С утра меня что-то подбросило и вынесло на воздух, на улицу. И, прямо с крыльца повлекло неумолимо за калитку. Потащило, невзирая на обычную похмельную леность некое устремление духа. Какая то уверенность в том, что предстоит завершение недоделанной работы. Странно, еще не было никакой загадки, еще мозг слабо трепыхался в тенетах утренней полудремы, а ощущение отгадки уже было.
Кто-то назовет это провидением, кто-то мистическим знаком, а кое-кто посчитает шилом в задницу. Мне же было без разницы, ноги сами вытащили меня за околицу и тут встали, не желая более никуда идти. И предчувствие тоже меня покинуло. Все, прямо как в тех анекдотах про ковбоя и его внутренний голос. Ну и чего мне теперь тут делать. Бродить, как одинокая гармонь, в полях до рассвета. И чего дома не сиделось, чего в такую рань меня подорвало? Чего мне вообще не живется. Вроде бы, в кои то веки, никому ничего не должен.
Туман стелился и мялся над Молебной, как взбитое одеяло. Деревня еще лежала в дрёме, хотя уже слышались звуки сладкого пробуждения. Там брякнула калитка, здесь звякнуло ведро, кто-то лениво откашлялся по пути в уборную. Тёсовые крыши выплывали из тумана, блеснув на утреннем солнце серым от времени горбылем, словно чешуей, и опять заныривали в его теплое молоко. И кажущаяся бесцельность моего раннего утреннего подъема исчезла под зарождающимся в груди восторгом. Эх, хорошо все таки у нас в деревне. Век отсюда никуда бы не уезжал.
Захотелось что-нибудь отчебучить. Прокатиться кувырком по сырой траве, сделать стойку на руках, попрыгать и побегать. Да просто - зарядку сделать, в конце концов. Я пару раз подергал руками и ногами, повертел дурачась, задом и стал делать наклоны. И прямо так, в наклоне и замер от испуга, услышав за спиной звуки. Впрочем, почти сразу же у меня отлегло. Звуки оказались характерным федосовским покашливанием. Он не изменил своей привычке подступать внезапно, как западло.
- Ты чего, Витюшенька, по холодку кочевряжишься? - ласково спросил он только я распрямился.
- А тебе, дядя Федос, чего не спится?
- Так ведь кто рано встает, тому бог подает, Витенька.
- Ага. Мне он видимо тебя подал, коли встретились.
- Как знать, как знать. Глядючи на твои пляски виттовы испугался я. Думал демоны тебя обуяли, вот ты тут на травке и корчишься.
- Да не, дядя Федос. Это зарядка называется.
- Кака-така зарядка?
- Зарядка. Упражнения такие для здоровья.
- О здоровье все печешься. Это хорошо. О душе бы еще позаботился.
- Дядя Федос, давай не будем. Душа, она материя тонкая, и не тебе в неё лезть. Ты просто мимо шел, или специально меня искал?
- Больно надо, - подобрался Федос, - искать тебя. Чести много. Мимо шел. А как тебя завидел, подумал, чего бы не подойти, не поздороваться. Не спросить - чего это меня Витюшенька избегать стал. Чай не чужие друг другу.
- Чего это я тебя избегать вдруг стал?
- Ну как чего. Тебе Могила вчера ничего не передавал?
Я, если честно, совсем запамятовал. Да, неловко вышло, неудобно.
- Врать не буду, дядя Федос, передавал. Да тут дело такое, скорбел я вчера. Извини.
- В курсе про то. Упаси господь душу грешницы Агафьи. - Федос сдернул с головы картуз и воздел очи к небу.
- Только скорбь у тебя была в пополам с брагою. - Строго, как педагог, заметил Федос.
- Скорбь моя светла. А в пополам с чем, это мое дело.
- Твое, Витюшенька, твое, чье же еще. Ты б не бражничал, глядишь и эта, как ты сказал, зарядка бы сейчас здоровью не понадобилась.
- А тебе чего до моего здоровья вдруг дело нашлось? - Разговор ни о чем начинал злить. Федос и так славился умением обламывать самые восторженные моменты, да еще это его пустопорожнее - то да потому...
- Ну как. Я ведь, тебя почитай, спас.
- Спасибо что напомнил, дядя Федос. Правда я и так помню. Поклон тебе до земли. Тебе и Настеньке.
Федос нахмурился.
- Хм, значит прознал, кто тебя лечил. Прознал, что она ведунья. Кто сказал. Или она сама... Где Наську видел?
- Да не видел, догадался.
- Догадался... - Пробурчал Федос. - А и ладно. Оно может и к лучшему. Я ведь чего тебя звал вчера. Уговор наш помнишь?
Я помрачнел. Мне все стало ясно.
- Ну, помню.
- А ты не нукай. Ты вынь да постукай. - Ухмыльнулся Федос популярной деревенской поговоркой. Я первый раз видел его улыбающимся. - А как постукаешь, Наську-от и покрой. Через недельку, на Покров. Знаешь как говорят - Покров-покров, покрой землю снежком, а девицу женишком. - Федос опять заухмылялся. Хихикал он скабрезно - так, как смеются импотенты над сальностями.
Все во мне ухнуло куда-то вниз, как сорвавшийся лифт в шахту. Почему всегда так - только заживешь, только начинаешь чуть-чуть приподыматься, только расправишь плечи, как настигает тебя облом. Но делать нечего. Надо преодолевать и этот облом. Я и так долго сидел, засунув, как страус, голову в песок. Думал - оно само рассосется. И из-за этого наломал немало дров.
Сначала не мог признаться Софье в любви, потом не мог открыться ей - кто я такой. И из-за этого, едва-едва не лишился доверия. Больше мне этим путем идти не хотелось. Но и Настю, как выразился Федос "покрывать" я тоже не мог. Это было бы преступлением. Предательством против моей любви.
- Ты же знаешь, дядя Федос, - начал я, - какие у меня произошли в жизни перемены.
- Каки-таки перемены?
- Ну не дуркуй, дядя Федос, прошу. Все ты понимаешь. Я про Софью.
- Это про учительшу что ли?
- Ну да, про нее. Мы ведь вроде как женаты. Так что, дядя Федос, извини. Не могу.
- Про "не могу" ты мне не говори, Витюшенька, - нахмурился дядя Федос, - уговор дороже денег. И про женитьбу свою тоже не говори. Не женился ты, а подженился. Когда без венчания - это не свадьба, а блуд. И мне не важно, с кем ты сблуднешь, с Наськой или с Сонькой.
Мне хотелось плюнуть Федосу в морду, растереть плевок по его бороде и уйти. Но уговор, как верно заметил Федос, был дороже денег. Я это понимал и сам. Уговор следовало исполнить. Не исполнив его я не буду в ладу со своей душой. А исполнив его вообще потеряю душу. Пришла любовь и спутала все карты. Карты спутала, а должок за игру остался.
Внезапная догадка пронзила меня как пущенная рукой судьбы стрела.
- Послушай, дядя Федос, неужели я тебе другой службы не могу сослужить в счет уговора?
- Это какой еще службы?
- Ну, баньку-то ты, говорят, до сих пор не поставил...
- О том даже думать не моги, Витя. Без тебя управлюсь как ино.
- Так я ведь не спорю. Управишься конечно. Только, слышал я, раствора у тебя нету, гвоздей, скоб, ножей для рубанка, еще кой чего. Не везет Толян, вот какая ситуация.
- Тебе-то до этого какое дело, Витюшенька. - Подчеркнуто ласково, как говорят, когда действительно задеты некие струнки, спросил Федос.
- Да никакого. Просто материалом могу пособить, на баньку.
- Ты? - Федос захохотал. - У кого ты, у голытьбы своей возьмешь, материал-от? Ой насмешил старика, прости господи за веселие неуёмное, ой взьярил. Своих же сотоварищей ограбить задумал, соартельников.
- Ну, зачем ограбить. Воровать грех. Толяна попрошу и он тебе враз все привезет.
- Ха! Толяна. Знаю я как ты его все лето просишь тебя увезти. Ты, Витя, ври да не завирайся. Ложь-от еще грешнее воровства.
- А я и не вру. У нас с Толяном новый уговор действует. Раньше мы ему должны по жизни были, а теперь он нам.
- Во как! Это как же так.
- А вот так. Взяли и повернули в свою сторону. Не веришь, спроси. Он как раз вскоре приехать должен.
- Чудны дела твои, Господи. - Федос перекрестился.
- Ну так как, по рукам, - Пользуясь минутным замешательством, насел я на Федоса.
Федос колебался. Было видно, что он и верил и не верил мне.
- Шустрый ты однако, теребя бороду заговорил он после паузы. - Быстро, однако, сображников своих окрутил. И Анатолия, значит, привернул. Молодец.
- Да я вообще с детства талантливый, Дядя Федос. Ну так что, по рукам?
Федос колебался. Баня ему, конечно, была нужна, тем более зима не за горами, но баня - это суетное. А продолжение рода - это шаг в вечность.
- А я то думаю - чего это Анатолий про школу мне толкует. Какое ему дело... - В задумчивости, как сам с собой проговорил Федос.
- Чего? Кто говорит?
- Да никто. Никто, Витенька, это я так. Матерьялом, говоришь, поможешь...
- А на Покров я тебе Изынты пришлю. - Вдруг пришла мне в голову спасительная мысль. Правда неизвестно, как к этому отнесется сам Изынты, но его то я уговорю.
