Борис Штейн - Контрафакт
Именно на хозяйственном дворе Лешка Валеру и засек. Валера хотел было дать деру, но быстро сообразил, что от длинноногого Лешки не убежишь. Да и не спринтер был Валера, ох, не спринтер! И он нехотя поплелся на манящий Лешкин палец, с трудом передвигая налившиеся свинцом ноги.
Бывают в жизни человека озарения, резко меняющие его обстоятельства. И вызывают это озарение случайные, казалось, вещи, будь то яблоко Ньютона, водная процедура Архимеда или вещий сон Дмитрия Ивановича Менделеева. Такое озарение ощутил и Лешка, поглядывая на робко приближавшуюся фигуру воришки. Непостижимым образом острый Лешкин ум ухватил связь между Валерой и налетом УБЭП на Леонида Петровича. И тут же в неутомимом мозгу родились две простые на первый взгляд мысли. Первая: «Хорошо, что я его тогда прогнал – к бабке не ходи, навел бы на меня!» И вторая: «Что мы сегодня можем с этого поиметь?» Ответ на этот вопрос ошеломлял. Вот он, черт возьми, прикуп к мизеру!
– Поди сюда, – сказал Лешка шкоднику. – Ну здорово!
Валера робко протянул вспотевшую ладонь. Хотя чего, спрашивается, ему было бояться-то? Что ему тут при всех, в разгаре рабочего дня, мордобой устроят? Глупо же!
– Жарко?
– Жарко!
– Пойдем – по пиву, – разулыбался Лешка. – Я ставлю. Да не робей ты. Кто старое помянет…
– Я не робею, – осмелел Валера.
В тени палаток, когда уже присосались к «Золотой бочке», Лешка заметил:
– У нас Петрович погорел на леваке. Слыхал?
– Да слыхал вроде, – промямлил Валера.
– Значит, слыхал, – утвердил Лешка. Закурили.
– И чего наехали на мужика, – задумчиво произнес он, пуская дым и отпивая из бутылки. – Чего наехали? Нашли тоже, на кого наезжать… Ну да, может, на Петровиче успокоятся. Не дай бог, копнули бы Вову Блинова – у него же «не счесть алмазов в каменных пещерах»! – И, спохватившись, спросил обязательное:
– Как сам-то?
– Да ничего, – улыбнулся Валера, открывая десны, – тружусь по ремонту.
– Ну и мы пошли трудиться. Бывай.
Вечером Вову Блинова задержали. В квартире во время обыска обнаружили не только приблудную Маньку, но и старую конторскую книгу, в которую аккуратная Инна заносила все расчеты с Горюновым в течение двух лет. Уже ночью добрались до Вовиного склада. Пересчитывать Вовино добро было не под силу. Склад опечатали, а Маньку отпустили.
Вадик пытался расстегнуть Катину блузку. Это давалось нелегко. Катя бурно сопротивлялась, отталкивала его, стреляла, как из пулемета бесконечными «нет-нет-нет». Потом так же бурно обнимала Вадика. Прижималась к нему так, что он чувствовал каждую выпуклость и каждую впадину пьянящего рельефа, поцелуи ее были долгими, проникающими в душу, казалось, они несли в себе одновременно жизнь и умирание. Но изящные перламутровые пуговки она защищала решительно и отчаянно, как солдаты защищают последний рубеж, за которым смерть или плен.
Говорить, что Вадик потерял голову – излишне. Кто, – спросим мы, – кто из нормальных людей не потерял бы ее в подобной ситуации? А потеряв ее, он отдался маниакальной идее одолеть этот проклятый перламутр и освободить от ткани покатые плечи и великолепную грудь. Этого требовала не жажда телесных ласк – их и при застегнутой блузке было предостаточно, а жажда видеть.
Да, карта повалила. Оптовик косяком ломанулся к Лешке – единственному сохранившемуся на клубе владельцу контрафакта. Впрочем, первыми осчастливили Лешку своим визитом Классики. Лермонтова и Гоголя он застал на собственном складе. Они методично разрывали пачки и вынимали из них левые учебники – по одному экземпляру.
– Что это вы, мужики? – как бы удивился как бы простодушный Лешка.
– Контрафакт, – важно заявили Классики. – Мы обязаны. Борьба с контрафактом. Изъятие, акт, штраф, лишение торгового места…
– Сколько? – спокойно спросил Лешка.
– Что значит – «сколько»? – спросил Лермонтов, маленький и надменный, как свой великий прообраз.
– «Сколько» это значит – «сколько», – ничуть не смутился Лешка. – Вам надо жить, и мне тоже надо жить…
– Я вас не понимаю, – упирался как бы неподкупный Лермонтов.
– Ну уж двумя тысячами здесь не обойдешься, – промолвил Гоголь, такой же носатый и язвительный, как несравненный Николай Васильевич.
– А тремя? – не моргнув глазом, спросил Лешка.
И прежде, чем насмешливый Гоголь успел открыть рот, надменный Лермонтов произнес, как припечатал:
– Четыре.
– Не слабо, – оценил Лешка. – Но я согласен. – Он тут же вынул из кармана деньги и, что называется, отслюнил четыре тысячи.
– Даем день, – приняв мзду, предупредили Классики, – и чтобы «леваком» тут не пахло.
– Три дня, – возразил наглый Лешка, – за день не справлюсь.
– День, – заупрямился Лермонтов. Лешка отсчитал еще тысячу рублей.
– Три, – согласился Гоголь.
На Лешкином столе лежали все те же решебники. Но если Леонид Петрович с Мариной торговали ими усердно, выжимая спасительную копейку, Вова Блинов продавал их нехотя, то Лешке вообще было не до них. Лежат и лежат, есть не просят. Лешка принимал заказы на левак. Он принимал в заказ не менее пятидесяти пачек. Цену повысил на все. Объяснял, делая страшные глаза:
– Это сейчас опасно!
Оптовики кивали заговорщицки головами и соглашались с новыми ценами и новыми условиями. Те, у кого масштабы были мельче, кооперировались.
Лешка накрывал тряпкой прилавок и вместе с грузчиками покидал клуб. Один из оптовиков – первый в очереди – вручал ему деньги и ключи от своей машины.
Через некоторое время Лешка отдавал ключи. Урок, полученный у мистера Икса, не пропал даром.
Оптовики задерживались после клуба. Лешка до ночи возил им левак на их машинах. Шла пруха. Не хватало производственной мощности. Пора было забирать у Леонида Петровича Вадика. Пусть первая попытка не удалась. Сентиментальность недалекого, а потому всегда кому-то преданного брата встала на его пути. Просто Лешка зашел тогда не с той карты. Теперь он не ошибется.
Двое наших – теперь уже близких – знакомых, придя вечером каждый к себе домой, застали там неожиданных гостей. Первый – Алексей Борисенко, называемый нами фамильярно Лешкой, притащился поздно, измотанный и пропотевший, мечтающий только о душе и койке. Открывая ключом наружную дверь, он заметил, что в комнате горит свет.
– Вот баран, – самокритично подумал он, – свет забыл…
Однако «баран» был ни при чем. В углу комнаты, забравшись с ногами в кресло, сидела Манька и грызла семечки.
Другим человеком, кого дома ожидал сюрприз, был разоренный толстый человек Вова Блинов. Но нет, не жену обнаружил он в своей квартире, как можно было бы предположить по аналогии. Нет. Придя поздно вечером домой в состоянии скорее пьяном, чем трезвом, он обнаружил у себя дома Давида, своего, как бы здесь не ошибиться, свояка. Когда жены – сестры, их мужья друг другу – свояки? Стало быть, мы не ошиблись.
Вова смутился, хоть и был нетрезв. Давид выглядел серьезным и спокойным. Он не балагурил, по своему обычаю, не сыпал прибаутками.
– Умойся, приходи на кухню, – сказал Давид. – Закусим. Я приготовил.
В кухне было прибрано, помыто и подметено. Вову, пока он охлаждал в ванной большое, сомлевшее тело, все мучила навязчивая мысль о том, что Давида непременно нужно спросить о чем-то важном. А о чем – никак не прояснялось. И только когда сел к столу и Давид налил ему свежезаваренного чая – осенило.
Он громко отхлебнул горячего и спросил, стараясь сфокусировать нетвердый взгляд на собеседнике:
– А как ты сюда попал?
– Взял ключи у Инны, – сказал Давид с коротким смешком. – Поясняю для забывчивых: Инна – это твоя жена.
Вова кивнул, да так и оставил голову поникшей.
– Ты знаешь, чего со мной сделали? – спросил он через некоторое время у Давида.
– Знаю, знаю, – заверил его Давид, – все знаю.
– И чего теперь?
– Теперь – спать. Я у тебя останусь.
– Это хорошо, – одобрил Вова. – А что мне вообще-то делать?
– Вот завтра все обсудим и решим, – заверил Давид. – А сейчас – спать. Спать, младший сержант милиции!
– Я уже не младший сержант, а сержант, – слабо возразил Вова. – Мне присвоили.
– Ладно, какая разница, – хохотнул Давид, – все равно – не генерал.
Когда Вова проснулся, Давид был уже умыт-побрит и все такое. И приятно попахивал дезодорантом. Он сидел на кухне и читал газету.
«Во, дает, – подумал Вова, – уже и за газетой сбегал!»
Он пофыркал в ванной и ринулся к холодильнику, желая загасить пылавшие внутри угли. Но в холодильнике ничего не было! Нет, он не был пустым, но водка, вино и даже пиво начисто отсутствовали. Давид комически развел руками:
– Нету!
– Так было же! – удивился Вова.
– Было, – согласился Давид.
– Так надо же!
Давид, коротко хохотнув, открыл холодильник и извлек оттуда четыре пакета кефира. Молча поставил на стол литровую кружку и вылил в нее содержимое первого пакета.
