Евгений Клюев - Андерманир штук
«Вы же, дорогой мой человек, – соловьем-разбойником заливался перед ним Алеша Попович, – уникум, говорю Вам это без всякого преувеличения. Этики для Вас не существует вообще, да и на что она Вам, по чести-то говоря? С такой степенью приспособляемости к окружающей среде, как у Вас, иметь этику было бы попросту баловством! Это как жабе иметь постоянную температуру тела… зачем ей она? Если жаба все равно подстраивается под температуру окружающей среды – когда бы ей этою постоянной температурой воспользоваться? Вы жаба, друг мой, жаба от этики, шедевр природы.
Когда начитанный Коля Петров вел меня на Ваше выступление, он представил мне Вас как человека без свойств… Музиля знаете? Нет, конечно, но его все сейчас читают, так надо – вот и Коля Петров читает. Но Коля Петров ничего не понимает! Это Вы-то – человек без свойств? Вы человек со всеми свойствами, Вы не один человек, Вы все люди сразу, Вы умеете быть – любым: каким обстоятельства потребуют – таким Вы и будете, и каждая Ваша ипостась – Вы подлинный! Ибо все, что Вы ни скажете, все, что Вы ни сделаете – все одно вранье, Вы следите за ходом моей мысли?… в Вас правды – ни на вздох, ни на пол-интонации… фе-но-ме-наль-но! Само понятие „правда“ в Вашем присутствии утрачивает смысл, правды возле Вас – в Вас самом! – размножаются, как кролики, мир перестает быть бинарной системой, „да“ и „нет“ исчезают, день отныне не сменяется ночью, прекращаются морские приливы и отливы, земля останавливается… и все это делаете Вы, Борис Никодимович! Вы стерли противоречия, мановением руки установили гармонию – тоскливейшее из всех возможных состояний мира, Вы бог, я преклоняюсь перед Вами.
Я наблюдал за тем, как натренировано на сегодняшний день Ваше тело. Допускаю, что наедине с собой Вы можете быть и другим, но в полевых условиях – а Вы здесь у нас пребываете все-таки в полевых условиях – оно слушается Вас беспрекословно. Ваше тело реагирует одинаково – на всё, это какое-то чудо физиологическое. Как потрясающе Вы умеете владеть собой! Я не видел – да боюсь, что и никто не видел, – ничего подобного, Борис Никодимович: Вы способны заставить себя испытывать комфорт в любой ситуации… я постоянно пытаюсь вывести Вас из равновесия, но это удается мне лишь на тысячную долю секунды – и тут же душа Ваша, как ванька-встанька, возвращается в прежнее положение – б-е-з-м-я-т-е-ж-н-о-с-т-и, и при этом Вашим нервным окончаниям, Вашим мышцам, Вашим мускулам, Вашим кровеносным сосудам – им все равно, что Вы испытываете… нет, не так, они не дают Вам ничего испытывать. Любой импульс, поступающий изнутри, гасится на поверхности, любой импульс, поступающий с поверхности, – гасится внутри. Вы какой-то просто унус мундус юнговский, в котором материя и психика не различаются! Я, ей-богу, не знаю, сколько лет мне потребуется на разгадку „феномена Ратнера“, но, если я разгадаю ее – и если еще не будет слишком поздно, тогда…»
Увы, он не сказал, что – тогда.
Разочаровав, между прочим, Демонстратнера – так и не понявшего, чувствовать ему себя польщенным или нет. Он машинально выбрал первое.
30. ПОТОМУ ЧТО НАСТАЛО ВРЕМЯ
А вот что касается пророчества Коли Петрова… то оно постепенно сбывалось, убеждая Демонстратнера в том, что прав был Коля Петров, говоря о нем как о «человеке будущего»!
Страна теперь кишела экстрасенсами всех мастей, и Демонстратнер, с его уже четырехлетним непрерывным стажем в профессии, казался большинству начинающих мэтром. Имя его периодически мелькало то здесь, то там, и – как человек, научившийся держать нос по ветру, – Демонстратнер уже подумывал о том, что мотание по клубам и дальние командировки, пожалуй, уже не для него. Коля Петров, отношения с которым выровнялись сами собой, хоть прежней близости и не было, тоже советовал оставить «эстраду». По-другому он место пребывания Демонстратнера никогда не называл, и Демонстратнера это, кстати, злило. Его теперь и вообще многое злило в Коле Петрове: например, то, что львиную долю демонстратнеровских заслуг Коля Петров продолжал приписывать себе… но с этим мы, ничего, еще разберемся.
Тем более что и оставить «эстраду» уже было ради чего. Покровители Демонстратнера очень одобрили его идею – надо сказать, собственную, демонстратнеровскую, – создать школу для экстрасенсов или как бы там ее ни называть… не в названии дело. Демонстратнер, между прочим, все более склонялся к самому простому названию – типа «Школа Бориса Ратнера», тем более что имя на данный момент уже примелькалось. Особенно после того, как Демонстратнер получил время на телевидении.
Телевидение было подарком все тех же покровителей. Однажды, три дня беспробудно кутя в закрытых кругах, Демонстратнер показал там хмельным гостям одну из своих штучек: составил парочку психологических карт личности – и имел такой успех, что через несколько дней из закрытых кругов к нему обратились с просьбой «снять порчу». Впрочем, просьба – действительно обозначенная как просьба – становилась, будучи переданной через такие инстанции, настоятельным, по меньшей мере, пожеланием. О том, чтобы отказаться, не могло быть и речи – и Демонстратнер злился, последними словами ругая себя за свою слабость к кутежам в закрытых кругах. Мало того что он не знал, как снимают порчу, – он и слова-то «порча», в сущности, толком не понимал. Между тем снимать ее, эту самую порчу, предстояло уже послезавтра.
Демонстратнер до сих пор со смехом вспоминал, как он перебирал карточки в библиотечных каталогах, ища хоть какую-нибудь книжку, где случайно могли бы оказаться симптомы порчи… неужели тогда, год назад, он всерьез думал, что заказчик будет ловить его на незнании «предмета» и уличать в отсутствии «навыков»? Наивный! Помнил он и то, как, вздыхая, вышел из библиотеки, про порчу ничего не найдя, и как у самой Лубянки за какое-то немыслимое количество рублей купил у нахального спекулянта, разве что не расцеловав его, книгу Забылина «Русский народ». Терпения хватило только дойти до метро – прямо там, на мраморном барьерчике «Дзержинской», он и причастился Забылина. И Бог свидетель: ни одна книга в жизни не листалась им с такой страстью. Сначала он было испугался, что ничего не поймет, ибо, открыв книгу на оглавлении, сразу же попал в часть третью, «Чары», где в порядке перечисления шли не только заговор «при искании клада» и «при собирании папоротника» (необходимость обращения к заговору в случае с папоротником ему уловить не удалось), но и энигмы типа «горы на ветер», «от преследования гусей», «от жабы в горле», «чтобы испортить, или навязать килы», «икоту напускать», «чары на след» и «противудействие чар на след», а также «старую ленивую лошадь сделать молодою и бодрою» и абсолютно загадочная «скотская клюква»… Последнее показалось Демонстратнеру просто совсем неспортивным по отношению к нему – и он поспешно вернулся к килам, полагая, что, если ему удастся узнать, как испортить, то есть навязать килы, догадается он и как эти килы устранить, удалить, улучшить – или что там еще с килами делают.
Забылин сообщал следующее: «Чтобы испортить кого-либо, необходимо взять шерстяную нитку и навязать на ней узлы. Эту нитку нужно бросить где-либо в таком месте, в котором мог бы наступить на нее тот, кого нужно испортить. При завязке восьми двойных узлов говорятся следующие слова: 1) Выйду я на улицу, 2) брошу в чисто поле, 3) в разстанье, 4) меж дворы, 5) в луга, 6) в моря, 7) в леса, 8) в зыбучие болота. Когда завяжутся все восемь узлов, то говорится: Хотя и здесь оставлю; куда пойдет, тут и очутится».
Демонстратнер потряс головой и посмотрел вокруг. Вокруг никого не было – за исключением двух подростков, пытавшихся позвонить по телефону-автомату посредством проволочки. Действие это в глазах Демонстратнера мало отличалось от навязывания узлов на шерстяной нитке и, успокоившись за свое, а также русского народа ментальное здоровье, он продолжил чтение.
«При завязывании каждого из 13 узлов говорится…»
Тут Демонстратнер остановился и вернулся к началу текста – не пропустил ли чего-нибудь, но в предшествующем фрагменте речь действительно шла о восьми двойных узлах… и совершенно непонятно было, откуда взялись «каждый из 13 узлов» и в каком отношении они находятся к восьми двойным. Поняв, что он в тупике, Демонстратнер сделал над собой усилие и бесстрашно ринулся дальше – причем по мере чтения в животе у него постепенно холодело, поскольку «при завязывании» полагалось произносить следующее:
«По позднему вечеру выйду я на улицу, и откажусь я от Иисуса Христа, от царя земного, от Бога вышнего, от веры православной, от батюшки, от матушки. Предаюсь я к нечистому духу, к окаянной силе, прошу я ей помощи, чтобы она помогла ей и пособила: поступаю я на вора-разбойника, на денного грабильщика, на ночного полунощника, на (имя рек). Я хочу его свержить, хочу я его испортить: хоша среди дня, хоша среди ночи, хоша в чистом поле, хоша в темных лесах, хоша в зыбучих болотах, хоша сонного, хоша дремучего, хоша в терему, хоша за столами дубовыми, хоша со явствами медовыми, хоша пошел бы он и запнулся бы, самого себя заклянулся бы. Окаянные духи, придайте мне силы, помогите и пособите мне, чтобы не было (имя рек) ни в день житья, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпежу. Хошь бы схватило его грыжами, или стрелами, взяло бы его в минуту или в две и узнал бы он все скорби и печали».
