Ярослав Вольпов - Третий день зимы

Ярослав Александрович Вольпов

Третий день зимы

Умирать зимою холодно -

От любви или от голода…

Он не мог больше ждать. Он должен был увидеть её.

Весь день он был словно сам не свой. Она стала его болезнью, которая с каждым днём протекала всё тяжелей. Забавно: не пристраститься к вину, устоять перед ароматами странных иноземных трав — и после всего этого попасть в такую зависимость… Теперь он должен был встречаться с ней каждый день, тогда как раньше… А когда — раньше? Всего лишь месяц назад он познакомился с ней. Что же произошло с ним за такой короткий срок? Неужели он больше не может жить без неё? Целый день прошёл в поисках ответа на этот вопрос — положительного ответа. Но наступил вечер; и в шорохе ветра, сдувающего с земли остатки тепла, в затихающем шуме города слышалось: нет, нет, нет…

Юноша распахнул дверь и выбежал на улицу. Уже смеркалось, но он знал, что дорогу сможет найти и с завязанными глазами.

— Куда, ты, сынок? — окликнула его мать. Он пробубнил что-то невнятное и направился к калитке, даже не оглянувшись. Он слишком торопился и не хотел тратить время на объяснение того, что ему казалось очевидным.

— Не ходи! — голос, только что бывший тихим и спокойным, сорвался в пронзительный крик. Юноша едва не подскочил на месте и с удивлением и негодованием взглянул на мать. Та протянула к нему руки, а в глазах её… Уже слишком темно, сказал он себе, чтобы увидеть что-нибудь в её глазах.

— В чём дело? — резко спросил он. — Почему это мне нельзя пройтись по городу? Только не говори мне, что сейчас, дескать, поздно! Я быстренько пробегусь и вернусь. Вы ещё и спать лечь не успеете.

— Холодно, — проговорила мать и обхватила себя руками за плечи. Но сын не смог или не захотел понять, что дрожь бьёт её не только от холода.

— Ничего странного, — пожав плечами, сказал он таким тоном, словно спорить больше было не о чём. — Всё-таки зима на дворе…

— Да, — поблекшим голосом сказала она, — третий день зимы…

Юноша вновь потянулся к калитке… но на ней уже лежала сильная рука. Пальцы сжались на досках так, что едва не оставляли вмятины. Было ясно, что пытаться сдвинуть эту руку или же открыть калитку совершенно невозможно. И суровый взгляд, который юноша встретил, подняв глаза, лишь подтверждал это.

— Ты никуда не пойдёшь, — произнёс отец. По его словам чувствовалось, что спорить было бесполезно. Но юноше было трудно смириться с тем, что его планы так неожиданно рухнули, и он всё же решился.

— Но ведь ты только вчера сам говорил… — рискнул он.

— Никаких разговоров! — прикрикнул отец. — Да, вчера говорил. И завтра скажу то же самое: гуляй где хочешь, когда хочешь, с кем хочешь. Я не стану тебя сдерживать. Но только не сегодня! Только не в этот проклятый день! Уже слишком давно зима забирает у нас детей, и я не хочу, чтобы её жертвой стал ты!

— Это всего лишь суеверия, — протянул юноша, хотя и понимал, что этих слов можно было и не говорить. Калитка останется запертой до завтрашнего утра. Проще было затолкать солнце обратно на небо, чем изменить решение отца. Он вздохнул и побрёл обратно в дом.

Остаток дня прошёл мимо него. Ужин, кольца дыма из трубки отца, ритуальные пожелания спокойной ночи, скрип кровати — всё как обычно, как обычно. Этого не должно было произойти. Его не должно быть здесь. Юноша почти чувствовал ночную свежесть, морозный воздух — и лёгкий аромат вьющихся роз на стенах Храма…

— Нет, — прошептал он. — Я должен её видеть.

…Юноша бежал по тёмным улицам. Он пытался ступать как можно тише, но не мог приглушить дыхание. Оно было глубоким, учащённым — но не из-за быстрого бега. Юноша не мог надышаться свободой, которую он получил, несмотря на все препятствия. Самым сложным, надо сказать, оказалось дождаться, пока заснут родители. Он пролежал без движения около трёх часов, чтобы успел уснуть отец. Старик наверняка прислушивался к каждому шороху — но сон сморил и его. И теперь ничто не стояло между юношей и Храмом.

Белые стены чётко вырисовывались в темноте. Это было древнее строение, о котором никто ничего не знал наверняка. Возможно, только в Архивной Башне можно было найти какие-то сведения; но каждый в городе знал, что легче выпросить у чертей котёл смолы, чем добыть в Башне книгу о Храме. Отец Клавдий, хранитель архивов, сторожил свои владения, как три сотни подземных демонов. Старый монах отличался тяжёлым нравом, хотя всегда был готов помочь любому, кто хотел что-то прочитать — но только не в том случае, если дело касалось Храма. Никаких книг об этом нет — вот и весь сказ. Те же несчастные, которые осмеливались усомниться в его словах, рисковали узнать много нового о загробном мире и об удивительных, но весьма болезненных вещах, которые их там ждут.

Других знаний о Храме не существовало. Никто не знал, кто и когда построил его, каким богам он был посвящён, какие обряды в нём проводились. Даже древние старики, как следует порывшись в памяти, находили там только всем известные образы. Потрескавшиеся, кое-где обвалившиеся, но всё равно безупречно белые стены. Плиты двора, к которым словно бы не приставала грязь. Плотный ряд колонн, за которыми в сумраке угадывалась тяжёлая каменная дверь — закрытая, всегда закрытая. И ещё вьющиеся розы, которые плотной сетью оплетали белый мрамор. Эти цветы составляли часть тайны Храма. Они цвели круглый год, даже в самый лютый мороз, и всегда казались по-весеннему свежими. Только ближе к концу осени их лепестки начинали усыхать; но вскоре после наступления зимы горожане каждый раз обнаруживали, что розы снова гордо поднимают головки, отважно встречая ветер и снег.

Но юноше было не до этих тайн. Он знал то, о чём только догадывались остальные жители города, о чём они шептались в тёмных уголках трактиров, пряча голоса за пьяными криками. Юноша знал эту загадку лучше остальных — и каждый день надеялся получить ответ. Может быть, это случится сегодня?..

Он прошёл под увитой розами аркой и оглянулся по сторонам. Все ночные звуки словно остались за стеной, и теперь его окружали тишина и пустота. На мгновение ему показалось, что вокруг никого нет; но затем из-за колонны без звука, без шороха вышла она…

— Я думала, ты не придёшь, — прошелестел её голос. Юноше слышались в нём радость и нежность; но вместо них там были совсем другие чувства…

— Прости, что я без цветов, — улыбнулся он и протянул руку к розам на дверях Храма, приглашая девушку вместе с ним посмеяться над шуткой. Но её крепко сжатые губы не шевельнулись. Юноша взглянул туда, куда сам указывал, и его рука застыла в воздухе. Только теперь он разглядел, что цветы, покрывающие створки, пожухли и сморщились. Он понял, что повсюду на стенах розы увяли, поникли и еле держались на стеблях. Он не заметил этого раньше, поглощённый одной-единственной целью; теперь же было слишком поздно оглядываться.