И. Грекова - Пороги
— Спасибо, — поклонился Фабрицкий в сторону Магды, — постараюсь сообщить максимум информации в минимальное время. Сперва мои подозрения, не скрою, шли по неверному пути. Но затем, работая методом исключения, я остановился на одной наиболее вероятной кандидатуре. Это сотрудник нашего отдела, назовем его «икс». Почему именно он? Потому что за последние годы я слышал от него ряд суждений, историй и сплетен, поразительно похожих на те, что были собраны в анонимках. Я стал экспериментировать. Надо сказать, что бдительность «икса» была притуплена тем, что я не скрывал от него подозрений, направленных на другое лицо, даже после того, как убедился в его невиновности…
Шум в зале, скорее одобрительный, усилился; он походил на рокот дождя. Несколько пар глаз обратились к Нешатову; тот досадливо отвернулся.
— И не противно вам было лгать? — не вставая с места, спросила Магда.
— Ничуть. В борьбе с подлецами хороши все средства.
— Не все. Применяя подлые методы, вы оподляете себя, — настаивала Магда.
— Грязь не убирают в белых перчатках, — ответил Фабрицкий. — Думайте обо мне что хотите, мне важно было добиться своей цели, спасти коллектив. Продолжаю доклад. Итак, я экспериментировал: сообщал «иксу» какую-то информацию и через некоторое время находил ее же в анонимках. Опыт был чистым. Анна Кирилловна записывала материал, который я подбрасывал «иксу», запечатывала в конверт и прятала в свой сейф. Все эти материалы целы и могут быть показаны желающим.
— Чур, моя первая очередь, — сияя, сказал Шевчук. — Эти материалы очень ценны для моей новой работы «Деформация личности в условиях напряженного социума». Я уже написал по этому поводу…
— Стихи? — раздался хор голосов. — Не надо!
— Какие же это стихи? Это верлибр. Ни размера, ни рифм. Чистая мысль!
— Все равно не надо!
— Дайте договорить Александру Марковичу, — взмолился Кротов. — Еще минута, и я сложу полномочия.
— Итак, я научился управлять анонимщиком, — продолжал Фабрицкий. — Он плясал у меня, как паяц на веревке. Таких опытов было поставлено несколько. Например, в одной из анонимок в числе «авторов» диссертации моего сына был назван инженер Зайцев, к этому времени уволившийся. Я сказал «иксу»: если бы анонимщик был умен, он бы написал, что, мол, Зайцев сделал свое дело, написал свой раздел диссертации, и его тут же уволили за ненадобностью. И что же? В точности эта фраза появилась в следующей анонимке!
— Я тогда, грешным делом, подумала, что анонимщик не только подлец, но и дурак, — сказала Дятлова.
— Нюша, не прерывай, и без тебя шумно. Другой пример: я сказал «иксу», разумеется по секрету, что хочу привлечь к работе в отделе на договорных началах свою дочь, но не знаю, как это оформить. Сказал, что думаю написать в министерство и испросить разрешение на работу по договору одного лица, не называя фамилии. «Икс» ответил: «Это идея». И что же? В ближайшей анонимке, направленной именно в министерство, говорилось, что я уже привлек к работе по договору мою дочь. На самом деле в министерство я не писал, никаких договорных сумм у нас не было и нет, а моя дочь ни разу не переступала порога института. Были еще другие опыты, но я, чтобы вас не утомлять, ограничусь этими.
— Я восхищен, — сказал Кротов. — Александр Маркович, вы настоящий ученый!
Смех, аплодисменты. Фабрицкий, прижав руку к сердцу, раскланялся. Встала Магда:
— А может быть, «икс» не автор писем, а только поставщик информации?
— Вряд ли. Слишком быстро срабатывало реле. Могу добавить еще факт: «икса» видели по вечерам входящим в зал, где стоят «Наири». По его личному плану ему в этот период расчеты на «Наири» не требовались. Сомнений нет, автор выявлен: это «икс» и только «икс».
— Если это не он, — доброжелательным баском сказал Кротов, — он должен публично и убедительно оправдаться. А если он, «иксу» надо уйти, и притом немедленно, как я уже предлагал на прошлом собрании.
— Меня удивляет его невозмутимость, — воскликнула Анна Кирилловна. — Сидит и в ус не дует. Если бы подозревали меня, я бы взорвалась: подите вы все к черту! Не буду с вами работать, видеть вас не хочу!
— А ведь «икс» знает, что его выследили! — подал голос Бабушкин. — Это у него на лице написано!
И тут поднялся Толбин.
— У меня сложное положение, — сказал он. — Я знаю, что Александр Маркович меня подозревает и своими подозрениями щедро делится. Тут Анна Кирилловна чуть ли не пальцем на меня показывала. Но это — недоразумение: я не писал анонимок! Даю торжественное честное слово: я их не писал! Я действительно хорошо информирован обо всех делах в отделе и в институте. Разве это плохо?
— Как же вы объясните факты? — спросил Кротов.
— Какие факты? Их не было! Александр Маркович ссылается якобы на «чистоту» своего опыта. Будто бы он говорил только мне одному, а сразу же попадало в анонимки. Чистота опыта мнимая. Все знают, какие в институте тонкие переборки, мог кто угодно слышать. Сам Александр Маркович при его общительности мог кому угодно рассказать.
— Никому, кроме вас, не рассказывал! — крикнул Фабрицкий, на миг потеряв чувство юмора.
— А эта романтика с сейфом и запечатанным конвертом? Запечатанность не гарантия, что никому не было рассказано.
— Значит, я лгу? — вскинулась Дятлова.
— Значит, мы оба с Анной Кирилловной лжем? — подхватил Фабрицкий.
— Не лжете, а добросовестно заблуждаетесь. Рассказали и забыли. Такие пробелы в памяти бывают, особенно… в пенсионном возрасте.
Сильный шум, крики негодования…
— Товарищи, спокойнее! — возгласил Кротов. — Феликс Антонович, вы категорически отрицаете свою причастность к анонимкам?
— Я их не писал. Что касается информации… тут я не могу категорически отрицать. Возможно, какая-то информация просочилась и через меня. С меня никто не брал слова держать ее в тайне.
— А насчет работы дочери по договору? — крикнул Малых. — Вам это было сообщено по секрету.
— Дело было противозаконное. Я знал, что этого делать нельзя.
— А зачем сказал: «Это идея»? — наседал Малых.
— Из вежливости. (Смех.) Возможно, об этом кому-то и рассказывал.
— Кому?
— Не помню. Кажется, Коринцу.
— Ничего подобного не было! — крикнул Коринец.
— Может быть, кому-то еще. Такое не запоминается: кому, когда и что сообщил.
— У профессиональных сплетников — нет, — заметил Кротов.
— Позиция Феликса Антоновича ясна, — сказала Магда. — Он очень информирован и по простоте душевной делился информацией с другими.
Толбин кинул на нее взгляд, полный ненависти:
— Вы все готовы меня затравить. А на каком основании? На основании голословных утверждений Фабрицкого. Он говорит: «В точности такие слова содержатся в анонимках». А откуда это известно? Кроме Фабрицкого, анонимок никто не видел.
— Я тоже их не видел, — сказал Кротов, — но уверен, что автор — вы. А вам, Феликс Антонович, во всех случаях нужны полные доказательства?
— Чтобы обвинить человека? Да.
Малых вскочил с места:
— А мы тебя обвиняем без полных доказательств! По одному выражению твоей гнусной рожи!
— Товарищи, мы сошли с ума, — сказала Магда. — Это какой-то суд Линча.
Многие повскакали с мест. Шум стоял невообразимый. «Тише!» — тщетно взывал Кротов. Графин треснул. Сквозь шум, перекрикивая его, пытался продолжать Фабрицкий:
— Какие вам еще доказательства? Дело ясно как день.
Встала Магда. Шум поутих.
— Я не считаю вину Толбина полностью доказанной, как бы неприглядно он ни выглядел на сегодняшнем обсуждении.
Ее поддержала Даная:
— Я тоже не считаю. Даже если Феликс и имел какое-то отношение к анонимкам, это еще не причина, чтобы хоронить его заживо. Ну, ошибся человек, с кем не бывает.
— С приличными людьми не бывает! — заорал Малых.
— А много ты знаешь абсолютно приличных людей? Во всем нашем коллективе разве один Игорь Константинович.
— Я не приличен, — отозвался Полынин.
— А я? — жалобно спросил Шевчук. — Меня забыли.
Смех.
— Ничего смешного, — сказала Даная. — Никто из нас не безупречен. Взять такой эталон, как Александр Маркович. Все знают, что он с Феликсом был в самых дружеских отношениях. Возможно, что сам он не без греха и пользовался информированностью Феликса…
— На кой черт мне его информированность? — закричал Фабрицкий, окончательно потеряв самообладание. — Я не хотел об этом говорить, но вот дневник, который он вел в мое отсутствие. Максим Петрович, прочтите отсюда вслух что-нибудь по вашему выбору.
С меткостью теннисиста он швырнул на стол перед Кротовым черную клеенчатую тетрадь. Максим Петрович развернул ее, прокашлялся и начал:
— «Двенадцатого и тринадцатого июля Ярцева половину рабочего дня отсутствовала. Нешатов, который фактически руководит лабораторией, не применил к ней никаких мер, очевидно в силу особых отношений между собой и Ярцевой. Эти отношения следовало бы сделать достоянием общественности…»
