Халед Хоссейни - Бегущий за ветром

Сохраб сел на кровать, поджал колени к подбородку и принялся раскачиваться взад-вперед. Лицо у него было застывшее, зеленые глаза глядели на экран.

А ведь я обещал купить Хасану телевизор, когда вырасту.

— Я поехал, Амир-ага, — сказал Фарид.

— Останься на ночь. Путь-то неблизкий. Поедешь завтра.

— Ташакор. Только лучше уж я вернусь сегодня. А то буду волноваться, как там дети. — В дверях номера Фарид остановился. — Счастливо, Сохраб-джан.

Ответа он так и не дождался. Пожалуй, мальчик его даже не слышал. Серебристые отблески освещали качающуюся фигурку.

В коридоре я вручил Фариду конверт. Тот разорвал его и разинул рот.

— Не знаю, как тебя благодарить, — сказал я. — Ты столько сделал для меня.

— Сколько здесь? — Лицо у моего водителя было обалделое.

— Чуть больше двух тысяч долларов.

— Двух ты… — Нижняя губа у Фарида задрожала.

Мы вместе вышли на улицу. Машина тронулась с места. На прощанье Фарид дважды нажал на клаксон и помахал мне рукой. Я махнул ему в ответ.

Больше мы с ним не виделись.

Я дотащился до номера. Сохраб лежал на кровати, свернувшись в калачик. Глаза у него были закрыты. Спит или нет? Телевизор он выключил сам.

Я сел, кривясь от боли. Лоб был в ледяном поту. Долго еще мне мучиться? Ни лечь толком, ни встать, ни поесть. А с мальчиком что делать?

Хотя в глубине души я уже знал ответ.

Налив в стакан воды из графина, я запил две обезболивающие таблетки, полученные от Арманда (вода была теплая и горьковатая), подошел к окну, задернул шторы и лег. Грудь моя разрывалась от боли. Когда стало чуть полегче и уже можно было дышать, я натянул на себя одеяло и принялся ждать, когда пилюли подействуют.

Когда я проснулся, уже темнело. В щели между занавесками алел закат. Простыни были мокрые от пота, в голове гудело.

Опять мне что-то снилось, только что?

Постель Сохраба была пуста. Сердце у меня екнуло. Я позвал его. Голос мой был слаб и дик. Нереальность происходящего ужаснула меня. За тысячи миль от дома, в темном гостиничном номере, наполненном болью, с уст моих срывается имя мальчика, с которым я и знаком-то всего несколько дней.

Я опять позвал Сохраба. Тишина.

С трудом стащил себя с кровати, заглянул в ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом крошечный коридор. Мальчика нигде не было.

Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету.

Я описал ему Сохраба.

Портье отложил газету и снял очки. Прямоугольной формы усики были тронуты сединой, легкий изысканный аромат каких-то тропических фруктов щекотал ноздри.

— Мальчишки такие непоседы, — вздохнул он. — У меня своих трое. Носятся весь день напролет, а мамаша волнуется.

Ну, что ты так на меня уставился?

— Этот мальчик вряд ли где-то носится, — промычал я. — Да и сами мы нездешние. Как бы он не потерялся.

Портье покачал головой:

— Присматривать надо за детишками, господин хороший.

— Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его уже нет.

— Мальчишки — они такие.

— Ну да. — Пульс у меня участился.

Вот ведь чурбан бесчувственный!

Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой.

— Велосипеды им подавай.

— Что?

— Я про своих. Требуют купить им велосипеды. «Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка». Как же. — Он хрюкнул. — Мамаша меня убьет на месте.

А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже.

— Прошу вас… — скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, — господин Фаяз, скажите, вы его не видели?

— Мальчика-то?

Я рассвирепел:

— Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет?

Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:

— Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся.

Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок.

— Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели?

Портье опять надел очки и развернул газету.

— Нет, к сожалению, не видел.

Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу.

— Вы хоть представляете себе, где его искать?

— Нет. — Меня колотила нервная дрожь.

— Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером.

— Мечеть! — воскликнул я. — Огромная мечеть!

Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза.

— Шах Фейсал?

— Да. Можете меня туда отвезти?

— А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?

— Нет, но…

— Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.

— Отвезете меня туда?

— Да тут и километра не будет.

Но он уже выходил из-за стойки.

— Я заплачу за услугу.

Портье вздохнул и покачал головой.

— Подождите здесь.

И он скрылся за дверью.

Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.

— Денег я с вас не возьму, — гордо заявил Фаяз. — Отвезу так. Я ведь сам отец.

Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!

Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.

Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.

— Мне пора возвращаться.

— Ничего страшного, мы немного пройдемся, — успокоил я его. — Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.

Он наклонился ко мне поближе:

— Можно мне вам сказать кое-что?

— Конечно.

Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.

— Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.

Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.

— Что такого я сказал? — недоуменно спросил Фаяз.

А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.

— Ненормальные, — пробормотал портье.

Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.

— Как ты меня напугал! — Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.

Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.

— Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? — неожиданно спросил он.

Колени его были поджаты к подбородку.

— Очень давно. Я уж и не помню ничего.

— Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.

— В детстве у меня, наверное, тоже была такая.

— Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.

— Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, — сказал я.

Видел он, как талибы их убивали, или нет?

— А ты скучаешь по своим папе и маме? — склонил голову набок Сохраб.

— Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.

— Ты помнишь, какой он был?

Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.

— Помню. И помню его запах.

— А я стал забывать их лица. Это плохо?

— Нет, — ответил я. — Время все стирает.

И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!

— Держи, — протянул я мальчику снимок.

Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.

Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства».

— Возьми себе, — устало сказал я. — Фотография твоя.

— Спасибо.

Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.

— Я последнее время много думал о мечетях, — вымолвил Сохраб.