Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

Это был тот студент-брюнет, который часто подбрасывал мне заискивающие записки на столик, за которым сидели мы с Виви. Что случилось? Я ли это? Или другая вместо меня? Я остановилась перед ним и заявила:

— Сейчас или никогда!

Он встал, отстранил официанта, который хотел было проводить меня за мой обычный столик, обхватил меня за плечи, и, не сказав друг другу ни слова, мы вышли из кафе вместе.

Стоит ли, Гретхен, рассказывать тебе о том, что было дальше?

Грязная закопченная лестница. Мансарда. Заваленная книгами кровать. Простыни без кружев. Неудобные подушки. Наши обнаженные тела. Я не знала его имени, он не ведал моего. Может быть, он простак? Может быть, он счел меня несносной? Совокупляться как какие-нибудь животные. Ты меня осуждаешь, Гретхен? Возможно, ты вправе так отнестись ко мне… В моем поступке было что-то от мщения. Я мстила Калгари. Мстила Францу. При таком раскладе и следовало ожидать подобной проказы. А вот непредвиденным было то, что я испытала… Гретхен, я изведала экстаз. В его объятиях я наконец-то успешно пришла к тому, что иногда обещают ласки. Оргазм… Какое-то противное название, однако как таковой он прекрасен. И не какой-то «ослепительный миг» — мне выпали в жизни три ослепительных часа. Мое тело распадалось на куски, становилось множественным от удовольствия. Какой любовник! Растворяясь в наслаждении по мере того, как от его ласк я растекалась, а его член расслаивал меня, у меня было такое впечатление, что я больше не я, а какая-то множественность и это сама природа, космос. Меня посетила вселенская сила.

Когда наступила ночь, в запыленных окошках мне явились звезды. Я была такая же разметанная, как и они.

И спокойная.

И счастливая.

P.S. Успокойся, потом я вернулась домой. Для Франца я заготовила ложь, которую он проглотил. После этого случая я очень мила с ним. «Угрызения совести», — сказала бы тетя Виви. Скорее, жалость.

30

— Энни, вы способны солгать ради того, чтобы оградить свой порок?

— Конечно.

— Общаетесь ли вы с людьми, которые могут поддержать ваши дурные привычки?

— Естественно.

— Могли бы вы украсть ради того, чтобы удовлетворить свои потребности?

— Я это делала, и не раз.

— Вам бывает стыдно после этого?

— Всегда.

— А стыд не заставлял вас остановиться?

Энни задумалась.

— Занятно, но стыд подобен раме картины — он оттеняет порок.

— Вы циник?

— Цинизм — это поручни, за которые цепляются в случае всемирного катаклизма.

— У вас на все есть ответ!

— Нет, только на вопросы, не представляющие для меня интереса.

Доктор Шинед объявил перерыв. Энни не сдавалась дольше предусмотренного. Его интересовало, как пользователи сети Интернет, те, которые следили за лечением онлайн — на самом деле с двухминутной задержкой, — воспримут этот диалог: не встанут ли они на сторону Энни? Конечно, режиссерская группа радовалась тому, что дерзкая Энни расцветила передачу своими хлесткими репликами, что превосходно для шоу, однако у доктора Шинеда, который намеревался рекламировать клинику и ее программы дезинтоксикации, складывалось впечатление, что он на этом погорит.

Он посмотрел на Энни, заметил лукавые огоньки в ее глазах. Как можно, оказавшись в таком положении, еще и смеяться?

— Энни, вы ничего не принимаете всерьез?

— Почему? Свою игру.

— Простите?

— Когда я снимаюсь, я становлюсь серьезной.

— Зато саму себя вы не воспринимаете всерьез?

— Именно это я вам только что и сказала — себя я не воспринимаю всерьез, пока не забудусь.

«Какая забавная девица, — подумал Шинед. — Говорит как старуха, а чувствует как ребенок. Когда слушаешь ее, слышишь скептический, ироничный треп, свидетельствующий о большом жизненном опыте, а когда смотришь на нее, видишь чувствительность впечатлительной натуры, душевное напряжение, эмоциональную переменчивость, когда смех мгновенно сменяется слезами».

Сказав положенные в данной ситуации слова, он ее отпустил. Он теперь уходил со сцены грамотно: зная, что в коридоре его подкарауливает камера, он сохранял напускную доброжелательность вплоть до выхода из кадра.

Ему на смену пришел Итан.

Энни с облегчением вздохнула. И не только появление Итана было тому причиной. Ровно в полдень камеры прекращали свою слежку на две минуты, время, необходимое ей, чтобы принять набор лекарств.

Таблетки задавали ритм ее жизни. Таблетки для борьбы с зависимостью. Таблетки для смягчения последствий предшествующих снадобий. Таблетки для того, чтобы заснуть. Таблетки для того, чтобы проснуться. Таблетки для того, чтобы собраться. Таблетки для того, чтобы расслабиться. Таблетки как добавка к пище. Таблетки, подавляющие аппетит. Итан виртуозно управлялся с этим разноцветьем пилюль и желатиновых капсул, к которому добавлялись инъекции.

Энни заметила, что Итан, осуществляя уход за больным, делал это не механически — он возвел исполнение своих обязанностей в ранг сакрального действа. Когда он давал какую-нибудь таблетку, он был горд осознанием того, что несет исцеление, он вел себя как утешитель, как поставщик счастья. Итан в такой момент, должно быть, походит на Иисуса, накладывающего руки на лоб больных, чтобы сотворить чудо.

Во время этих коротких пауз, когда их никто не слышал, Энни и Итан рассказывали друг другу о себе. Так Энни и узнала, что Итан — бывший наркоман, что у него было несколько рецидивов, прежде чем он окончательно отказался от алкоголя и всяких препаратов. Теперь, чувствуя себя здоровым, он хотел поддержать других споткнувшихся людей; вот поэтому он получил диплом санитара и устроился на работу в эту клинику.

Так что она стала лучше понимать чувство, которое охватывало ее всякий раз, когда она его видела. Итан был крепким и в то же время слабым, его сила опиралась на то, чего он добился, его нынешнее спокойствие одерживало верх над вчерашней тревогой.

В отличие от доктора Шинеда, Джоанны и большинства других людей из ее окружения, он не раз падал в пропасть. Он не пустословил с речного бережка, где процветал в спокойной уверенности, а вещал с края обрыва, откуда упал и куда потом, после ужасных злоключений, вновь сумел подняться.

Зажглись красные глазки камер.

— Вперед! На гимнастику!

Энни заворчала.

Она ненавидела этот момент рабочего дня. Ей нравилось танцевать, бегать, гонять на автомобиле, а выполнение нелепых движений на «раз-два-три-четыре» ее раздражало.

Ей казалось, что в спортивных занятиях, которые вела Дебби, бывшая чемпионка по синхронному плаванию, было больше от медицины, чем от игры. То и дело, с неприятным напором, Дебби объясняла своим ученикам цель упражнения, какие мускулы работают, какие сухожилия задействованы. Занятие превращалось в практикум по анатомии, и Энни представляла, как совершает пробежку с обнаженными мышцами. Когда Дебби подходила к ней, чтобы подправить принятую позу, у Энни создавалось впечатление, что ее препарируют. Кроме того, в этом храме формы не существовало понятия удовольствия: мышечное напряжение оставалось единственным способом обращения к своему телу.

По окончании занятия она долго пробыла в душевой — профсоюз клиники добился, чтобы там не было никаких камер.

Она вернулась в свою палату в сопровождении Итана. Санитар стал для нее необходим. Поскольку он верил в проводимое лечение, то и она перестала сомневаться.

Однако она заметила кое-что, что вызвало ее беспокойство. Однажды в двухминутный перерыв, когда за ними не следила камера, она обнаружила следы уколов на локтевом сгибе его руки.

— Ты что, колешься, Итан?

— Да, но это лекарства.

— Мм?

— От наркотиков.

— Короче говоря, ты колешься, чтобы не колоться.

— Энни…

— Или: ты накачиваешь себя, чтобы не накачиваться.

Итан хотел объясниться, но тут заработали камеры. На следующий день он выглядел до странности спокойным, вид у него был отсутствующий.

— Итан, ты плохо себя чувствуешь?

— Да нет. Дело в том, что я себя чувствую очень хорошо. Это, должно быть, перебор.

— Перебор чего?

— Психотропного средства, которое я принимаю.

Эти признания озадачили Энни: с одной стороны, это означало, что от химических препаратов невозможно избавиться окончательно, а с другой — показывало, что вылечиться — вовсе не то же самое, что избавиться от зависимости, так что все это предвещало веселенькие перспективы.

В этот день, после сиесты, Энни полагалась первая прогулка в парке. Разумеется, она потребовала, чтобы ее сопровождал Итан.

Инженеры-звукотехники снабдили их петличными микрофонами, закрепили на поясе передатчики. Камеры были установлены по всему участку, поскольку решено было отдать приоритет общим планам, которые должны были во всей красе представить пейзаж.