Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается
— Какой ты умный.
— К этому мы начинаем привыкать, — сказал Майкл.
— А поэтому оно должно становиться еще хуже? Ты что, думаешь, те, кто в аду, не привыкают к нему? — со смехом добавил Йоссарян. — У Данте они отвечают на вопросы, их мучения прерываются, и они рассказывают о себе длинные истории. Ничто из сделанного Богом так толком и не получилось, да? Ни ад. Ни даже эволюция.
Майкл был образованным человеком, не находившим ничего волшебного в «Волшебной горе». Он не читал «Швейка», хотя и имел о нем благоприятное мнение. Он находил, что Кафка и Джозеф К. забавны, но неуклюжи и скучны, Фолкнер устарел, а «Улисс» — это отжившее новшество, но Йоссарян тем не менее любил сына.
Став отцом в молодости и обзаведясь со временем четырьмя детьми, Йоссарян и не помышлял — никогда, — что на склоне лет все еще может быть связан с ними.
— И то же самое я начинаю чувствовать при виде здания, где расположен твой офис, — сказал Майкл, когда они вышли из лифта и покидали вестибюль.
— Наш, — поправил его Йоссарян. Походка у Майкла была пружинистой, в кармане у него лежал чек от «М и М», и его приподнятое настроение резко контрастировало с его мрачными замечаниями.
— И при виде всех остальных зданий здесь, в Рокфеллеровском центре. Раньше они были выше, как настоящие небоскребы. А сейчас они тоже, кажется, проваливаются в ад, оседают.
Может быть, Майкл в чем-то и прав, подумал Йоссарян, когда они вышли на залитую светом улицу, забитую машинами и кишащую пешеходами. И в самом деле, стройные здания с выверенными пропорциями и однородный, отливающий серебром камень первоначального, настоящего Рокфеллеровского центра теперь терялись среди более высоких сооружений более экстравагантного стиля и более смелой конструкции. Старые дома уступали место новым. Теперь они уже не имели того значения, что прежде. Их крыши и в самом деле казались ниже, и Йоссарян задал себе глупый вопрос — а в самом деле, уж не погружаются ли они медленно куда-то в таинственные болотистые глубины какого-то ирреального моря забвения.
В квартале отсюда в направлении Шестой авеню, пройдя собеседование на занятие административной должности, на своих позициях уже обосновался ряд хорошо одетых нищих в строгих тройках, некоторые из них выпрашивали милостыню, протягивая разовые бумажные стаканчики от Макдональдса, другие, чей слишком уж безучастный вид казался несовместимым с попрошайничеством, прятали свои головы с внимательными глазами глубоко в плечи. На другой стороне улицы находился каток, с замечательной ясностью отражающий собственное сверкающее пространство. Устремленные вверх коробчатые сооружения конторских зданий вокруг него были похожи на громоздящиеся друг на друга каменные кубы с прорезанными окнами, словно плоские однообразные каменные монолиты, вырубленные одним каменщиком. Остановившись и прислушавшись, можно было без труда различить звук проходящих под землей поездов и почувствовать вибрацию от их движения. На стене каждого здания были вырезаны на камне или выложены мозаикой на небольших закругленных декоративных досках голубого и золотистого цвета названия основной разместившейся здесь корпорации. Скоро, когда заново будут оговариваться условия аренды, прежний штаб «Тайм-Лайф» будет переименован в новое «Здание М и М».
На самом грандиозном из сооружений всего этого сложного архитектурного ансамбля, в номере 30 Рокфеллеровского центра, уже произошли существенные и примечательные перемены. Юридическое название исконно обитавшего здесь арендатора, Американской радиокорпорации, прославленной организации, пионера теле- и радиовещания и производства популярных, низкопробных развлечений для благодарных зрителей в Америке и за ее пределами, исчезло без следа и было заменено наименованием более могущественного предпринимателя — «Дженерал Электрик Компани», ведущего изготовителя вооружений, локомотивов, реактивных авиационных двигателей, загрязнителей рек и электрических тостеров, одеял и лампочек, пригодных для бытового употребления.
Синтетическое золото, использованное в буквах нового названия, было более долговечным материалом, чем настоящее, и хотя оно и было хуже, но стоило больше. Над катком разместилась легкая металлическая скульптура, изображающая сверкающую мужскую фигуру лимонно-желтоватого цвета; утверждали, что это фигура мифологического Прометея, хотя такой выбор и представлялся несообразным с ледяным катком, поскольку этот полубог принес человеку огонь.
— Посторонись, — сказал предусмотрительный Йоссарян при виде подогретых наркотиками юнцов в тапочках, бесстрашно шествующих им навстречу сквозь толпу белых и черных пешеходов, поспешно расступающихся перед ними.
На самом катке, ледяном овале, расположенном ниже уровня тротуара, был технический перерыв — уборка, которой занимались улыбающиеся служители-японцы на коньках, в зеленых жокейских шапочках и красных пиджаках, на лацканах которых были приколоты бросающиеся в глаза глянцево-белые значки с карикатурным изображением ухмыляющейся розовой физиономии с избытком зубов. На выступающих скулах одетых в красное и зеленое азиатских рабочих, словно замерзшие слезы, сверкали блестки влаги. Эти облаченные в форму служители с подобострастными физиономиями, щеголяющие теперь стиплчезской фирменной маркой Тилью на снежно-белых значках, мягкими согласованными движениями ровно скользили по иссеченной коньками поверхности льда со своими машинами, нанося свежее водное покрытие, чтобы, заморозив его до блеска, принять новых посетителей. Самые первые из них уже ждали в очереди, и поскольку делать им до окончания перерыва было абсолютно нечего, почти все что-нибудь ели — сырую рыбу с рисом, покрытые солью рогалики или «сэндвичи по-южному» — с жареной свининой.
Заговорив о Данте, Йоссарян никак не мог вспомнить, что находилось в аду под ледяным озером, кажется, там были владения самого косматого и ужасного Сатаны, но он знал, что находится под катком и зданиями вокруг него: морозильные трубки для льда, водопровод, электрические кабели, телефонные линии, теплоцентраль для отопления офисов зимой. Под улицей были еще и расходящиеся веером во все стороны пешеходные переходы, с уже переставшими быть опрятными магазинчиками, и по крайней мере одна ветка подземки из другого городского района с переходами к линиям всех других направлений. Может быть, на это потребовались бы годы, но пассажир, имеющий запас времени, сумел бы с пересадками добраться практически до любого нужного ему места.
— Посторонись, — еще раз сказал Йоссарян, предпочитавший избегать соприкосновения с попрошайками из среднего класса, чьи отупевшие лица почти всегда приводили его в неуравновешенное состояние. Он и не подозревал, что капиталистический свободный рынок погубил столько своих приверженцев.
Взрыв птичьего смеха у него за спиной заставил его повернуться в направлении одной из пятнистых мраморных ваз на смотровой площадке. Он увидел рыжеволосого человека с тростью и обвисшим зеленым рюкзаком; человек любезно фотографировал веселую группку смирных, темноволосых восточных туристов. У Йоссаряна возникло подозрение, что он уже видел его раньше. У человека были тонкие губы, рыжеватые ресницы, прямой, острый нос, а лицо у него было нездорового, молочного цвета, какой нередко встречается у людей с такими волосами. Отдав туристам фотоаппарат, он повернулся в сторону Йоссаряна с самоуверенным видом, словно абсолютно точно знал, кого именно собирается отыскать взглядом. Их взгляды встретились, и Йоссарян сразу же подумал, что видел его раньше — на Северном кладбище в Мюнхене у входа в часовню покойницкой в начале знаменитой новеллы Манна; это был тот самый таинственный рыжеволосый человек, чье появление и быстрое исчезновение так взволновали Густава Ашенбаха — один взгляд, и он исчез из вида, из рассказа. Этот человек выставлял напоказ свою дымящуюся сигарету, словно ему в равной мере было наплевать и на Йоссаряна, и на рак. Пока человек, нагло ухмыляясь, смотрел на Йоссаряна, а Йоссарян, испытывая какую-то внутреннюю дрожь, демонстративно отвечал ему негодующим взглядом, длинный, жемчужно-белый лимузин с тонированными стеклами остановился прямо между ними, хотя машин, мешавших бы ему проехать дальше, не было. Лимузин, за рулем которого сидел смуглый шофер, был длиннее катафалка. Когда лимузин снова поехал вперед, Йоссарян увидел на асфальте широкие красные полосы, рассеченные следами покрышек, словно с колес капала кровь; рыжеволосый человек с зеленым рюкзаком тем временем исчез. Азиаты остались на месте, их головы были задраны вверх, словно они напрягались, пытаясь прочесть какое-то непостижимое послание на голых стенах и зеркальных окнах.
Он знал, что если идти на запад в направлении Восьмой авеню, то они попадут в район секс-салонов и крохотных театриков для взрослых, расположенных на залитой асфальтом эспланаде, связывающей здание АВАП слева с роскошным многоэтажным зданием справа, где находилась его квартира; это здание уже успело обанкротиться, но тем не менее функционировало не хуже, чем прежде.
