Михаил Балбачан - Шахта
Шевцов сел. Ему пододвинули нечистый стакан, налили водки, дали хлеба и сала. Он выпил, поперхнулся, быстро заел, потянулся за картошиной. Сразу стало жарко, все приятно поплыло. Он просто замечательно себя почувствовал. «Прекрасные же люди, чего я все время от них прятался?» – думал он, жуя. Ему налили еще.
– А вот мы сейчас товарища начальника спросим, – смурной, заросший диким волосом мужик, сидевший наискось, уставился на него налитыми бычьими зенками, – вот, значит, спросим его! – повторил он с нажимом, упираясь обеими руками в столешницу и небрежно стряхнув спавшего на плече соседа.
– Андрюха! Ибрагишка тебя о чем-то спросить хочет, – задышал сбоку чернявый.
– А? Чего? Ну конечно, я готов, в чем дело, товарищ?
– Скажи, почему человек всю жизнь мучиться должен, да? Почему так? Я не молодой уже, да? Жениться не могу, живу как собака, работаю, работаю, а ничего себе не заработал еще. Почему так? Всё обещают, обещают, а нету ничего, да? Скажи, начальник.
– Ну, многие еще так живут. Сами знаете, положение сложное. Вот когда закончим модернизацию… – забубнил Андрей с набитым ртом, – я и сам, можно сказать, так же точно живу.
Приумолкшее было застолье заорало:
– Модернизацию! Модер…яцию! Закончат они! То рехонструкция была, а теперя, значит, модер…яция у них! А нормы небось опять подымут! Народу набрали до …, а хат не дают! Инженеров как грязи, по теплым конторам сидят, у кажного – квартера, а рабочих, как тараканов, по баракам да по норам распихали и жируют, сволочи!
Шевцова под руки повели осматривать комнаты соседей. Везде было неприбрано и очень нечисто. Койки стояли плотными рядами, другой мебели было мало. Черная и серая одежда гроздьями свисала со стен, а голые лампочки – с потолков. Под лампочками болтались желтые липучки, усеянные давно усопшими мухами.
– Ну, тесновато, конечно, – мямлил Шевцов, – необходимо поставить вопрос. Я уже говорил товарищу…
– Чего его ставить-то? – ухмыльнулся в бороду еще один незнакомый мужик, кстати, довольно трезвый. – Ставили уже, сколь раз ставили. Вот дружбан мой, Кузька, бригадир наш бывший, он тоже всё вопросы ставил, значит. Слыхал, небось?
– Не.
– Ну Кузька, Бирюков евонная фамилия.
– Нет, не знаю такого.
– Ладно, … с ним. Я и говорю: он тоже вопросы ставил.
– И – что?
– А ничего. Пятерик в рыло, и лес валить свезли.
– Могли и поболе дать, за милую душу, это он еще легко отделался, – добавил кто-то.
– Да нет же, – начал доказывать Шевцов, – вы не правы, товарищ. Мы в руководстве эту тему постоянно обсуждаем. Слепко говорит…
– Сука он, твой Слепко! Шкурник! – пьяный лысый старик заграбастал Андрея за грудки, рванул, посыпались пуговицы. Его с трудом оттащили.
– Ну, не знаю, – протянул Андрей, пытаясь разглядеть, не разорвана ли рубаха.
Оказалось, что они опять сидят за столом. Могучий Ибрагишка нежно обнимал его и, всхлипывая, бормотал что-то невнятное. Андрей тоже расстроился. Он ведь тоже сидел в полном дерьме, и ничего хорошего ему не светило.
– А я говорю, в обком писать надо! – горячился старик, порвавший ему рубаху.
– В обком! Ты ж уже в партком свой жалился и что получил? Ни … ты не получил, скажешь, не так? – подзуживали его.
– Сообщить надо. Куда следовает. Там разберутся. Пущай только товарищ начальник напишет, мы все подпишемся! – худой парень рубил фразы, впившись бесцветными глазами в переносицу Шевцову. – Ничего. Там быстро разберутся. С главным инженером треста разобрались уже!
– Что-что? – вскинулся Шевцов. – Как это – разобрались?
– А так разобрались, что за задницу его взяли. Шпионажем, сука, занимался.
– Все они там – шпиёны! – заорал краснорожий детина. – Стрелять их всех, как…
– Ну чё, Андрюха, накорябаешь бумажку-то? – ухмыльнулся чернявый.
– Да-а, давайте. Только… может, сначала добром попробовать, пойти завтра к Слепко, поговорить… – завилял Шевцов.
– Говорили уже, хватит! – загомонили одни.
– А чего ж не пойти? Можно и пойти. Пущай тогда он тоже идет, может, хоть его послушают, – рассуждали другие.
– Стрелять их всех, сволочей, и этого – тоже! – орали третьи.
– Чего, Андрюшенька, пойдем завтра к начальнику? – чернявый ласково положил тяжелую лапу ему на плечо. Шевцов, сглотнув, кивнул.
Он проснулся, словно вынырнув из бездонного омута. В дверь громко, требовательно стучали. Во рту было гадостно. Чувствуя себя очень больным, он медленно встал и отворил дверь. За нею стоял давешний чернявый тип.
– Ты это чего, товарищ начальник, встал только? Хорошо живешь! Ладно, сбирайся, через полчаса надо нам уже в конторе быть.
– А сейчас сколько?
– Полдень уже.
– Сам-то ты чего не на работе?
– Смена не моя. Ну давай, шевелись, начальник.
– Надо бы подумать прежде, обсудить…
– Обсудили уже. Ты чё, сдрейфил? – гость сплюнул окурок на пол, растер сапогом.
Андрей уныло потащился в холодный вонючий сортир, умылся. Есть не хотелось совершенно, только – пить. Вслед за чернявым, Ибрагишкой, глядевшим на него почему-то волком, протрезвевшим лысым стариком и еще несколькими вчерашними знакомцами он поплелся на шахту. «Интересно, что Слепко подумает? – гадал он, с трудом переставляя ноги. – Глупость, конечно. Но с другой стороны…»
День у Евгения начался удачно. Во-первых, он отлично выспался. Лег вчера пораньше, а малыш почти не ревел. Во-вторых, Наташа пребывала в веселом расположении. В-третьих – серьезная авария, случившаяся на днях, завершилась неожиданно счастливо: почти все рабочие, угодившие в завал, чудом остались живы и невредимы.
По дороге он дал хороший крюк, свернув на свою любимую улочку – длинную, извилистую, сплошь заросшую цветущей черемухой. Над головой клубились белые кроны, начавшие уже рассыпаться мелким пахучим снежком. Ночью был заморозок, и опавшие лепестки сплошь покрывали землю.
Во время утреннего обхода он придирчиво проверил работу механиков и окончательно решил для себя, что «шевцовская система» доказала свою полезность. «Молодец, парень! Небось дрыхнет сейчас в теплой постельке, а люди его прекрасно работают, хотя недавно еще поголовно числились в отстающих. Нет, человечек он, несмотря ни на что, нужный. Не худо бы и мне перенять это дело, глядишь, жизнь веселее побежит».
Рассуждая так сам с собой, Слепко перехватил в столовке стакан молока и горячую, с пылу с жару, булку с изюмом. Предстоял рутинный прием «по личным вопросам». Поздоровавшись за руку с каждым из стоящих в недлинной очереди, он скоренько переоделся, удобно уселся за стол, отодвинул в сторону вчерашние бумаги и крикнул:
– Заходи!
За дверью возникла заминка, послышались раздраженные голоса, какая-то возня. В комнату ввалилось сразу человек восемь. Одна из вошедших, кажется, из складских, яростно препиралась с остальными, отстаивая свое право на первенство. Ее грубо вытолкали в коридор. Евгений увидел среди вошедших Шевцова. «А этот чего тут делает? И что это с ним?»
Шевцов действительно имел необычно помятый вид. Всклокоченный, глаза опухшие, даже брюки не вполне были в порядке.
– Андрей Сергеич, ты ко мне? – спросил его Слепко. – Извини, у меня сейчас прием по личным. Я потом сам к тебе зайду, вижу, у тебя срочное что-то.
– Да нет, ничего, я тут постою, – промямлил Шевцов.
– Хорошо, присаживайся, что ли, на диван, постараюсь выкроить для тебя минутку.
– Нет, – замотал головой Шевцов, – я уж лучше со всеми как-нибудь…
– Как знаешь. Товарищи! Я принимаю строго по очереди. Так что давайте по одному, а остальных прошу пока выйти. Не волнуйтесь, всех сегодня приму. И женщину вы совершенно напрасно обидели, как-то это не по-мужски.
Среди вошедших возникло брожение. Слепко взял со стола первую попавшуюся бумагу и демонстративно принялся ее читать. Когда все лишние удалились, оставив, впрочем, дверь немного приоткрытой, в комнате, кроме них с Шевцовым, остался заслуженный рабочий Федорчук. Он долго, основательно откашливался в кулак, вытирал платком лысину и жесткое, бугристое лицо. Слепко, благодушно улыбаясь, ждал. Начав с приличествовавшего случаю вступления на общие внутри– и внешнеполитические темы, посетитель перевел речь на общежитие для холостяков. Говорил он обстоятельно, перечисляя многочисленные приказы прежних начальников шахты по поводу этой вопиющей язвы, ни один из которых выполнен не был. Под конец, уже сквозь слезы, упомянул о своих немалых заслугах, отмеченных почетными грамотами и благодарностями в приказах, а также целиком и полностью одобрил линию партии и руководство товарища Сталина. Слепко скривился, как от незрелого яблока. Шевцов, кажется, готов был разрыдаться и сидел с отчаянной физиономией. Федорчук являлся опытнейшим активистом и выступление свое выстроил безукоризненно. Не отреагировать на него было нельзя. Тем более что мозолистые рабочие руки крепко сжимали веер исписанных вдоль и поперек тетрадных листков, на которых, без сомнения, дословно изложена была вся прочувствованная речь. «Небось и второй экземплярчик имеется», – подумал Евгений. Но и отреагировать не представлялось возможным. Шахта ежедневно принимала новых рабочих, и ситуация с жильем в ближайшее время никак не могла улучшиться, напротив, она должна была планово ухудшаться еще месяцев семь – одиннадцать. Потом Слепко предполагал начать строительство дома для многосемейных. Таким образом, на обозримое будущее с положением в холостяцком общежитии следовало смириться. «А что если выделить несколько комнат заслуженным передовикам, вот как Федорчук этот? В порядке поощрения. Поднять вопрос, обсудить каждую кандидатуру на открытом собрании…»
