Бернар Клавель - В чужом доме
— Ты не думаешь, что еще не поздно вернуться?
Мальчик поднял голову. Он не знал, как лучше ответить, но тут вмешался отец:
— В этом нет никакого смысла. В жизни надо делать выбор раз и навсегда, нельзя вечно сидеть между двух стульев.
Жюльен с улыбкой посмотрел на мать, и ему показалось, что на ее ресницах повисли слезинки.
39
На следующий день Жюльен часть утра провел в саду. Погода стояла ясная, было тепло, но почва еще не прогрелась. Отец только начал доставать перегной из пластов и вырубил лопатой несколько квадратиков. Мальчик прошел мимо высокого самшита, росшего вдоль дорожки; он нагнулся — под ветками еще валялись две или три доски, старый проколотый мяч и деревяшка, вырезанная в форме ружья. Жюльену на минуту захотелось забраться в кусты, но он выпрямился и направился к дому. Отец подбрасывал сено кроликам. Мальчик погладил большого серого кролика с шелковистой шерстью.
— Они тебя узнаЮт, — с улыбкой заметил отец.
— Там у нас есть кошка, — сказал мальчик, — она вечно трется возле меня.
— Ну, кошки — это дрянь, — возразил отец. — Они то и дело разрывают мне грядки.
Жюльен медленно отошел. Отец крикнул ему вслед:
— Сходи поздоровайся с братом!
Мальчик вошел в кухню.
— По-моему, ты скучаешь, — заметила мать.
— Нет, просто гуляю. Приглядываюсь ко всему.
Она вздохнула. Потом подняла на него глаза, в них застыла мольба.
— Значит, ты и вправду не хочешь вернуться домой? — негромко спросила она.
Мальчик помотал головою и улыбнулся.
— Папа говорит, мне надо повидаться с братом. Я, пожалуй, схожу туда сейчас.
— Ступай, — сказала мать. — А там займешься, чем тебе захочется.
Жюльен ушел. Склады, принадлежащие его брату, Полю Дюбуа, находились недалеко. На разгрузочной площадке два шофера снимали с грузовика ящики: между планками виднелись консервные банки.
— Пришел наниматься? — спросил один из них.
— Нет, хочу повидать брата, — ответил Жюльен.
— Он отлучился, а хозяйка в конторе.
Мальчик вошел в небольшое застекленное помещение, где сидела его невестка.
— Наконец-то приехал! — воскликнула она.
Это была невысокая блондинка, полная, на коротких ножках. Она властно обращалась с рабочими, но при этом постоянно шутила.
— Ну как, печете пирожки? — спросила она.
— Печем.
— Ваш папаша Петьо как будто не самый приятный человек?
— Вы его знаете?
— Нет, но у нас есть общие знакомые. И они говорят, что ученикам у него не сладко живется.
Она улыбалась. Жюльен с минуту пребывал в нерешительности, потом спросил:
— Вы что-нибудь говорили об этом маме?
— Нет, я ее давно не видела.
— Не стоит ей говорить, она расстроится.
— А что, он и в самом деле крут?
— Да, частенько орет, — ответил мальчик. — Да мы приноравливаемся. Но вы ведь знаете маму, она расстроится.
— Не беспокойся, я ей ничего не скажу.
Она сидела на вертящемся кресле. Повернулась, чтобы погреть ноги у электрической печки, стоявшей возле кресла, и спросила:
— А ты все-таки не жалеешь, что уехал?
— Нет, мне живется неплохо.
— Ну, а товарищи там тебе нравятся?
— Да, они славные ребята. Есть у меня друзья и в других кондитерских.
— Стало быть, ты часто отлучаешься из дому?
Жюльен улыбнулся.
— Об этом тоже не надо рассказывать, — попросил он, — но по вечерам мы потихоньку убегаем, чтобы позаниматься боксом или сходить в кино.
— Ну, ты, я вижу, не теряешься. По-моему, у твоей мамы нет причин волноваться. Ты за себя постоишь.
Жюльен никогда еще так долго не болтал с Мишлиной. Ему вдруг показалось, что ей можно довериться. Все же он с минуту колебался, а потом, когда она принялась перелистывать счетоводную книгу, сказал:
— В случае чего за нас и профсоюз постоит.
Она подняла голову, прищурилась, посмотрела на него и спросила:
— Вот как? Вы входите в профсоюз? Это хорошо.
— Ну, членов профсоюза у нас немного. Многие боятся, а может, они не согласны. Так что на сегодняшний день мы еще мало чего можем добиться. Но секретарь секции уверяет, что в конце концов большинство войдет в профсоюз, я думаю, он прав. А когда мы соберемся с силами, наступят, конечно, перемены.
Мишлина, казалось, была очень заинтересована. Она покачивала головой и почесывала висок кончиком ручки.
— А что у вас за профсоюз? — осведомилась она.
— Всеобщая конфедерация труда. Знаете, у них там смелые ребята.
Она опять покачала головой, и на губах ее появилась гримаса, которую он принял за улыбку восхищения.
— Отлично, — проронила она. — Отлично. А об этом ты рассказал матери?
Мальчик посмотрел на нее, потом, выбирая слова, спросил:
— Вы считаете, что я должен ей рассказать?
Мишлина рассмеялась.
— Ну, не знаю, — сказала она. — Тебе виднее.
— Дело в том, что она и по этому поводу, пожалуй, расстроится.
— Напротив, если она будет знать, что есть кому постоять за тебя, она будет спокойнее.
— Так-то оно так, но мама не слишком во всем этом разбирается, да и отец не больше. Как знать, правильно ли они поймут.
— И все же на твоем месте я бы им рассказала. Если ты им все как следует растолкуешь, они, конечно, поймут…
Мишлина не закончила фразы. В контору вошел мужчина в белом халате. Она поздоровалась с ним, потом, поцеловав Жюльена, легонько подтолкнула его к двери и сказала:
— До свиданья, милый. Работай получше. До свиданья.
Мальчик возвратился домой и всю остальную часть дня провел, слоняясь по комнатам. Он даже поднялся на чердак сарая. Там, в углу, между кучей сена и двумя старыми чемоданами, стоял большой ящик с игрушками. Жюльен опустился на пол, взял в руки саксофон, уже местами тронутый ржавчиной, потрогал пальцами клавиши, которые туго поддавались, но не решился поднести ко рту покрытый пылью мундштук трубы. На толстой балке под навесом висела гладкая веревка и гимнастические кольца.
Отец, вставлявший стекла в раму, спросил:
— В Доле занимаешься гимнастикой?
— Нет, не получается, — ответил Жюльен. — А ты?
— Я каждое утро подтягиваюсь на кольцах и малость упражняюсь. А на днях я проходил мимо городского спортивного зала, когда там шла тренировка. Тюр-ко, инструктор, и говорит им: «Смотрите, ребята, вон идет ветеран из Жуанвиля, бьюсь об заклад, он и сейчас еще утрет нос многим из вас». Я подошел ближе. И говорю: «Возможно, и так». Он спросил, сколько мне лет. «Шестьдесят четыре стукнуло». Среди этих ребят было двое твоих приятелей, они меня знают. Они крикнули: «Господин Дюбуа, поработайте на кольцах!» Ну, я им кое-что показал. Поглядел бы ты на них, на этих мальчуганов, когда я спрыгнул на землю!
Жюльен смотрел на отца. Тот перестал работать и разминал в руке ком замазки. Упругие мускулы на его предплечье перекатывались под смуглой кожей. Старик ударил себя рукой в грудь и сказал:
— Вот только после этого проклятого кровоизлияния мне воздуха не хватает. А то бы я им еще не так утер нос, можешь быть уверен!
Он снова принялся промазывать оконное стекло. Жюльен направился в глубь сада. Мать полоскала белье в лохани возле колонки.
— Накачать тебе воды, мама? — спросил мальчик.
— Нет, сынок, спасибо, я уже кончила.
Она распрямилась и потерла рукой поясницу.
— Мне кажется, ты здесь скучаешь.
Жюльен пожал плечами.
— Что ты, — возразил он, — что ты!
Он подбирал слова; потом слегка наклонился над наполненным водою большим баком, переделанным из старой деревянной квашни, еще ближе подошел к матери и скороговоркой объяснил:
— Понимаешь, у меня слишком мало времени, я не могу ни за что приняться. Да и что можно успеть за один день?
— И то верно, — прошептала мать, — тебе скоро ехать. С минуту они стояли не шевелясь, глядели друг на друга и улыбались.
Небо все еще было светлое, но солнце уже скрылось за холмом.
40
Жюльен уехал из Лона с чувством некоторого облегчения. Да, все тут было, как прежде: и дом, и сад, и родители, — но что-то, казалось, исчезло. И поэтому все представлялось каким-то пустым, почти непостижимым. В автобусе он попробовал, как накануне, предаться мечтам, но пассажиров было много, и ему весь путь пришлось стоять. Полдороги он заставлял себя думать только о девушке с улицы Пастера, то и дело повторяя шепотом:
— Надо с нею поговорить… Я с ней поговорю… Я с ней поговорю.
Он не мог ни на чем сосредоточиться. Перед ним проносились различные образы: то он вспоминал мать, то видел дом, сад, сарай и чердак. Чем меньше оставалось до города, тем упорнее приходилось мальчику бороться против нелепого желания заплакать, горло у него сжималось. Теперь у него перед глазами неотвязно стояла гримасничающая физиономия господина Петьо.
