Сантьяго Гамбоа - Проигрыш — дело техники
Владимир побледнел. На него вдруг напал приступ кашля, он встал, налил себе стакан воды, выпил и только после этого сумел выдавить:
— Да…
— Где и когда?
— На прошлой неделе в кафетерии гостиницы «Баката». С ним был адвокат Барраган.
— И это единственный раз, когда Эскилаче встречался с Тифлисом?
— Так ведь… — Он посмотрел на них и опустил глаза. — Я скажу, если пообещаете, что не станете потом ссылаться на меня.
— Хорошо, обещаем.
— В прошлый вторник сеньор Тифлис подослал своих головорезов, те перехватили нас на кольцевой и сильно повредили машину доктора Эскилаче.
— А это с какой стати?
— Главарь бандитов сказал, что у Тифлиса пропали какие-то бумаги, а доктор Эскилаче должен их найти и вернуть. После того случая советник пребывал в очень плохом настроении.
Силанпа понимающе кивнул и многозначительно взглянул на Эступиньяна.
— А после этого в поведении советника появилось что-то необычное? Может, он изменил свое рабочее расписание, привычки, искал защиту?
— Ну да, один раз заставил меня везти его ночью в контору адвоката Баррагана. Совсем уж поздно.
— Когда это было?
— Во вторник, я запомнил, потому что как раз в это время играла наша сборная на кубок Либертадорес.
— Ага…
— А еще каждый вечер стал пропадать в клубе. И вчера тоже велел мне отвезти его туда, прежде чем отпустить. А после видите, как получилось…
— Значит, в последний раз вы видели его в клубе?
— Да, я уже говорил на допросе.
— У меня больше нет вопросов. Эступиньян?
— Да! — Эступиньян поднялся со стула и обошел вокруг шофера. — Вы утверждаете, что ездили в адвокатскую контору в день футбольного матча. Как известно, в конце игры пробивали пенальти. Вы ездили до или после пенальти?
— Основное время уже закончилось. Я ждал советника и слушал по радио, как пробивают пенальти.
— Значит, было около десяти вечера!
— Именно так.
— А в конторе его кто-нибудь ждал?
— Нет, кажется. Во всем здании света не было.
— Еще одно маленькое уточнение… Кто пробивал последний пенальти за нашу сборную?
— Леонель Альварес.
— Это все, спасибо.
Силанпа и Эступиньян дошли пешком до Седьмой, поймали такси и вернулись к офису Эскилаче. У двери стоял на посту молоденький полицейский с мальчишеским лицом. Вход в здание преграждала желтая лента.
— Силанпа, пресса, — показал удостоверение Силанпа.
— Сеньор журналист, как дела? Как всегда, в нужном месте в нужное время?
Силанпа с любопытством посмотрел на него: низенький, в подогнанном по росту мундире, на кителе не хватает двух пуговиц.
— Вы, конечно, меня не узнали, но это я показывал вам толстяка на озере, помните?
— Конечно, помню, детектив!
— Об этом убийстве тоже в газете напишете?
— Может, и напишу. Странный случай, вам не кажется?
— Да уж, чудной. Да вы проходите, пожалуйста! Авось найдете чего интересного.
— Спасибо, детектив, с вашего разрешения.
На столе в кабинете стояла бутылка виски и два стакана. В пепельнице окурки. Силанпа подошел к окну и посмотрел вниз; «тойоту» уже отбуксировали, но на асфальте автостоянки остались ее контуры, очерченные мелом.
В шкафах с документами Силанпа отыскал копию записи из регистрационной палаты, точно такую же, как у себя; сложил в свой чемоданчик скоросшиватели, помеченные надписями «Варгас Викунья», «Клуб „Дети Солнца“», «Гран-Капитал»; и добавил к ним фотографию, на которой Эскилаче в смокинге произносит тост.
Выйдя из здания, он сказал полицейскому:
— Спасибо за помощь, детектив.
— До следующего мертвеца, сеньор журналист. Не зря приходили?
— Достаточно того, что ознакомился с местом происшествия.
Они распрощались. Ожидающий в сторонке Эступиньян спросил:
— Есть разведданные, хефе?
— Есть, и неплохие. Понаблюдайте-ка за адвокатом Эмилио Барраганом — что-то уж очень часто упоминается его имя; а я спрячу все это и прослежу за действиями Тифлиса.
— Слушаюсь! Где и когда встречаемся?
— В кафетерии напротив гостиницы «Эсмеральда», в восемь вечера.
— Конец связи, хефе! — Эступиньян выставил перед собой левый кулак. — Сверим часы!
— Один к одному!
Силанпа поехал к Монике. Рядом с ее домом он ощущал себя на ничейной земле. Эти стены, окна, цветочные горшки на подоконниках еще не стали для него своими, однако у нее в квартире он вновь чувствовал себя как дома. Монике хватило одной ночи, чтобы все стало, как прежде.
Поднимаясь в лифте, он просматривал бумаги в скоросшивателях. В квартире Моника вышла из гостиной ему навстречу.
— Виктор! — Она поцеловала его в губы долгим поцелуем. — Я так по тебе соскучилась!
— Я тоже, — услышал он свой голос будто со стороны. — Хочу оставить у тебя кое-какие документы.
— Надеюсь, это не слишком опасно.
— Боюсь потерять их.
— Нам надо поговорить.
— Я тебя слушаю.
— То, что было между нами вчера ночью, не должно повториться…
Она была прекрасна с распушенными волосами, в обтягивающих джинсах и свитере, разрисованном ромбами.
— Знаю.
— Иначе мы так еще долго будем расставаться.
— Ты раскаиваешься, что привезла меня сюда?
— Конечно, нет!
— Тогда что же?
— Я теперь с Оскаром и не должна спать с тобой.
— Но ты же спала с ним, когда была со мной.
— Не сравнивай, тогда наши отношения разладились. Моника поставила на проигрыватель компакт-диск «Супертрэмп». Она всегда говорила, что под эту музыку хорошо думается.
— Обещай, что это больше не повторится.
— Ты сама начала.
— Знаю. А ты не позволяй мне в следующий раз.
— Достаточно того, что ты не хочешь.
— В этом-то и проблема.
— В чем?
— В том, что я хочу! — Она закурила сигарету, но тут же потушила. — Перестань со мной разговаривать, у меня в голове каша.
— Хочешь, начнем все заново?
— Не спрашивай меня!
— Ты влюблена в Оскара?
— Думаю, что да.
Силанпа ощутил знакомую тошноту, желудок судорожно сжался. Он открыл глаза, а слова не исчезли.
— Теперь понятно. Я уйду, только вещи соберу.
— Нет, останься! Ты же знаешь, я люблю тебя!
— У тебя не получится быть с обоими одновременно. Он знает, что мы здесь? Ты с ним говорила?
— Нет.
— Я пойду.
Он повернулся к двери, но Моника встала у него на пути.
— Коснись меня! Смотри, что ты творишь со мной! — Она стала подталкивать его к софе, и Силанпа подчинился из жалости к себе тогдашнему — одинокому, теряющему ее навсегда.
Комнату заливали лучи закатного солнца. Ветер играл занавесками и вместе с уличным шумом доносил глухой треск отбойного молотка.
— Чудовище, почему ты позволил, чтобы это опять произошло?
Моника нагишом прошлепала босыми ногами в ванную комнату, и Силанпа проводил ее взглядом: он любил ее.
— Это был последний раз, понятно тебе?
— Да.
Моника вернулась в комнату и посмотрела на часы — ей пора уходить.
— Вернусь поздно вечером, — сказала она, влезая в трусики. — Но ты здесь у себя дома.
Силанпа проводил ее до двери.
— Это недоразумение должно разрешиться раз и навсегда. — Моника опять поцеловала его.
— Подумай, чего ты хочешь, и сегодня мне скажешь, — напутствовал ее Силанпа.
— Не беспокойся, скажу. Ты вынуждаешь меня быть твердой.
20
В одной песне есть слова: «Когда любовь приходит вот так, таким манером, ты не виноват…» А вспомнил я их не случайно, поскольку та самая Матильда, так неожиданно повстречавшаяся мне на жизненном пути, имеет самое непосредственное отношение к теме моего выступления. На первом же нашем свидании она проявила свой недюжинный и щедрый кулинарный талант. После нескольких совместных просмотров полицейских боевиков в кинотеатрах Тринадцатой карреры и единовременного похода на танцульки в полицейском клубе Матильда допустила меня в свое жилище в ныне довольно скандальном баррио Суба, а в то время в отдельном и административно самостоятельном селении. Прибыв туда впервые, я увидел дом, у которого, если позволите так выразиться, даже стены излучали счастье и тепло семейного очага. Матильда жила с папой и мамой, с тремя родными сестрами и двумя малолетними двоюродными, приехавшими из Чикинкиры получать среднее образование в столичной школе. Все девушки стряпали, но лишь Матильде удавалось, не знаю как, придать санкочо нечто особенное, родное, колумбийское, отчего это кушанье становилось достойным императоров и министров. Я уж не говорю о приготовленных ею сладостях и соках, об умении довести до совершенства ромовый десерт или фруктовое желе, дрожащее на тарелочке в первозданной красе. И если перед тем как сесть за стол мы с Матильдой могли лишь изредка обменяться взглядами, будто случайными одиночными выстрелами, то за едой между нами разгоралась настоящая перестрелка. «Аристофанес, еще курочки? Добавить картошечки под шубой?» — и я, с разрешения дам, поглощая эти яства, чувствовал, как нутро мое наполняется чем-то большим — с романтической точки зрения, разумеется, — и таким вот образом, от первого блюда ко второму, мы начали продвигаться дорогой взаимного чувства по направлению к алтарю. В церкви Вознесения состоялась простая церемония бракосочетания. Шафером с моей стороны был заика Монтесума, а подружкой невесты — одна из ее двоюродных сестренок. После благословения священника мы расположились в саду родительского дома новобрачной, где уже стояли накрытые столы, и начался пир горой, знаменующий для меня кардинальную перемену, будто и не было за плечами тридцати восьми лет счастливой и независимой холостяцкой жизни: жареное мясо, картофельный салат, бараньи отбивные, пюре из авокадо, куриные грудки под острым соусом — в общем, вся наличная живность и содержимое кладовок очутились сначала на плите, а затем, ради увеселения, в желудках счастливых гостей, сдобренные пивом и агуардьенте, подслащенные народными мелодиями Бояки, малой родины семейства новоиспеченной супруги, в исполнении трио музыкантов. Матильда, хоть и молода годами, уже обладала весьма налитыми телесными формами и не отставала от вашего покорного слуги в том, чтобы дочиста обглодать свиную косточку. По завершении празднества новобрачные уехали в Анапойму с радостным ощущением полных желудков и сердцами, предвкушающими трое медовых суток в отеле с бассейном и великолепным видом на реку. С тех пор, уважаемые друзья по ассоциации, жизнь вашего покорного слуги изменилась коренным образом, поскольку святость брачного обета и присущие мне почтение и любовь к семейному очагу заставили меня вчистую порвать с холостяцким прошлым. Канули влету мальчишники вместе с друзьями-полицейскими после окончания патрулирования улиц, многочасовое катание шаров в бильярдных, копиты агуардьенте в компании Монтесумы для придания размышлениям о сути жизни большей глубины и проницательности. Прощайте, пирушки с интимным финалом, такие обычные и даже терпимые католической церковью среди одиноких взрослых мужчин и женщин. Взамен я обрел здоровую и обильную домашнюю кухню, благодатную ложечку десерта среди близких людей перед телевизионным экраном и пончики, испеченные с любовью как раз по моему вкусу.
