Михаил Тарковский - Тойота-Креста
– Я чо, на перегона похож?
– Х-хе… Нормально.
Женя не гнал и давал себя обгонять, привыкая к машине и зная, что все разъезды по городу под руководством Сани ничего не значат и что главное впереди. Шёл шестьдесят-семьдесят в час, помня о заднем приводе и нешипованной японской всесезонке. Всматривался в асфальт и даже останавливался пару раз в подозрительных местах – тёр подошвой ледяную и будто парафинную корочку.
На всю жизнь запомнил он ликующее чувство той первой перегонской ночи. Когда, еле себя сдерживая, ехал, утопая в музыке, и леденел от счастья, что наконец сам гонит машину, настоящую, ихнюю, дальневосточно-сибирскую, и только начиная оценивать удобство правой посадки, когда видно правую бровку и при высадке-посадке не надо беречь дверь и обходить машину.
Ослепив из-за спины, проносился какой-нибудь «форь», «прад» или «сафарь» и сворачивал у Артёма в порт, из которого, набирая высоту, летел самолёт с огнями. Женя представлял, как через несколько минут из него уже будет видно прозрачно-синеющее с востока небо и что они сядут в Красноярске, когда он едва одолеет полпути до Хабаровска.
Сзади нарос свет, и его обогнал старый рамный «краун» с парными задними фонарями, и некоторое время перед ним ярко светилась белая квадратная корма с горящими габаритами. Крайняя затрапезность этих фонарей, их парность и какая-то азиатская драконья выразительность казались выражением края света, последнего рубежа, где всё обостряется до предела. И до стынущего предела почему-то обострилось ощущение России, о котором он с таким трепетом рассказывал Маше столько лет спустя.
Начинало светать, и медленно проявлялось зимнее равнинное Приморье, серое, с тальниками и голыми сетчатыми деревьями. Приближался Уссурийск. Женя ехал, замерев в дорожном упоении, и с наслаждением смотрел на широкий капот, раздвигающий синее пространство, и на асфальт в слабеющих фарных снопах. Хотелось, чтоб побыстрей рассвело и открыло окрестность. И ещё хотелось, чтобы все в Красноярье знали, что он несётся по Приморью, и охватывало сладким ознобом, когда он представлял, как выедет в Енисейске на пятачок к автовокзалу и мужики соберутся вокруг его машины. Особенно нравилось Жене, что у него дизель – как многие сибиряки, он испытывал к дизелям особое расположение, они нравились без объяснений, просто своим рокотком на холостых и мощным приёмом. Да и казалось удивительным, что в легковой машине есть что-то тракторное. И снова пела душа от того, как всё сбылось и как ладно лежит руль в руках.
Чуть синело, и совсем не было фар – ни встречных, ни попутных. Женя пообвык и по пустой дороге шёл уже восемьдесят. Он упруго проходил небольшой подъём и левый поворот, как вдруг дикая сила рванула машину влево, будто огромными руками ухватив за колёса. Особенно поразило, что и его самого будто повело за самое нутро, и было физиологическое ощущение, что он и собой не управляет. Было чувство уходящей из-под ног опоры, чудовищной и одушевлённой подсечки и её поразительной внезапности. Всё длилось секунду. Его бросило на встречку почти до левой бровки и тут же зверским рывком зарезало вправо и, как ему показалось, едва не перевернуло. И снова было острейшее отчаяние неуправляемости и разгульной, ведущей из-под ног мощи. Тут же спасительно налетела высокая снежная бровка, освещённая фарами, на которую «марк» выпрыгнул полностью с ломко-сухим и гулкокартонным хрустом в передке и встал, впечатавшись. Продолжал гореть свет, играла музыка и работал двигатель. Черпанув ботинками снега, Женя вылез, пробрался вперёд и увидел, что всё цело, кроме углов бампера, лежавших, как осколки рогов…
«Марк» вдавило брюхом в снег, от заднего бампера до края бровки был почти метр. Женя зачем-то поработал назад. Колёса легко и зудко закрутились, завыли в плотном снегу. Он достал трос и лопату. Уже рассвело. Он прошёл назад, недоумевая, как проглядел эту сине-парафинную корочку-насечку, уже прекрасно видную. Как-то разом поехали машины, а может, всё случившееся было настолько вопиющим, что время замедлилось и лишь сейчас вернулось в привычный ход. Остановились «терранчик», «едэха» [17], парни спросили, чем помочь, и уехали – Женя отпустил, потому что нужен был гружёный грузовик. Он остановил «эльфа», но тот оказался полупустым, и ничего не получилось, только порвали Женину магазинскую ленту. Потом подъехал гружёный трёхлитровый «атлас», из которого вылез молодой и немногословный парень. Он достал толстенный, похожий на аркан, канат и большую лопату. Женя откопал колёса, и через несколько минут «марк» стоял на дороге. Парень по-хозяйски присунул лопату куда-то под низ к раме, а канат затолкал за сиденье.
– Спасибо, братуха! – от души сказал Женя.
– Да лан, брось. Ты ещё хорошо отделался, – он легко вскочил в кабину и вскинул прощально руку. Женя глубоко вздохнул и покачал головой…
Несколько секунд стоял без шапки, разгорячённый, обожжённый, мокроногий. Потом, распластавшись, осмотрел ходовку. Потом убрал в багажник обрывки ленты с хилыми крючочками, лопатку, осколки бампера и ещё раз взглянул на свою рытвину-капонир. Потом, сам себя стыдясь и будто боясь испачкаться, аккуратно сел в машину и тронулся, прислушиваясь и не веря, что всё цело и что вообще возможно продолжение. Ехал оглушённый и опозоренный, вспоминал своё упоение, самонадеянный разговор в Вэдей…
В жар бросало от одной мысли, что кто-то мог оказаться на встречке, и он утешал себя, что при машинах он не разогнался бы. И всё не понимал – ну как же он прозевал, и валил на утреннюю синеву. И снова, холодея, переживал грозные секунды заноса, и снова прошивало тело молниями. И под уговорами разума отступало, а он снова прогонял через себя случившееся и знал, что не счесть ещё таких приливов-отливов. И что ещё долго будут изводить эти молнии, пока не нашьют привычную ветвистую дорожку и та отболит-онемеет. Но далеко было до этого, и посветлело в душе, лишь когда дошло, что это предупреждение: что, так жестоко осадив, Господь Бог пощадил его, уберёг от грядущих ошибок.
Уссурийск он проехал посветлу. Вскоре начался участок без снежной бровки. Дорога возвышалась над местностью, и он увидел самосвал, улетевший через встречку и клюнувший в кювет. Рыжий «камаз» уже цеплял к нему трос. Женя остановился:
– Ну чо, всё нормально, живой?
– Да всё нормально.
– Д-да, ёлки… Осторожней надо, – словно сам себя уговаривая, сказал Женя. – Да я сам вот только улетел.
Женя поехал дальше, и через километр слева лежал кверх колёсами белый «паджерик». Женя подумал с грешным облегчением: «Выходит, не один я такой придурок».
Чем дальше Женя отъезжал от Владивостока, тем сильней становился гололёд, и трасса теперь была уже вся во льду. Перед ним еле ползли «краун» и микрик «мазда-бонго», оба на транзитах. Наконец Женя въехал в Хабаровский край. Когда переезжал Бикин, уже хорошо был виден впереди отрог Алиня. Гранёно громоздились треугольные вершины, покрытые прозрачным лесом. Их сквозная штриховка складывалась на перегибах сопок, густым ёжиком обводя контур.
В Бикине он притормозил возле кафешки. Сзади стояли «бонго» и «краун». Он решил подойти к «бонговоду» узнать, куда они едут, и если не прибиться к ним, то хотя бы, глядя на них, правильно рассчитать остановки.
Подошёл и попросил открыть окно – оно было затемнённым и долго не открывалось, он постучал, стекло неохотно сползло – за рулём сидел смуглый круглолицый человек в очках и с густым чёрным горшком. Вид у него был опасливый. Женя спросил:
– Здорово, мужики, куда едете?
– В Харарабаровск.
– Куда-а?
– В Харарабаровск, – ответил китаец и торопливо закрылся.
Подъёмы, как всегда, начинались незаметно с небольшой гривы, закрывавшей обзор. Обступал голый лиственный лес с ведьмиными мётлами на берёзах. По краю лепились дубки с ржавой и железно крепкой листвой, пережившей зиму. С перевальчика открылся вид на лиственный хребет с меловым верхом. В серо-лиловую массу были вкраплены корейские кедры. Они встречались и у дороги – необыкновенно кучковатые и слоистые, с экономными пучочками-кисточками. К ним добавились аянские ели, ещё более слоистые и этажеристые.
В лесу и в хребте было больше снега на трассе, и машины убивали его до бурой каши и ехали облепленные, оперённые коричневым льдом. Он отлетал кусками, и вся ребристая, мокро-льдистая трасса была в комьях. Машины шли вереницей – легковухи, микрики, грузовички с джипами в кузовах. Половина из них была на транзитах.
Чем ближе к Хабаровску, тем сильнее подмораживало. На заправке перед Женей стоял с пистолетом в боку серый дизельный «сурф», весь не то в драконьих гребнях, не то в коричневых языках пламени. В потрясающем и стремительном обвесе были каждый выступ, пороги, крылья, арки, задний бампер.
– Третья. Дизтопливо. До полного, – говорил Женя, и девчушка за двойным стеклом утягивала кочерёжкой деревянный ящичек с бумажкой, которую норовило сдуть ветром.
