Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём

— Ио… — я исправился: — Валери сказала вам об этом?

— Да, господин Франк, она также сказала мне, что вы усыновили ребенка.

— Я усыновил?

— Она предъявила документ, свидетельство, господин Франк, — он внимательно посмотрел на меня. Жгучий интерес к моей личности засветился вдруг в его взгляде. — Это был…

— Это был — что?

— Это был фальшивый документ.

О Иоланта, что же ты наделала! Что же ты была за человек? Ты мертва. Я убил тебя. Но ты все еще продолжаешь жить, я все еще должен принимать во внимание твое существование. Умрешь ли ты когда-нибудь? Что ты еще сделала, о чем я не знаю? Затеряется ли когда-нибудь твой след? Где рассеяны твои остальные тайны, где еще ты наставила ловушек, о которые я буду спотыкаться, в которые еще попаду?

— Это был, — выговорил я с трудом, — подлинный документ — я усыновил мальчика.

— Но вы даже не знали о его существовании.

— Мы мельком об этом говорили, моя жена и я. Я сразу согласился его усыновить. Я подписал формуляр, не взглянув на него…

— И не зная, как зовут ребенка, — он смотрел на меня без видимого удовольствия.

Я не выдержал его взгляда и отвернулся.

— И не имея желания хоть раз взглянуть на своего ребенка, — продолжал он спокойным безжалостным голосом.

Боже, это какое-то безумие. Чем все это кончится? Ситуация была абсолютно безнадежной! Тому, что я рассказывал, не мог поверить ни один человек. Я застонал. С бездумной легкостью было покончено с моими планами, спокойствием, с которым я шел на свои преступления. Кончено, все кончено. Я был калекой, готовым разрыдаться перед этим человеком, которого не знал, который ничего не знал обо мне и который даже не был полицейским. Кончено. Все кончено.

— Доктор, — сказал я и снова посмотрел на него. — Я хотел защитить свою жену. Но я вижу, вы мне не верите. К сожалению, я должен выдать ее. Ну хорошо. Я ничего не знал о том, что у Валери был ребенок. Я не усыновлял его.

— Разумеется, нет, господин Франк. Я благодарю вас за доверие, это облегчает мне многое. И однажды вы должны были об этом узнать.

— Да, — согласился я. — Когда-то я должен был об этом узнать.

— Мартин носит ваше имя.

Я молчал.

— Мартин Франк, — сказал доктор Фройнд. — Так его теперь зовут все.

Мое имя. Но мое имя не Франк. Мое имя Чендлер. И у Мартина, у которого не было ни отца ни матери, собственно, и имени не было. Он жил по фальшивым документам, еще даже не окончив школы.

— Он спрашивал обо мне? — поинтересовался я.

— Никогда.

Так. Никогда.

— А о своей матери?

— Тоже никогда, господин Франк.

Так. Тоже никогда.

— Его мать, господин Франк, ваша жена, к сожалению, во время своего последнего визита оказала пагубное влияние на мальчика. После долгой разлуки эта встреча для него была очень волнующей. Мать сказала ему, что в скором времени они смогут быть вместе навсегда.

Навсегда вместе. Об этом сказала ему Иоланта. Бедная Иоланта. Действительно ли она приехала в Вену в надежде на мир и покой. Неужели я так мало знал ее? Было похоже, что после своей смерти она все равно добьется этой цели. Потому что теперь мы были вместе. Навсегда. Я не мог ей противиться. И я не мог убежать от нее. От нее — нет. И от Мартина тоже. Доктор Фройнд этого не допустит. Итак, мы были вместе. Навсегда.

Доктор Фройнд снова заговорил, я слышал его голос как сквозь туманную завесу:

— К несчастью, этого обещания она не выполнила, господин Франк. Ваша жена больше не появилась. И сейчас, как вы говорите, она даже уехала неизвестно куда.

— Она в Германии, у нее срочное дело.

— Я могу лишь глубоко сожалеть о том, что она сделала.

Ах, о чем ты говоришь! Знаешь ли ты вообще, что она сделала? Что сделал я? Что ты знаешь о слезах, о лживых клятвах, неверности, надежде, последнем предательстве? Ты ничего не знаешь. Ты не можешь сожалеть.

— Мне тоже очень жаль, — сказал я.

— Шок, который испытал ребенок, оттого что она не сдержала обещания, имел катастрофические последствия. В мальчике вновь проснулась прежняя агрессия. Он сделал такое, чего я не могу больше скрывать. Сегодня мне позвонили из дирекции и сообщили, что он немедленно должен покинуть приют. В настоящий момент он находится под арестом.

— Что он сделал? — спросил я тихо.

— Он попытался повесить младшего и слабого товарища, — сказал доктор Фройнд так же тихо. — И это ему почти удалось.

2

— Боже мой, как такое могло случиться?!

— Дети играли в суд над военными преступниками, — сказал доктор Фройнд. — Мартин был председателем Нюрнбергского суда. Он приговорил своего маленького друга к смерти через повешение.

Существуют границы, человек не может вынести всего. Вдруг я понял это. Я встал.

— Доктор, — сказал я, — пожалуйста, поймите меня: я не могу принять решения по поводу этого ребенка. Я просто не в состоянии. Я недостаточно созрел для принятия такого решения… Мы должны подождать, пока… пока не вернется моя жена.

— Мы не можем ждать, — ответил он серьезно. Его огромная тень упала на стену позади меня. Он выпрямился: — Вы должны мне помочь.

— Я не могу помочь вам ничем.

— Вы единственный, кто это может.

— Это не мой ребенок.

— Это ребенок вашей жены. Вы женились на этой женщине.

Я снова почувствовал, что подступают слезы:

— Я не могу. Не могу, я уже сказал вам об этом! Я нездоров. Я не умею ладить с детьми. Я не хочу забирать этого мальчика к себе.

— Господин Франк, — сказал доктор Фройнд, и голос его стал внезапно холодным как лед. — Если вы не возьмете мальчика к себе, я заявлю на вас в полицию.

«Спасибо, Иоланта», — подумал я. Потом я сказал:

— Извините мое волнение. Хорошо. Я согласен.

— Это звучит лучше, — сказал доктор Фройнд.

— Нам нужно ехать?

— Да, — сказал он. — На трамвае. За город.

3

Вагон был почти пуст. Несколько усталых женщин в платках и с большими сумками дремали. Молодой человек в очках с толстыми стеклами серьезно читал толстую книгу. На задней платформе пьяный спорил с кондуктором.

Мы ехали до конечной остановки. Затем еще приблизительно четверть часа мы шли по грязной полевой дороге до интерната. Здесь разыгралась буря, и нам пришлось пробиваться сквозь непогоду. Доктор Фройнд шел впереди меня, придерживая свою нелепую жесткую шляпу обеими руками. Я споткнулся и почувствовал, как вода залилась мне в ботинок. Здесь, в поле, было темно. Только с улицы едва доходил свет фонарей, которые раскачивались на ветру.

Я подумал, что можно было бы убежать от доктора Фройнда. Он наверняка не догнал бы меня. Об этом я мог не беспокоиться. И даже если он позовет на помощь, здесь его никто не услышит. Но как далеко я смог бы уйти? Теперь он знал меня, мое имя, мою внешность. Здесь наверняка есть телефон. Полиция была бы извещена через десять минут. Я бы не успел даже выехать из города. Нет, так не годится. Но ведь невозможно, чтобы этот патологический ребенок загнал меня в ловушку, чтобы он оставался со мной до самого конца! Не для того я все совершил. Нет, не для того. Я хотел убежать. Я непременно должен убежать. Еще не сейчас. Сейчас было еще рано. Я должен подождать еще немного.

Интернат был окружен высокой стеной. Рядом с коваными железными воротами стояла сторожка. Доктор Фройнд позвонил. Пожилой человек под зонтом вышел и открыл нам дверь. Он знал доктора Фройнда.

— Добрый вечер, доктор Фройнд! — Он впустил нас и подозрительно посмотрел на меня. — Это отец?

— Да, — сказал доктор Фройнд. — Он пришел за Мартином.

Сторож покачал головой.

— Не хотел бы я оказаться на вашем месте, — сказал он.

Так меня здесь приняли. Дальше было еще хуже.

Директор заведения, толстая пожилая женщина с седыми волосами, которые торчали в разные стороны, встретила меня в своем кабинете, не скрывая презрения. Она сразу заговорила с доктором Фройндом и вела себя так, будто меня не было вовсе. Она заполняла анкету, на вопросы которой отвечать, собственно, должен был я. Она же задавала их доктору Фройнду.

— Отец желает забрать ребенка?

— Да.

— Адрес?

Доктор Фройнд назвал мой адрес. Женщина записала.

— Профессия? Место работы? — спросил он и посмотрел на меня.

— Предприниматель, — ответил я. Учительница продолжала меня игнорировать.

— Предприниматель, — сказал доктор Фройнд.

— Предприниматель, — записала она в анкете. — Мать?

— Уехала. Но господин Франк пообещал мне заботиться о ребенке.

— Это правда? — спросила она и впервые посмотрела на меня. Взгляд ее был холодным и враждебным. — Вы действительно намерены заботиться о ребенке?

— Да, — соврал я и посмотрел на стол.

Она повернула анкету: