Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю
– Но ты же сама говорила, что ты счастлива?! – не поверила своим ушам Наташа, не ожидавшая от своей сверхскрытной сестры заявлений подобного рода. Сказанное Алечкой воспринималось Натальей Михайловной как сигнал SOS, отправленный с терпящего кораблекрушение судна.
– Я и сейчас тебе скажу то же самое, но с небольшой поправкой. Меня, Наташенька, устраивает все. Но… есть такая сторона в наших с Валей отношениях, которая не дает нам ощущать себя до конца довольными своей семейной жизнью. Ни я, ни, как мне кажется, он не испытываем ничего такого, о чем рассказывают некоторые пары с придыханием. Между нами все происходит ровно и как-то бесстрастно. Ну, хорошо и хорошо, каждый получил то, что хотел, а больше и не надо.
– Но ведь у вас есть Лерка!
– А при чем тут Лерка? Ты что, в действительности веришь в расхожее заблуждение о том, что «от красивой любви рождаются красивые дети» или что «без страсти между супругами дети не рождаются»? Как врач я могу тебе сказать, что это миф. Как правило, безудержная страсть к рождению детей и не приводит, под это подведены многие научные теории. Но, знаешь, Наташа, жить с мужчиной в браке и никогда не испытывать с ним оргазма – это, я уверяю тебя, не так уж радостно.
– Ну, ведь можно, наверное, что-то сделать? – предположила обескураженная откровенностью сестры Наталья Михайловна. – Если это для тебя так важно и ты хочешь любой ценой испытать этот твой оргазм, попробуй…
– Завести любовника? – молниеносно перебила Алечка сестру.
Опасаясь произнести это слово вслух, Наташа кивнула.
– Но в том-то все и дело, что я не хочу любовника, – грустно произнесла Аля. – Не хочу любовника, не хочу другого мужа, не хочу другой семьи. У меня дочь-подросток. Сама понимаешь, что это такое. Но иногда становится обидно до слез!
– Аль, – расстроилась Наталья Михайловна, – а ты, когда терпеть сил нет, обо мне вспоминай. У тебя, кроме оргазма, есть все. А у меня – ни оргазма, ни семьи, ни детей. Сразу легче станет, – шутливо пообещала сестре Наташа.
– От того, что у моей сестры не сложилась личная жизнь, мне легче не станет, – заверила Наталью Михайловну Алечка. – Нашла, чем успокаивать! Просто я хочу тебя предупредить, что никакие феромоны не гарантируют тебе счастливой жизни. Кто, скажи мне на милость, просчитывал процент их совпадения? Просто людям надоело использовать слово «судьба», потому что по отношению к ней взятки гладки. И теперь используют слово «феромоны», чтобы с научной точки зрения обосновать необъяснимые вещи. Вот почему мир устроен таким образом, что человек всегда остается недовольным?! Посмотри на меня! У меня есть все, но при этом какая-то глупость, мелочь не дают мне возможности почувствовать себя абсолютно счастливой. Почему? Никогда не думала?
– Нет, – испуганно ответила Наталья Михайловна.
– А я вот думала, – объявила раскрасневшаяся от волнения Алечка. – Я думала и придумала. Когда жизнь испытывает тебя на прочность разными горестями, это объяснимо. Чем больше человек страдает, тем больше он ценит завоеванное, отвоеванное и так далее. Но подлинное испытание – это испытание благополучием. Когда человек благополучен, в нем развивается тупость, и он умудряется обидеться на жизнь за то, что та недодала ему какой-то паршивой малости. Я не буду обижаться на судьбу, а то она обидится на меня – и все пойдет кувырком. А мне есть, что терять!
– Алька! – Наталья Михайловна смотрела на сестру так, словно увидела ту впервые. – Как же ты могла до такого додуматься? Ты, может, профессию неправильно выбрала? Тебе бы философией заниматься, а ты прямую кишку оперируешь. Вот правильно говорят: чем человек к дерьму ближе, тем у него душа чище.
– Ты мне маму сейчас напомнила, – оскорбилась Алечка. – Ей тоже обязательно унизить надо. Без этого она сама не своя.
– Да что ты, Алька, у меня и в мыслях такого не было. Странно просто, как ты до такого дошла. Обычно для врачей цинизм свойственен, а в тебе… – Наталья Михайловна перевела дух и неожиданно пафосно завершила: – …дух высокий.
Альбина Михайловна от слов сестры даже зажмурилась:
– Я, знаешь, почему профессию проктолога выбрала? – очень тихо спросила она у сестры. – Из-за женщин. Мне их так жалко стало. Обычно проктолог – это мужик. Ну и представляешь, как женщина должна мучиться, чтобы ему там все взять и показать. Всю красоту эту… виноградными гроздьями. Стыдно же! Ну, вот я и решила. Как представила, что, не дай бог, кто-нибудь из наших вот так же страдать будет…
– Эх, Алька, – обняла ее Наталья Михайловна, – сестра ты моя. Милосердия.
– Но лучше не надо, – пискнула в объятиях сестры Алечка.
– Чего не надо?
– Болеть не надо.
Вот с этим как раз и было справиться труднее всего. И Аурика Георгиевна, и Михаил Кондратьевич вошли в тот возраст, когда болезни не обращают внимания на рекомендации врача и просто прописываются в квартире своего носителя раз и навсегда. Аурика Одобеску и Михаил Коротич, в отличие от своих сверстников, с таким положением вещей смириться не могли и заняли позицию стойкого бойкотирования периодически возникающих симптомов.
«Делать мне больше нечего – кровь на сахар сдавать», – игнорировала пожелания участкового Аурика Георгиевна и шла к мужу в кабинет с жалобой на то, что медицинское образование в стране оставляет желать лучшего, ибо «эти специалисты, – сердилась она, – ничего без анализов определить не в состоянии. Этак и я смогу лечить», – выговаривала Аурика солидарной с нею Полине и накладывала в чай пять ложек рафинированного сахара.
Михаил Кондратьевич вообще боялся докторов, как огня, чем становился необыкновенно похожим на ушедшего из жизни год назад Георгия Константиновича Одобеску.
– А вот тебе надо показаться врачу! – настоятельно рекомендовала ему супруга и бестактно добавляла: – Интуиция мне подсказывает, что с тобой что-то не так. Вон ты какой худой и, – Аурика Георгиевна подыскивала слово, а потом смело его произносила: – …и страшный.
– Полина тоже худая и, – теперь слова подбирал Михаил Кондратьевич, – и… не очень красивая, но ты же ее к врачу не отправляешь.
– Она была такой всю свою жизнь. Полина! – кричала Аурика Одобеску в сторону кухни. – У тебя что-нибудь болит?
– Да-а-а, – кричала в ответ домработница, не утруждая себя необходимостью подойти к хозяйке, хотя раньше за подобный ответ Аурика Георгиевна чехвостила бы свою помощницу на чем свет стоит.
– Что-о-о-о? – так же издалека интересовалась Аурика.
– Но-о-оги! – отвечала Полина.
– Вот видишь, – с удовлетворением обращалась Аурика Георгиевна к мужу: – Я же говорила – у нее ничего не болит. Эти крестьянки всегда обладали удивительным здоровьем. Все-таки свежий воздух, коровье молоко, натуральные продукты, созвучный природе образ жизни делают свое дело.
– Аурика! – посмеивался профессор. – Ты не слышишь сама себя. Какой свежий воздух? Какое коровье молоко и натуральные продукты? Полина живет с нами почти сорок лет. И ее образ жизни – это твой образ жизни. Весьма нездоровый, кстати. Потому что ты до сих пор намазываешь на хлеб масло в два пальца толщиной.
– А почему сразу я? – возмутилась Аурика Георгиевна. – Чем мой образ хуже твоего? Я-то хоть что-то на хлеб намазываю, а ты в последнее время одни сухари с несладким чаем трескаешь.
– Не только сухари! – поправил жену Михаил Кондратьевич.
– Ну ладно, – согласилась она. – Не только сухари, еще жидкие каши и пустой суп. Я что, не вижу, что Полина тебе отдельно готовит? Видите ли, тебе моя еда не нравится! А что тебе не нравится в моей еде, Коротич? У тебя вроде все зубы целы, есть чем жевать, – плоско пошутила Аурика Георгиевна.
– Мне нравится твоя еда, Золотинка (так иногда называл жену профессор Коротич). Я просто не могу ее есть. Мне что-то мешает.
– Что тебе мешает? – автоматически переспросила Аурика Георгиевна, но почувствовав, что признание мужа как-то странно ее взволновало, прикрикнула на него: – Господи, Мишка, ну что тебе может мешать?
Профессор Коротич молча опустил голову. Поделиться собственным предположением он так и не решился – было страшно, но Аурика быстро определила, в чем дело, и тревожно переспросила:
– Миша, что с тобой?
Профессор молчал.
– Зачем ты меня расстраиваешь? – всерьез обеспокоенная Золотинка пересела поближе к мужу: – Давай проконсультируемся?
– Не хочу, – устало отказался Михаил Кондратьевич, сославшись на нехватку времени.
– А давно это у тебя?
– Что?
– Ну это… которое мешает…
– Мне кажется, я стал это чувствовать, когда ушел Георгий Константинович.
– Год?! – воскликнула Аурика и замахнулась на профессора: – А почему ты все это время молчал?
– Ну, что ты так волнуешься? – попытался успокоить жену Михаил Кондратьевич. – Это же не всегда. Оно то есть, то его нет. Иногда мешает, а иногда все нормально.
