Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

Почему для меня сейчас «чадит мертвячиной» от самых возвышенных и священных чувств и идей? Всегда мне было свойственно обостренное чувство катастрофы, гибели, некий «апокалипсический» инстинкт.

Ты найти мечтаешь напрасноУголок для спокойных нег.Под звездой небывало опаснойОбреченный живет человек.Нас повсюду настигнут буриИ обещанный страшный суд.И от древних разгневанных фурийНе спасет монастырский уют.

Это было написано в 1938 г. и посвящено Тоне. Я ошиблась. Она спаслась за коровьим хвостом.

А может быть, это свойство декадентской организации; м<ожет> б<ыть>, здоровые люди ничего этого не чувствуют. Но значит ли это, что здоровые правы?

Накапливаю долги и не еду в Москву. Любопытно бы знать, что я думаю о своем ближайшем будущем. Жить негде. Фактически квартиры нет. В юридической дыре жить нельзя: нет ни печей, ни стекол в обеих рамах: летней и зимней. К осени моя еще более голая и рваная, чем я, соседка ждет сыновей из армии. Куда приткнуться? Правда, возможно, через месяц меня испепелит атомная бомба; возможно, что я волей благого промысла сама, без постороннего вмешательства, испущу дух; ну, а если осуществится третья — худшая — вероятность, если я доживу до осени?

И глохну, катастрофически глохну. Участь Бетховена, без его славы. Что же, со мной, очевидно, должны случаться самые ядовитые и паскудные каверзы.

Где ты, где ты, друг мой неизвестный,Верующий пламенно в меня?Я зову тебя вот этой песней,Скорбью ночи и печалью дня.

Долги — 70+13+15+25 (разбитый чайник). Итого 123 руб. На ноги нужно, по крайней мере, 30–40 на паршивые тапочки, юбка — минимум 120, на дорогу — 30. 310 руб.! Уф! Откуда я возьму их? Явная утопия.

Часто перечитываю Щедрина, значит — люблю. Но почему-то он иногда дьявольски раздражает меня. Пугает и раздражает. Горький толкует об анархизме и антигосударственности Толстого. Читая Щедрина, я с ужасом убеждаюсь, что мы вообще и навеки антигосударственны, и если мы становимся «государственными», то превращаемся в каких-то мистических, мистически страшных бюрократов.

Угрюм-Бурчеев, Каренин, Аблеухов, Победоносцев — какие страшные люди. И до сих пор живы, вот что всего страшнее. Неужели это «прирожденная идея» «русской души»?

Из записных книжек 1956–1957 годов

«Рене Декарт, или юный преступник, к<отор>ый сожжет свой дом… Богу все нужно. У бога нет лишнего»… (о рождении детей). А если идиот, пускающий слюни (как фактически из «мистического духовного семени» и получилось у Р<озано>ва: одна дочь — почти слабоумная <…>).

Р<озан>ов не любил смеха, а жизнь, хоть и после его смерти, демонически беспощадно осмеяла его святыни и половые прозрения… В отношении к сексу и браку он (Р<озан>ов) в чем-то, безусловно, прав. Я понимаю это. Но правота его меня, человека «лунного света», чертовски раздражает.

Сообщение Р<озан>ова: «Толстой назвал „Женитьбу“ Гоголя — пошлостью». Ан вот и нет! Не пошлость. Великая философия, конечно, противоположная розановской и толстовской первых десятилетий его творческой жизни. Толстой в последние десятилетия очень хотел «выскочить в окно», да не мог и с сокрушением писал в «дневниках»: «Пойду еть ее».

А Подколесин выскочил «в расцвете сил», так сказать, тоже человек «лунного света». Толстой подсознательно позавидовал и Гоголю и Подколесину.

С самого раннего детства в половом чувствовала угрозу и гибель. С восьми лет одна мечта о величии, славе, власти через духовное творчество. Не любила и не люблю детей до сих пор, сейчас мне 55 лет. И когда мне снилось, что я выхожу замуж, во сне меня охватывал непередаваемый ужас, чувство рабства. Просыпалась я с облегчением Подколесина, выскочившего в окно.

…Розанов восклицает вместе с Федором Павл<овичем> Карамазовым:

— Она много возлюбила, и ей простится.

— Но ведь не о такой любви говорил Христос (возмущенная реплика монаха).

— Именно о такой, монахи, именно о такой. Вы тут пескариков кушаете. В день по пескарику, и думаете, что душу спасете!..

Готов Христа обвинить, как Герцена, в отсутствии музыкальности (после революции). А, почуяв старость, потеряв жену, поплелся в церковь. «Здесь бессмертие души»… В этом-то все и дело. И нечего реветь коровой на Христа. Христу наш мир был не нужен, «беременные брюха» Ветхого Завета не нужны. Христос принес весть о бессмертии, о вечной жизни в ином мире, где святое имя и метафизика половых актов — лишнее, «гармошка для архиерея». Можно в это верить или не верить, но это так. И метать громы и молнии против Христа незачем.

День Конституции… Два моих, с позволенья сказать, «дела» разбирают с августа м<еся>ца. А блага конституции я испытываю уже 22 года.

Достигнув истины, мир погибнет (ночная мысль).

…Поэтому ложь — великое жизненное начало?

В. М. Есть люди с великими плюсами еврейства (неугомонная мысль, готовность во имя ее пойти на отвержение и на смерть, доброта и верность друзьям и единомышленникам).

У В. М. великие минусы еврейства. (Талант предательства, причем, преданный-то и оказывается виноватым, по логике В. М., бесстыдная грубая чувственность, не смягченная некоторой необходимой в любви тонкой дипломатией чувства, уменьем с этой темной стороны подойти к человеку, не оскорбив его. Скаредность духовная и самая обыкновенная, внешняя. Брать у ней очень тяжело. Низменность натуры и характера. Двурушничество.) Даже родные говорят: «Невозможно жить вместе. Страшно тяжелый характер». Никогда не доверяла людям с впалыми ладонями (признак низменности и скупости), чувствовала отвращение к таким людям, и вот глупо клюнула на приманку.

А приманка — лесть, якобы понимание. В действительности же, в самые лучшие минуты обнаруживалась зловещая рознь, как сказал бы Розанов, метафизическое отдаление.

Про себя М. и в прошлом, и сейчас дает весьма презрительную оценку моему способу мыслить и чувствовать. «Саккар и милый друг». Надо было сразу уйти после этих случайных, а значит, тем более натуральных высказываний.

У меня здесь, в Москве, только самолюбие, любопытство и жажда реванша. Притяжение давно уже угасло.

А «реванш» к чему? Что мне с ним делать?

Вспоминаю о том, что было, с обычным своим холодным отвращением, с насмешливым холодным отвращением.

Вспомню и плечами пожимаюВ холоде сердечной немоты.

Я тоже не из «идеальных людей». Никакого «сучка и задоринки» у ближнего я не забываю. Не мщу, не затаиваю злобу, а просто не забываю и не прощаю.

Омерзительная лживость у М. Не знаю, сознательная или бессознательная. Вернее первое. Есть ум и довольно острый, могущий дать хотя бы себе отчет в своих довольно паскудненьких действиях.

Уйти в свой угол и писать. А угла нет. Я втиснута в самую середину букета советских обывателей. Ароматный букет. Задохнуться можно. Крикливые, глупые женщины, крикливые банальные дети, мало похожие на «ангельские душеньки». «Половая жизнь», т. е. спать приходится на полу довольно часто. И метафизические квадриллионы расстояния между мной и всеми почти окружающими. Да, есть мистические пространства, недавно поняла это. Дело не в относительной ценности моей и моих ближних, а в разности духовных планов, не уровня, а планов.

Ночью темно-розовое небо. Мысли об «испытаниях» атомок и о грядущих катастрофах. Культура потеряла всякий смысл. Порой ненависть к «благодетелям». Леонардо да Винчи, Кюри, Руссо <нрзб.> и — злорадство: вы же одни из первых и будете уничтожены, и вся ваша гуманная болтология полетит к черту.

«Преображение природы». Каспийское море высыхает. Рыба и растительность в Тихом океане отравлены радиоизлучениями (атомки). И я чувствую, что над муравейником занесена огромная ножища в сапоге, подбитом острыми гвоздями, что муравейник будет сожжен и растоптан. Все-таки хлопочу о «реабилитации», мечтаю о своем угле и писаниях. Другим муравьям простительно. Они ничего не чувствуют, а я — умный муравей.

Мальчики сидят в карете, держатся за шнурочки, привязанные к стенке кареты и думают, что управляют (Толстой. «Война и мир»).

Наш каторжный тюремный быт был гораздо легче, приемлемее, организованнее и умнее московского семейного быта. Мы, арестанты, не грызлись так, как грызутся здесь в семьях.