Михаил Тарковский - Тойота-Креста
– Ты чо, – вспылил Саша, – на хрен тебе чемодан этот? Бери вон «короллку», смотри, какая ляля, или вот «корса», свежая совсем…
– Да на хрен мне шмопсик этот! Хочу «марк»!
– Понял, – сказал Саня и тяжко вздохнул: – А шоколадку?
– Какую шоколадку?
– Ну так… «Марк» и шоколадку. Чо, нормально… Чтоб уж по-взрослому…
– Да ну тебя на хрен…
– Да на хрен тебя и твой корч! Кстати, у этого динозавра кузов редкий – на него шабашки хрен найдёшь. И дизель – топляк крякнет от соляры вашей, и растележишься посередь тайги дремучей.
– Чо за топляк ещё? Говори по-русски!
– Топливный насос высокого давления.
В это время псы Зелёнки бежали мимо по своим делам, и Женя крикнул:
– Эй, шкуры, идите ко мне! Подождут ваши псиные дела, или псовые – как у вас правильно? Ну-ка… лохматые! Говорите – брать «марковника»?
Крупный лохматый кобель с шерстью, торчащей мокрыми иглами, вдруг приостановился возле Жени и громко гавкнул. Саня плюнул, отвернулся и покачал головой.
Шёл косой снег с ветром. Намерзнувшись и осмотрев ещё несколько машин, они вернулись домой: должен был звонить Виталя. Женя надеялся, что он задержится во Владивостоке и дождётся, пока решится с машиной, но переживал, зная Виталину стремительность. Виталя был капитаном и, когда наступала короткая северная навигация, носился по Енисею и притокам, как бешеный. Привычка эта распространялась и на сухопутные поездки. Едва сели за стол, раздался звонок.
– Но. Есть такой, – Саня глянул на Женю и протянул трубку, – на.
– Да?
– Зда-арово… – донёсся издали голос.
– Виталя? Ты чо, приехал? Ты где? – обрадовался Женя.
– Приехал, – раздался далёкий голос.
– Не понял, приехал? – резанул Женя.
– Под капельницей лежу… – слабо отдались слова.
Виталя, большой бодряк, артист и любитель прибауток, был законодателем тончайших языковых оттенков и виртуознейшим матерщинником. Мастерское его зубоскалие бывало утомительным, но когда он изредка решал говорить нормально, звучало это настолько неумело и бесцветно, что за него самого становилось неловко. Услышанное по телефону еле донеслось зыбкими и мелкими строчками и никак не вязалось с Виталей, всегда насекавшим крупно и сочно. Да и слово «капельница» казалось настолько нелепым, что Женя не поверил и списал на свою невнимательность и способность допридумывать. Он почти пропустил-прослушал это слабое «под капельницей» и снова резанул:
– Виталя, не понял, ты приехал?
– Да прие-хал, прие-хал, – отвечал тот, разделяя слова на равно ударные слога. – Га-ва-рю, под капельницей лежу…
– Да где ты? Объясни добром. Где? Здесь, во Владе? Я подъеду.
– В «Граните» каком-то.
– Комната какая?
– С торца вход… Найдёшь… Давай…
– Всё, жди. Ничо не понимаю. Саня, чо за «Гранит»?
– Он чо, в «Граните»?
– Но. Чо-то не вкуюсь: нажрался, что ли, и окаменел? Да не похоже на него… Чо за «Гранит» такой?
– Да гостиница на Котельникова, там перегоны кантуются. Ничо местечко… весёлое…
– Далёко это?
– Ну… так… Поехали.
Женя подуспокоился, уверенный, что теперь Виталя его дождётся и не придётся связываться с отправкой на поезде.
Гостиница «Гранит» из грязно-белых блоков стояла на сопке, и ночью далеко светились её грубые красные буквы. Свороток с Котельникова был почти вертикальным, и туда, шлифуя лёд, Саня с Женей взмыли на Сашкином тогда ещё чемоданистом «цедриле» – «ниссане-цедрике». Справа и ниже шли ряды гаражей-мастерских, именно в них годы спустя готовил Жене ходовку механик с металлически-сизыми руками.
Проехав к левому торцу гостиницы, они зашли внутрь. Из коридора вели двери: «стоматология», «наркология». Женя наудачу спросил у проходящей медсестры:
– Виталя здесь?
Та кивнула на дверь с необыкновенным почётом.
Женя отворил. Там стояла женщина в халате, а из дальнего закута медленно выходил Виталя в цветастых до колен трусах. Шёл, вразвал ставя босые ступни с крупными ногтями. Из локтевого сгиба руки торчала трубка, примотанная пластырем. Её конец волочился по полу. Живое черноглазое и курносое лицо его было небывало опухшим и каким-то сухо-надутым и от этого особенно измождённым и потрясённым. Глаза ссохлись до щёлок. Обычно гладкий горшок волос лохматился во всех направлениях и поражал игольчатой какой-то кристаллизованностью. Пьющим Виталя не был, но по всем признакам с ним стряслась страшная внезапная пьянка.
– Здорово! – хватанул его Женя за плечи.
– Здорово, – слабо отозвался Виталя, не добавив ни прибаутки и сам от этого теряясь. Стянутое лицо почти не давало ему говорить. Все втроём присели на деревянно-твёрдый диванчик.
– Ну, ты чо?
– Ну вот… – развёл он руками.
– Пил, что ли?
– Но.
– На, – Женя протянул расчёску, – кудри продери, а то ты как… пёс Зеленки.
– Чево?
– Да ничего. Д-да, блин… Как угораздило?
– Так и угораздило, – потрясённо отвечал Виталя, – в последний день, главное…
– Не жрал ничего поди?
– Не-а, – сказал Виталя и добавил с совершенно несвойственной научностью: – Когда я выпью, я теряю… способность закусывать.
Мужики засмеялись.
– А напарник твой где?
– Там, – он показал наверх, – в номере…
– А это кто?
Рядом на койке лежал в забытьи здоровенный худощавый братан: избитая морда, закрытые глаза, приоткрытый рот с лошадиными зубами, выпирающими, как у трупа. Из него тоже тащилась какая-то трубка на треногу со склянкой.
– Я уж думал, напарник твой! – хохотнул Женя.
– Не. Не мой, – попытался улыбнуться Виталя.
– Говори, тебе чо-нибудь надо, может? Воды там? Микстуры какой-нибудь?
– Я уже попил… микстуры… Не надо ничего, – еле говорил Виталя. – Взял машину-то?
– Да нет, ищем.
– Чо так слабо?
– Цены конские.
– Искать уметь надо… Зря. Так бы вместе погнали…
– Не понял, – опешил Женя, – ты когда ехать-то хочешь?
– Как когда? Завтра.
– Ты чо, Виталя, сдурел? Ты свою рожу в зеркале видел?
– Рожа как рожа.
– Тебе отлежаться надо.
– Нашёл тюленя…
– И машину приготовить.
– Парни всё приготовили.
– Да не кипишись ты, одыбайся, вместе погоним.
– Ну, – покладисто согласился Виталя, – твою можно вообще в кузов закинуть.
У Жени отлегло. Виталя замолчал – было видно, что он впервые в таком переплёте и сам не знает, что непривычней – страшенное похмелье или потеря острословия.
– А ты ведь уже ездил здесь? – спросил Женя, считая, что Виталя избороздил всю трассу, настолько уверенно он держался.
– Но. Один раз.
– Один? И как тебе дорога?
– Да нормальная, – сказал Виталя и добавил с нарождающимся оттенком невозмутимости: – Есть, правда, несколько сложных перевалов…
– Ну ладно, давай, отходи… Мы поедем. Чо, созваниваемся утром?
– Ну, запиши вот, куда звонить, – сказал Виталя и кротко спросил у вошедшей белохалатницы:
– Вы ещё долго будете меня муч-чить? Наутро звонил Витале, но тот не брал трубку.
– Да не дёргай ты его. Пускай вылежится. Ты же видел, – ворчал Саня.
– Ну. По ходу не оклемался, – сказал Женя и снова набрал номер.
– Слухаю! – бодро отозвался голос.
– Здорово! Ты ч-чо? Обзвонился тебе. Виталя, чо случилось?
– Чо случилось? – вязко парировал Виталя. – Пырка засучилась!
– Не, ну ты интересный…
– Интересный был старик, на хрену носил парик… Да нормально всё. Жека, слышь, я тут трактора взял два штуки. И «ямаху» «сорокет».
– Да ты утиль какой-нибудь взял!
– Ково утиль? В поряде всё. А трактор вообще «приходи посмотреть»!
– Хрен с имя… Ты сам-то как? Решил, когда едешь-то?
– Как когда? – опешив, резанул Виталя. – Щас и еду. Женька, ты мне вот чево – атлас привези… ну, дороги этой. А то мы не успеваем.
– Щас прям?
– Конечно, щас! А чо у тебя там?
– Да тут у нас капитан один пришёл… Короче, к нему сначала заехать надо…
– Знал я одного капитана… Пришёл с морей, жена в отлучке, – проорал Виталя, – ушла с подругой в ресторан. Что мне ответить этой сучке, скажи мне, Тихий Океан! Давайте резче – жданки задрали эти.
– Ясно… Где тебя искать-то?
– Да автодром какой-то на Змеинке… Щас едем туда… Увидишь там воровайку… Поражённый, Женя повесил трубку:
– Автодром какой-то… на Змеинке…
– Да это же на Чуркине, хрен знает где… – и Саня уважительно покачал головой. – Я смотрю, он жук-то добрый. А ещё вчера… х-хе… такой… др-р-ракон был.
Долго ехали, пока не нашли за автодромом ледяную площадку. На ней стояла празднично-жёлтая воровайка «исузу-форвард» с тракторятами «янмар» и кучей барахла в кузове. Как раз когда они подъехали, Виталя, откуда-то вырулив, чесал в бодрую хозяйскую развалочку к кабине «форварда». Собранным деловитым бобром в кожаной куртке и высоченной формовке из крашеной выдры, чёрной с блеском. Неприступный, он шибко и не поздоровался – руки были заняты двумя пакетами, оттянутыми бабайками. Сквозь матово-белые пакеты тончайшей выделки чайно просвечивал контрабандный вискарь. Особенно глубокого цвета он был там, где пакет прилегал к бабайке.
