Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Дозвонился я с четвертой попытки.
— Алло, — прозвучал в трубке голос Сораи.
В Исламабаде половина восьмого вечера. Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.
— Это я. — Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.
— Амир! — радостно вскрикнула она. — У тебя все хорошо? Где ты?
— В Пакистане.
— Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.
— Прости. Сейчас у меня все хорошо.
Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.
— Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, — улыбнулся я.
— Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом?
— Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.
— Слушаю тебя, — сказала она уже более спокойным тоном.
— Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.
— Что?
Я посмотрел на часы.
— У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.
Судя по звукам, к телефону подтащили стул.
— Ну, — сказала жена.
И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.
Когда я закончил свой рассказ, она плакала.
— Что ты на это? — спросил я.
— Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…
— Я понимаю.
Она высморкалась.
— В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.
— Это точно? — Я закрыл глаза и улыбнулся.
— И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой каум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. — Она помолчала. — А какой он из себя?
Я поглядел на спящего Сохраба.
— Очень милый и серьезный.
— Невинная душа. Хочу его видеть.
— Сорая?
— Да?
— Достет дарум. Я люблю тебя.
— И я тебя. — В ее голосе звучала улыбка. — Только будь осторожен.
— Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.
— Ладно.
И мы закончили разговор.
Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой — кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше — худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, — и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.
— Лимонаду не желаете?
— Я — нет, спасибо.
— А ваш сын?
— Простите?
— Вот этот милый молодой джентльмен, — улыбнулась она Сохрабу.
— Да, будьте любезны. Благодарю вас.
Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.
— Что? — вдруг спросил он.
— Не понял?
— Ты улыбаешься.
— Просто я думал о тебе.
Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.
— Не бойся, — я коснулся его руки, — ты среди друзей. Успокойся и будь как дома.
Хороший совет. Мне самому не помешало бы последовать ему. А то сижу как на иголках. Да тут еще шнурок развязался.
Секретарша поставила перед мальчиком высокий стакан — лимонад со льдом:
— Пожалуйста.
Сохраб застенчиво улыбнулся.
— Большое спасибо, — произнес он по-английски. Еще он знал, как будет «до свидания». Вот и весь его запас иностранных слов.
— Не за что, — рассмеялась дама в брюках и, постукивая каблучками, вернулась за свой стол.
— До свидания, — вежливо произнес Сохраб.
Ручки у невысокого Реймонда Эндрюса были маленькие, чистенькие, ухоженные, на безымянном пальце блестело обручальное кольцо. Рукопожатие вялое. «Наши судьбы теперь в этих руках», — подумал я, усаживаясь напротив чиновника. На стене у него за спиной рядом с топографической картой США висел рекламный плакат фильма «Отверженные». В горшке на подоконнике росли помидоры.
— Закурите? — спросил Эндрюс глубоким баритоном, удивительным для такой тщедушной фигурки.
— Нет, благодарю.
На Сохраба едва взглянул. На меня и вовсе старается не смотреть. К чему бы это?
Эндрюс достал из ящика стола початую пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Намазал руки лосьоном (баночка явилась из того же ящика). С зажатой в зубах сигаретой посмотрел на помидорный куст. Закрыл ящик и выдохнул дым.
— Ну что же, — глаза его сощурились, — рассказывайте.
Я почувствовал себя как Жан Вальжан перед инспектором Жавером.[49] Пришлось напомнить самому себе, что я на американской земле, что этот господин — не противник мне, а союзник и что помогать людям вроде меня — его работа.
— Я намерен усыновить этого мальчика и увезти с собой в Штаты.
— Рассказывайте, — повторил он, аккуратно стряхивая пепел в мусорную корзину.
Я изложил ему версию, которая созрела у меня в голове, пока я разговаривал с Сораей. В Афганистан я прибыл, чтобы разыскать сына моего сводного брата. Мальчик проживал в детском доме в ужасающих условиях. Я заплатил директору энную сумму и забрал племянника. И вот мы в Пакистане.
— Вы приходитесь ребенку дядей?
— Да.
Эндрюс взглянул на часы, протянул руку и повернул горшок с помидорами.
— Кто-нибудь может удостоверить этот факт?
— Да. Только я не знаю, где этот человек сейчас.
Чиновник повернулся ко мне и кивнул. Лицо его ничего не выражало.
Он хоть в покер-то играет своими нежными ручками?
— Челюсть у вас закована в металл, как я предполагаю, вовсе не потому, что так велит мода?
Да, Сохраб, вляпались мы с тобой.
— В Пешаваре на меня напали грабители.
— Я так и думал. — Он откашлялся. — Вы мусульманин?
— Да.
— Практикующий?
— Да.
По правде говоря, последний раз я молился Аллаху, когда доктор Амани сказал, что прогноз у Бабы неблагоприятный. И молитвы вспомнились сами собой, не зря в школе зубрил.
— Хотя в вашем положении это не так уж и важно. — Он провел рукой по безукоризненно уложенным волосам.
— Что вы имеете в виду?
Я взял Сохраба за руку. Мальчик вопросительно смотрел то на меня, то на чиновника.
— Ответ получится очень длинным. Можно для начала дать вам краткий совет?
— Слушаю вас.
Эндрюс затушил сигарету и сморщился.
— Откажитесь от этой затеи.
— Простите?
— Не подавайте заявления об усыновлении. Ничего не выйдет. Вот вам мой совет.
— Принято к сведению, — мрачно сказал я. — Может, объясните почему?
— Значит, вам понадобился длинный ответ, — бесстрастно произнес Эндрюс и сдвинул руки вместе, будто собираясь пасть на колени перед образом Девы Марии. — Предположим, все в вашем рассказе правда, хотя даю голову на отсечение, вы кое о чем умолчали. А кое-что добавили. Но не это важно. Вы здесь, он тоже здесь, все остальное побоку. Так вот, ваше заявление столкнется с серьезными препятствиями. Начать с того, что этот ребенок — не сирота.
— А кто же он тогда?
— С юридической точки зрения он сиротой не является.
— Его родителей расстреляли прямо на улице. Соседи это видели.
Хорошо еще, Сохраб не понимает по-английски!
— У вас имеется свидетельство о смерти?
— О смерти? Это в Афганистане-то? Там у большинства населения нет свидетельств о рождении.
Глаза у чиновника так стеклянными и остались.
— Сэр, не я составляю законы. Как бы вы ни возмущались, вам придется доказывать, что его родители умерли. Мальчик должен быть официально признан сиротой.
— Но…
— Я еще не закончил. Ведь вам нужен длинный ответ. Следующая сложность — взаимодействие с властями страны, где ребенок родился. Это и вообще не просто, а если речь идет об Афганистане — тем более. Американского посольства в Кабуле нет. Это очень затрудняет дело. Вопрос становится почти неразрешимым.
— Так что же мне делать? Выкинуть мальчика на улицу?
— Я этого не говорил.
— Его изнасиловали. — Мне вспомнились колокольчики и подведенные глаза.
