Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

(Гейне)

Написать обо всем этом повесть или нечто. Надоевшие определения: повесть, роман.

Из телефонных разговоров:

— Ну да! Родина «Красной шапочки»… Знаете, побольше познавательного материала…

Бедная «Красная шапочка»! Бедные дети, к<отор>ых будут накачивать познавательным материалом на базе «Красной шапочки» и «Бабы-Яги, костяной ноги».

В самых ужасных социальных условиях, в непроглядной тьме и мучениях, и вопреки всему этому находятся люди, обрастающие легким жирком. Вал. Гр. с ее: «Хочется чистой, светлой лит<ерату>ры… Все так тяжело и еще читать что-то тяжелое — нет, нет». Жизнь далась Гр. не так-то легко. И вот все-таки жирком она обросла. Ценность имеют только люди с долголетним каторжным стажем, и то не все.

«Чистая, светлая литература»… Вранья хочется!

На днях около троллейбуса было много народу. Сходивший с передней площадки какой-то молодой человек замешкался. Тогда один из ожидавших схватил его, стащил со ступенек, отшвырнул в ближайшую кучку грязного снега. Сам вскочил в троллейбус и уехал. Отшвырнутый встал, отряхнул пальто, котелок и пошел по своим делам.

Оба прилично одеты. Внешность студентов или служащих… Советские люди.

Темно-розовое небо по ночам, темно-розовое, даже когда нет огней… Зарево, только какое?

Кампания по реабилитации закончилась. Начинается кампания по изоляции.

«Меченые атомы».

Сволочи мы. Привыкли жить двойной жизнью.

Творчество для себя и про себя и похабнейшее вранье для печати. Многие так. У меня наверняка не выйдет. Даже моя лирика признается, видимо, чересчур из времен Блока и Белого.

И ведь живут же, черт возьми, «познават<ельный> материал» (Красная шапочка и Баба-Яга), кукольный театр, лекции, какие-то идиотические чтения с докладами: «Крепостные таланты» (а для иллюстрации «Тупейный художник»).

К чему бы в эпоху созревшего социализма, готового принести коммун<истические> плоды, это вечное обыгрывание крепостного права? Ей богу, старо, как дачный муж. Креп<остное> право, в сущности говоря, — чистота и невинность. Институтка с голубыми глазами, вообще — наивный примитив.

Неужели исход — только мировая катастрофа из тех, каких было, может быть, две-три за время существования человечества? Или — хуже? Что две-три? Христианство исподтишка подточило, затем победоносно свергло античность. Христианства хватило на 2000 лет. Социализм, несмотря на все научные разглагольствования и атеизм, — дитя христианства. И, как поздние дети, оказалось талантливым, но чахлым, — сгнило. Значит, христианству и производным капитализму и социализму — конец. Что же? Что? Где верование, которое влило бы свежие силы в одряхлевшее, <нрзб.>, впавшее в детство и вместе с тем развратное, циничное, несчастное, измученное, изолгавшееся человечество.

Матер<иальная> база…

Произв<одственные> отношения…

Произв<одительные> силы…

Идеолог<ическая> надстройка.

Чушь!

Быт. Комната, где я ночевала, занята каким-то юным идиотом, не могущим спать вместе с папашей, ибо у папаши было воспаление легких, и он боится открытых окон, а юнцу нужен воздух… Вынуждена буду ночевать в комнате хозяйки с пятью кошками, прыгающими, урчащими, играющими и всюду сующими отвратительные клочья шерсти и гнусно воняющими… Бедная моя астма… Только сегодня это будет или вообще? Сбежишь на улицу.

Ад для нас всех усиливается. Это-таки да! Ад!

А мне советуют найти какой-либо «созидательный труд». А созид<ательным> трудом советчики именуют легкую работенку (болтологию какую-ниб<удь>, могущую принести побольше жратвы). Но так «невозвышенно» выражаться нельзя. Созид<ательный> труд, т. е. родина «Красной шапочки». (Я лично, пожалуй, выберу изыскания по части «Синей бороды» и «Кота в сапогах», вытекающий отсюда познават<ельный> матер<иал>.)

Должна, видимо, преобладать лит<ерату>ра запис<ных> книжек и кратких обрывочных мыслей («Опавшие листья» или, вернее, «Бомбы в папильотках»).

Пастернак в «башне из слон<овой> кости». Можно его уважать за это. «Четыре стены, избегает общения с людьми…»

А с кем общаться? С Анток<ольским>, Ошанин<ым>, Сурк<овым>, Панф<еровым>?

Неужели и погибнуть придется в таком вот кругу идиотов? Пир во время чумы с водкой, селедкой и тухлыми огурцами.

Брамин будет мирно посматривать: кто кого. Кое-какие плоды и ему достанутся. Каков бы ни был результат.

Сам-Пью-Чай живет слишком скудно и тесно. Семейство большое на пяти метрах жил<ой> площади. При любых условиях ему плохо будет. В лучшем случае в головешку превратится.

Дуська. Много простору. Кой-кто в Дуськином семействе уцелеет. Но какая судьба в дальнейшем постигнет это семейство, неизвестно.

Джеки, Джоны, Францы и Анри… конечно, сильно пострадают, но на их стороне механическое, материальное и, пожалуй, АБ преимущество. Полукольцо отпадет в два счета, оно мечтает, жаждет отпасть, что вполне натурально.

Две первые и самые страшные буквы алфавита А и Б. Следует их аннулировать.

Еврей <нрзб.> барышничает билетами в театр и, видимо, всякими другими вещами. Разговор по телеф<ону>:

— Ну, ты понимаешь, мне это нужно. Нужно устроить девушку. Она мне оказала услугу… Так ты узнай, кто там руководит… Ну, почему ты, Ефим, так пассивен? Я же прошу, значит, мне нужно… Там была раньше такая девушка Борисова… Ну, теперь она женщина средних лет, но тогда она была для меня девушкой.

После телеф<онного> разговора беседа с хозяйкой:

— Ну, должен же я помочь… Мне оказали услугу… Да! А как же иначе? Одна девушка просила достать кофточку, я достал.

Он же — лектор, педагог, журналист. Читает лекцию «Моральный облик сов<етского> молодого человека».

Сельский учитель. Очевидно, во время войны счел более удобным удрать в деревню. Жирный, большеголовый. Лицо широкое, масляное, глупое. Классич<еский> еврей из анекдотов… Кофточка, услуга, «моральный облик». Разве все это не достойное зрелище для богов?

И все это на фоне соц<иалистического> стр<оительст>ва и АБ.

И я со своей жалкой канителью по поводу <нрзб.> реабилитации, ночевок, прописок… Более героично, последовательно и даже умно было бы лечь под любой забор и ожидать кончины.

О том же лекторе-педагоге. Первый раз явился, бодрым и смелым шагом своего человека впереди меня вошел в комнату. Я, как полагается «русскому Ивану» (ненавижу это выраженьице, но в данном случае было оно к месту), разинув рот и недоумевая, нерешительно вошла за ним. Он немедл<енно> спросил тоном следоват<еля>:

— А вы кто? А? Вы здесь живете? А! Бываете? Ну, так я здесь почти как член семьи… А как себя чувствует Ита <нрзб.>?

Мне нужно было уходить, и член семьи предупред<ительно> воскликнул:

— Пожалуйста, пожалуйста… Я останусь поговорить по телефону. Все будет в порядке.

А потом таинств<енным>, возмущенным шепотом говорил хоз<яйке>:

— Ну, вы себе подумайте. Не зная человека, оставить его одного в квартире!.. Как это можно! Забавно.

Я сочла его только нахалом, а ему, видимо, хотелось, чтобы его сочли сволочью и жуликом.

Говорят, что знатные мастера спорта и чемпионы мира располагают словарем в количестве трех-пяти слов: «Железно», «Здорово», «Мирово».

— А что вам нужно? Моральный облик сов<етского> ребенка? Ну, почему нет. Конечно, у меня запланирован «Мор<альный> облик заокеанского хищника», но это ерунда, в план всегда можно внести поправку. И мне даже приятнее… моральный облик сов<етского> реб<енка>, чем заокеанского хищника. Договорились! Хорошо! Ну что за разговоры… Материалы? Что за разговоры! Материалы и для сов<етского> ребенка у меня найдутся… в два счета… Что другое, а оперативность я не покупаю, а продаю. Я гибок и оперативен. Я могу обыграть и сов<етского> реб<енка>, и заокеанского хищника… Пока! Пока! Да, доходчиво сделаю. Все дойдет, у меня всегда все и до всех доходит!

…Ни с того, ни с сего внезапное нервное беспокойство. Оно, пожалуй, есть от чего. Постигают крах все мои сомнительные убогие начинания… Куда деваться? Что делать? А крах по нынешним временам более возможен, чем не крах.

В том-то и дело, что может быть. То-то и ужасно, что может быть. Только людей нет, владеющих искусством обольщения духовного и физического.