И. Грекова - Пороги

— «Двенадцатого и тринадцатого июля Ярцева половину рабочего дня отсутствовала. Нешатов, который фактически руководит лабораторией, не применил к ней никаких мер, очевидно в силу особых отношений между собой и Ярцевой. Эти отношения следовало бы сделать достоянием общественности…»

— Подлец! — закричал Нешатов, вскакивая с места.

— Спокойно, Юра, — остановила его Даная. — Мы с тобой люди неподотчетные.

— А вот я уже вижу свое имя, — невозмутимо продолжал Кротов. — Это любопытно. В чем я провинился? Оказывается, получил командировочные, хотя счет за гостиницу имеет одну подпись, а не две. Ай-ай-ай, как же меня так угораздило? «Провел беседу с Кротовым о недопустимости таких явлений, но он отнесся несерьезно».

— Было такое? — спросил Фабрицкий.

— Ей-богу, не помню. (Смех.) Читаю дальше: «Однако, по слухам, у Кротова есть рука в министерстве, которая всегда обеспечит ему поддержку…»

Максим Петрович поднял смуглую, короткопалую руку и повертел ею в воздухе:

— Ей-богу, товарищи, никакой руки, кроме этой, у меня нет.

— А левая? — спросил голос.

— Ну разве что она.

Он поднял другую руку и смешно повертел обеими над головой.

— Читаю дальше: «Шевчук самовольно пригласил для ознакомления с Дураконом конкурирующую организацию и объяснял ей конструкцию объекта в течение двух часов…»

— Какой слух! — восхитился Шевчук. — Через пять перегородок и одну капитальную!

Опять смех. Кротов читал дальше:

— «Борис Михайлович Ган…»

— Предлагаю прекратить чтение, — сказал Полынин. — Жанр, в котором написан дневник, достаточно ясен.

— Да, — согласился Кротов. — Спасибо, Александр Маркович.

Он не без ловкости, правда медвежьей, перебросил тетрадь Фабрицкому. Запротестовал Ган:

— Я все-таки имею право знать, что обо мне написано.

— Извольте, — ответил Фабрицкий. — Читаю: «Борис Михайлович Ган находится в дружеских отношениях с представителем заказчика Чудовым, которому много лет обеспечивает ремонт машины». Борис Михайлович, вы удовлетворены?

— Все правда. С Чудовым я дружен, авторемонт ему обеспечиваю.

— Вопросы есть? — спросил Фабрицкий.

— Есть, — сказала Магда. — Александр Маркович, ведь это уже не первый раз Толбин замещал вас в ваше отсутствие? И он каждый раз представлял вам такой дневник? И вы с ним оставались в дружеских отношениях? Это не делает вам чести.

— Вы правы, не делает. Но можете мне верить или нет — я дневник тогда не читал. Засовывал куда-то и забывал прочесть.

Магда помолчала и сказала:

— Я вам верю.

— И все-таки не верите, что анонимщик он?

— И все-таки не до конца верю.

— Я сказал еще не все, что знаю, — в каком-то исступлении заговорил Фабрицкий. — Пока я был в командировке, какой-то негодяй терроризировал мою жену ночными звонками по телефону. Она подойдет — молчание. И так несколько раз в ночь. Она обратилась в милицию. Телефон, по которому звонили, был засечен. Владельцем его оказался… некий Толбин. (Шум.) Не Ф. А., а А. П., отец нашего с вами героя. Его вызвали, предупредили, что в случае повторения снимут телефон. С тех пор звонки прекратились.

Толбин сидел бледный как смерть.

— Как ты это объясняешь? — спросил Коринец.

— Не знаю. Я не звонил.

— Может быть, отец звонил?

— Не знаю.

— Вы все еще не убеждены? — наседал на Магду Фабрицкий.

— В том, что Толбин непорядочный человек, убеждена. Что он автор анонимок — нет.

— Опускаю руки.

Встал Владилен Бабушкин:

— Сейчас все выясним. Вопрос Толбину можно?

— Пожалуйста.

— Феликс Антонович, как вы относитесь к Анне Кирилловне Дятловой?

— В каком смысле?

— Считаете ли вы, что она нужный для отдела человек?

— Нужный ли человек?

— Именно.

— Да, считаю, что очень нужный.

— Вот я вас и поймал, — засмеялся Бабушкин. — Теперь я вижу, что писали вы. Не отпирайтесь, как сказано у Пушкина.

— Не понимаю, — мялся Толбин.

— Владик, объясни, в чем дело! — завопил Малых.

— Объясняю. Я человек здесь новый. Когда я пришел работать в отдел, мне хотелось как можно скорей разобраться в его структуре, узнать, кто есть кто. Я обратился к Толбину — он показался мне ориентированным — и спросил его: какую роль играет в отделе Дятлова? Что вы мне ответили, Феликс Антонович?

— Не помню.

— Так я вам напомню. Вы сказали: «Анна Кирилловна — старый человек, с ней не надо считаться. Фабрицкий взял ее на работу только для того, чтобы она написала диссертацию его сыну Гоше». Феликс Антонович, вы это помните?

— Буквально такими словами? Нет. Мало ли что говоришь. Дословно повторить не могу.

Тут вскочила с места Анна Кирилловна и закричала:

— Мне все равно, писали ли вы анонимки своей грязной рукой или водили чужой, не менее грязной. Мне все равно, что вы думаете или говорите обо мне лично. Что бы вы обо мне ни говорили, это не может быть хуже того, что думаю о себе я сама!

— Анна Кирилловна, — отозвался Толбин с легкой усмешкой, — я о вас говорил очень мало плохого. По сравнению с тем, что я говорил о других…

— Плевать мне на все к чертовой матери! К вашему сведению: я, человек прошлого, в институте работать не буду. Приняла решение выйти на пенсию. Только доделаю алгебраический преобразователь…

— Тогда вы еще до-олго будете у нас работать, — сказал Коринец под общий смех.

— Я нарочно буду плохо программировать, — добавила Даная.

Смех усилился.

— Смех смехом, а пора подводить итоги, — сказал Кротов, обратившись к Толбину. — Дело ясное. Часть присутствующих уверена, что это вы. Другая часть допускает, что это вы. Личное мое мнение непоколебимо: я убежден, что это вы.

Раздался неожиданный мягкий стук. Это Борис Михайлович Ган упал со скамьи на пол. К нему подбежали, подняли, посадили. Он с усилием открыл глаза.

— Вы живы, Борис Михайлович? — спрашивала Даная. — А то на таких переживаниях вполне можно отдать концы!

Магда пощупала Гану пульс и, не оборачиваясь, сказала:

— Немедленно «скорую помощь».

Нешатов побежал звонить.

39. Два разговора

— Я еще не поблагодарил тебя за твое заступничество.

— Я за тебя не заступалась. Я просто ставила под вопрос доказательность обвинений.

— Ей-богу, я не так плох, как думает Фабрицкий.

— В тысячу раз хуже! Слушая тебя, я поняла, с кем я имела дело. Я сгорала со стыда. Мне не следовало бы прикасаться к тебе даже щипцами.

— Щипцы — это что-то старомодное. Из английской усадьбы. В нашем обиходе их нет. Чем я так уж особенно плох?

— Тем, что не понимаешь этого. Тем, что в тебе атрофировано чувство чести. Как ты вел себя на обсуждении? Юлил и извивался, как уж. На тебя было отвратительно смотреть!

— Я не извивался. Согласись, мое положение было трудное. Я не писал анонимок, но я почти со всем согласен, что там написано.

— Ты не писал анонимок?

— Честное слово — нет. Ну как мне тебя убедить? Клянусь всем святым…

— У тебя нет ничего святого.

— Клянусь своей любовью к тебе.

— И этой любви нет. Нечем тебе клясться.

— Ну, пускай в твоем понимании я подлец. Принадлежу к размытому множеству подлецов. Но есть же во мне что-то человеческое? Так вот, всем этим человеческим клянусь: я не писал анонимок.

— И не имел к ним никакого отношения? Молчишь?

— Возможно, какая-то информация через меня и просочилась. Но я не писал.

— Кто бы ни писал их физически, вдохновлял их ты. И, значит, отвечаешь за них полностью. И не смей себя оправдывать! Это все равно как палач, убивший человека выстрелом в затылок, говорил бы: убил не я, а пуля.

— Слишком пышное сравнение. Хочешь, я тебе скажу, кто писал?

— Не хочу. Не марай себя еще и предательством по отношению к сообщнику. Такое осуждается даже в уголовной среде.

— Подумай, Магда, неужели я для тебя уже ничего не значу?

— Меньше, чем ничего. Любая отрицательная величина меньше нуля.

— Настоящий палач — это ты. Я только пуля. Все из-за тебя произошло. Когда ты меня оттолкнула…

— Отказываюсь тебя слушать.

— Так будь же ты проклята! Ты не женщина. Ты бесчеловечное, свирепое существо. Даже не существо — неодушевленный предмет. Ты сказала, что моей любви к тебе нет. Это правда. Я тебя ненавижу.

— Ну и погодка! Замерз, промок…

— Снимай плащ. Тут у меня мужские тапочки.

— Мне малы.

— Наступай на задники. Не бойся, все равно их носить некому. Сюда проходи. Ты что, у меня ни разу не был?

— Ни разу.

— Странно. Мне казалось, что был. Садись в кресло. Возьми Чёртушку, он теплый. Правда, уютный кот? По существу, он не кот, а кошка, но я его рассматриваю как почетного кота. Погладь его. Слышишь, как поет? Прекрасный характер. Целый день горланит песни.