Бернар Клавель - В чужом доме
— А почему в таком случае ты сказал мне, как следует действовать, чтобы победить Барно?
Доменк как будто смутился. Он раскрыл книгу, полистал ее, после чего снова положил на стол.
— Мне хотелось, чтобы ты проучил этого здоровенного болвана, который на три года старше тебя и слишком много о себе мнит.
Жюльен смотрел на Пилона, у того все лицо было в крови. С минуту он еще следил за поединком, потом спросил у Доменка:
— Как ты думаешь, смогу я боксировать?
— Что за вопрос! Когда ты хочешь, то отлично дерешься.
— Нет, я не о том. Могу ли я по-настоящему заниматься боксом… как профессионал? Сделать это своей карьерой? Понимаешь?
Доменк покачал головой; он улыбался, однако взгляд его выражал грусть.
— Между вашим дурачеством и настоящим боксом, дружище, — проговорил он, — целая пропасть… Ты этого еще не понимаешь, слишком молод.
Он замолчал и посмотрел на середину комнаты, где подростки осыпали друг друга ударами под аккомпанемент возгласов и ругательств.
— Взгляни, — сказал Доменк, — и они называют это боксом. Ну, их это, может, и забавляет, но меня совсем не трогает.
Доменк глубоко вздохнул и снова взял книгу.
— Что ты читаешь? — поинтересовался Жюльен.
— «Огонь» Барбюса. Только не читаю, а перечитываю.
Жюльен посмотрел на книгу: на обложке была фотография, изображавшая солдат в окопах.
— Книга о войне, — заметил он.
— Нет, книга против войны. А это не одно и то же.
Доменк снова принялся за чтение. Между тем бой прекратился, и подростки препирались друг с другом. Жюльен некоторое время прислушивался к спору, но потом в ушах у него снова прозвучал голос Доменка: «Между вашим дурачеством и настоящим боксом — целая пропасть». Несколько минут назад, стаскивая перчатки, Жюльен подумал о девушке с улицы Пастера. В тот миг ему казалось, что мечта, которой он предавался в автобусе, близка к осуществлению. Ему чудилось, будто он видит в одном из кресел первого ряда, возле самого ринга, лицо, обрамленное длинными локонами; и лицо это улыбалось ему одному.
Мальчик стал машинально листать журнал, лежавший на столе. Он разглядывал иллюстрации, не вдумываясь в то, что они изображают. Вдруг Доменк спросил:
— Что ты думаешь по этому поводу?
— Ты о чем?
— Да об этом, черт побери.
И он указал на страницу с цветными фотографиями. Жюльен вгляделся внимательнее. Фотографии изображали большой парк с зеленеющими аллеями. Возле крыльца виллы стоял огромный американский автомобиль. Рядом было изображено внутреннее убранство комнаты с золотистыми листьями на коврах.
— Переверни страницу… — сказал Доменк. — Гляди-ка, тут два пруда, бассейн для плавания. А если прочтешь текст под снимками, тебе станет противно.
— Очень красиво, — заметил Жюльен.
— Красиво, не спорю. Красивая гниль. Так вот, видишь ли, если б люди не были столь ограниченны, то этакий журнал, к слову сказать, наиболее отвратительный среди реакционных журналов, мог бы служить для нас лучшим средством пропаганды.
— Не понимаю.
— Как, разве ты не согласен? По-моему, достаточно тем, кто умирает с голоду, всего лишь раз посмотреть на такие снимки, чтобы стать коммунистами.
Жюльен покачал головой. Доменк продолжал:
— Ну, вот, а эти глупцы еще умудряются экономить на картофеле и выкраивают деньги на подобные журналы! И, можешь поверить, они их покупают не для того, чтобы взять на заметку субъектов, выставляющих напоказ свою роскошь, и в один прекрасный день рассчитаться с ними, — нет, они просто раскрывают рот при виде такого богатства. — Доменк с горечью рассмеялся. — Мечта служанки! Очаровательный принц. Роскошная машина. Кинозвезда, которой можно стать за какой-нибудь месяц при помощи рекламы! Словом, неожиданное богатство, слава! И, подумать только, встречаются же люди, что покупают эту белиберду, но жалеют деньги на членские взносы в конфедерацию труда.
Доменк утратил обычное спокойствие, но, несмотря на гнев, голос его звучал ровно. Он еще долго говорил о кинозвездах, об идиотском восхищении, которое они вызывают у молодежи, об истинном таланте и дутой славе, что вспыхивает, как фейерверк, и тут же гаснет. Жюльен слушал его. Ему был не совсем понятен гнев Доменка, и все же мальчику казалось, что этот невысокий тщедушный юноша с черными живыми глазами и подвижным лицом знает нечто важное, хотя и трудно поддающееся определению, нечто такое, о чем другие даже не подозревают.
Жюльен долго слушал Доменка; но мало-помалу он погрузился в собственные мысли, и голос, звучавший у него над ухом, превратился в смутный шепот. Однако, когда тот заговорил о войне, мальчик вновь навострил уши. Доменк говорил необычные вещи, такие, каких ему никогда не доводилось слышать. Для него, Жюльена, война воплощалась в различных историях, которые десятки раз рассказывали отец и другие старики, воплощалась она и в двух фильмах — «Деревянные кресты» и «На западном фронте без перемен». Но прежде всего война была рвом, вырытым в глубине сада, рвом, где он часто играл. Война была и хижиной под старым самшитом, и деревянным ружьем; она была и помятой каской, и комьями земли: мальчишки запускали ими в стены; разлетаясь, эти комья превращались в маленькое облачко пыли. Пока Доменк говорил, в памяти Жюльена вставали далекие четверги: когда родители отправлялись на рынок, товарищи приходили к нему, вместе с ним окапывались во рву и отражали атаки мальчишек с Солеварной улицы. Правда, происходило это очень редко… Словом, война была для него в конечном счете подшивкой иллюстрированных журналов, которые он десятки раз перелистывал; она была неотделима от острого желания освободиться из-под опеки домашних и быть вместе с другими, со школьными товарищами, игравшими в войну не только по четвергам.
А теперь он прислушивался к словам юноши, который был старше его всего на три или четыре года: тот толковал о дезертирстве, об отказе от повиновения, о международной солидарности, об усилении фашизма…
Внезапно Доменк встал. Положив руку на плечо Жюльена, он сказал:
— Сейчас ты мне, может, не веришь, но потом увидишь, увидишь, что я прав. Рано или поздно ты сам в этом убедишься.
Жюльену хотелось спросить: «О чем ты, собственно, говоришь?» Однако он промолчал. Он испытывал необычайное волнение. В голове у него шумело. Казалось, она налита свинцом.
Остальные подростки ушли во двор умываться. Доменк проводил Жюльена до двери, пожал ему руку и сказал:
— На днях увидимся и поговорим обо всем в более спокойной обстановке.
41
Дни быстро увеличивались. Теперь, когда Жюльен начинал развозить рогалики, солнце стояло уже довольно высоко. Порою легкий туман еще окутывал улицы, сбегавшие к воде, и медленно уплывал по направлению к порту. По вечерам было тепло; если Морис и Жюльен почему-либо не могли стоять на пороге, они забирались на узкую крышу, тянувшуюся перед окном их комнаты, и, разлегшись на ней, читали. Приближение весны пробудило к жизни клопов; спасаясь от них, ученики убегали на крышу и после ужина. Завернувшись в одеяло, они оставались там до тех пор, пока ночная прохлада и сырость не загоняли их в комнату.
— Летом, когда становится по-настоящему жарко, — говорил Морис, — а снизу вдобавок припекает печь, жить в этой каморке просто невозможно, и тогда мы всю ночь спим на крыше.
Как-то утром в самом начале работы мастер сказал:
— Надо попросить хозяина, чтобы он сделал дезинфекцию у вас в комнате до наступления жары, все-таки часть клопов погибнет. Говорят, новые средства дают хорошие результаты.
— Всякий раз, когда о чем-нибудь просишь, тебя так встречают… — начал Морис.
— Будь мы членами профсоюза, — заметил мастер, — уж мы бы, конечно, добились от хозяина того, на что имеем право.
Остальные уставились на него. Он продолжал говорить, не отрываясь от работы.
— Я все хорошенько обдумал, — сказал он. — С конфедерацией труда сложнее, не все соглашаются туда вступать. Здесь примешивается политика, и это многих смущает.
Он на минуту умолк. Никто не произнес ни слова. Морис подсушивал на плите тесто для слоеных пирожных, он передвигал кастрюлю, и конфорки дребезжали; мастер дождался наступления тишины и снова заговорил:
— Вчера вечером я встретил Вормса, знаете, того эльзасца, что работает мастером у Мореля. Потолковали о том, о сем, и он сказал, что тоже хотел бы вступить в профсоюз. Он даже утверждает, будто мы можем создать свой профсоюз.
Никто не ответил. Скалка Виктора звонко стучала о мраморную крышку разделочного стола. Венчик Мориса звонко ударялся о железное дно миски, в которой он приготовлял заварной крем. Через минуту мастер спросил:
— Ну, что вы на это скажете?
— Надо подумать, — заметил Виктор.
