Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю
– Ненавижу, когда храпят, – опрометчиво завила Аурика Георгиевна и снова зевнула. – Сразу предупреждаю: захрапишь – разбужу.
– А ты?
– А что я?
– Ты сама-то храпишь?
– Я-а-а? – возмутилась Аурика, не желающая знать о себе ничего такого, что не вписывалось бы в ее представления о норме. – Я – нет. Иначе бы я знала.
– Откуда это, интересно? – съязвила Наталья Михайловна и, словно заразившись от матери, сладко зевнула.
– Мне бы папа сказал, – железно аргументировала свой ответ Аурика Георгиевна.
Наташа хотела было сказать, что именно папа в этом смысле и не может выступать независимым экспертом, но удержалась и промолчала, хотя язык так и чесался пройтись по указанному поводу. «Как же! Скажет он!» – сердилась она про себя, не решаясь рассказать о том, как часто ей приходилось принимать жалобы от младших сестер на предмет того, что ночью – хоть из дома беги, такие раскаты раздаются… Но отцу, похоже, было все равно: он втыкал в уши беруши, а иногда перебирался к себе в кабинет, где благополучно засыпал, после чего легко врал, что работал до утра. Для Михаила Кондратьевича важнее всего был покой драгоценной Аурики. Верный муж делал все для того, чтобы Прекрасная Золотинка не испытывала никаких моральных неудобств при мысли, что может издавать такие некрасивые на слух звуки.
«Должна ли я играть в эти игры?» – мысленно задала себе вопрос Наталья Михайловна и потянулась к торшеру, чтобы выключить свет хотя бы с одной стороны кровати.
– Что ты делаешь? – напугалась Аурика Георгиевна. – Не выключай, давай еще о чем-нибудь поговорим.
– Поговори со мною, ма-а-ама, – пропела Наташа слова известной песни и взмолилась: – Давай спать. Уже глаза закрываются. Между прочим, и у тебя тоже.
– Ничего подобного, – воспротивилась мать, пытаясь удержать зевоту. – Сначала растревожишь меня, а потом: «Спи, мама».
– А чем я тебя так растревожила? – вскинула брови Наталья Михайловна, вступившая в неравную борьбу со сном.
– Не чем, а кем, – поправила ее Аурика.
– Кем? – не поняла Наташа.
– Да… Кем! Иркой. Сама же сказала: «Не знаю, что с Ириной делать». Или, скажешь, ничего такого не говорила?
– Говорила, – Наталья Михайловна разом стала серьезной и даже потерла глаза, чтобы не заснуть. – Говорила. Смотрю я на нее – и ничего не понимаю. Что там, между ней и ее Белоусовым, происходит?!
– А то ты не знаешь? – Аурика Георгиевна посмотрела на старшую дочь как на полную дуру. – Кто ее заставлял выходить замуж за этого солдафона? У нее что, выбора не было? Такие мальчики рядом крутились: умные, воспитанные, из хороших семей, с хорошим образованием, с перспективами роста. Но твоя глупая Ирка сказала: «Не лезьте в мою жизнь!» Как ведь выговорила, тихоня! И мы с папой, два дурака, «не лезли», хотя надо было. Надо было, дорогая моя! Кстати, если бы в свое время ты меня тоже послушала, все было бы по-другому. Но вы хотели сами. Ну, а коли хотели, то и разгребайте это все сами! – зачем-то обиделась на детей Аурика и даже приподнялась на локте, чтобы заглянуть дочери в глаза.
– Ну, при чем тут это?
– Как это при чем? Как это при чем? – закудахтала мать и зачастила с еще большей скоростью: – Я сразу поняла, что все плохо закончится. Во-первых, военный.
– А что, это серьезный недостаток?
– Серьезный, – подтвердила Аурика. – На вас дома никто голос никто не повышал (после этих слов Наталья Михайловна незаметно для матери улыбнулась), а этот только и мог, что командовать. Как он твою сестру еще нормы ГТО не заставил сдавать! А она на все была согласна, лишь бы ее Белоусов был доволен. Разве ж так можно? Мужику в рот глядеть! Во-вторых, скажу я тебе, этот ее Белоусов – патологический ревнивец. Помнишь, как перед свадьбой это убожество закатило моей девочке скандал из-за того, что ей в метро уступили место, ошибочно предположив, что она в положении?
– Со мной тоже такое было, – улыбнулась Наташа, представив фигуру собственной сестры.
– С тобой такого не было! – категорично отмела сказанное Аурика Георгиевна, полагая, что старшая дочь имеет в виду приступ ревности.
Наташе стало обидно: она почувствовала, что мать в очередной раз проигнорировала ее жизненный опыт.
– Откуда ты знаешь? – возмутилась Наталья Михайловна. – О моей якобы беременности периодически распускают сплетни в институте, гадая, кто же отец ребенка: человек со стороны? Местный? Или вообще, не дай бог, студент?
– А-а-а… – протянула Аурика и снова допустила очередную бестактность: – Я не это имела в виду.
– А что ты имела в виду? Что меня нельзя приревновать, потому что некому?
– Ну что ты злишься? Ну что ты опять злишься?! – вскипела Аурика Георгиевна и перевернулась на спину. – Мы, если ты не забыла, об Ирке разговариваем.
– Это не мы разговариваем, а ты… Во-первых, солдафон. Во-вторых, патологический ревнивец, – напомнила Наташа.
– А в-третьих, – продолжила Аурика, словно перед этим не было никакой размолвки, – он недалекого ума человек.
«Как-то она мягко», – подумала Наталья Михайловна и улыбнулась, потому что мать тут же вернулась к своему прежнему образу и фактически прокричала:
– Наташа, он идио-о-о-т!
«Идио-о-о-от» звучало очень убедительно, потому что только идиот мог приставить к собственной жене молодого лейтенанта, чтобы проверить ту на моральную устойчивость. И это при том, что Ирина была из породы тех женщин, которые в принципе лишены кокетства. Она, неоднократно говаривала Аурика, лишнюю пуговицу на блузке постесняется расстегнуть, а не то что «мужику посмотреть ниже пояса».
Попавшему как кур в ощип лейтенанту навязанная роль была противна, и он, заикаясь, рассказал молодой жене командира всю правду, покаянно повесив на грудь свою кудрявую белую голову.
– А ведь у меня девушка есть, – пожаловался юноша Ирине и тут же добавил: – И не могу я так, по приказу.
– А чем грозит невыполнение приказа? – полюбопытствовала Ирина Михайловна Коротич, выпускница физико-математического факультета педагогического института, владеющая не только умением выявлять закономерности, но и прогнозировать их с учетом психологических особенностей пола и возраста. (Правда, эти знания ей никогда не помогали.)
– Не знаю, – выдохнул лейтенант.
– Значит, надо выполнять, – посоветовала Ирина, но тут же предупредила: – Но будет хуже, я уверена. За усердие вас не похвалит и обязательно при случае отыграется. Злопамятный он у меня, товарищ лейтенант, – грустно пошутила она и опустила глаза: ей было стыдно.
Злопамятность майора Белоусова, так же, как и немногословность Валентина Евгеньевича Спицына, стала в семье Коротичей притчей во языцех.
«Как же, должно быть, его обижали в детстве, если он позволяет себе такие вещи?» – недоумевал Михаил Кондратьевич, размышлявший над тем, как детские травмы мешают взрослой жизни. «А моя дочь здесь при чем?» – взбунтовалась Аурика и пообещала дойти до Министерства обороны, пытаясь воспользоваться связями Георгия Константиновича. И когда тот отказался, тут же обвинила его в жестокосердии: «Тебе что, безразлична судьба моей дочери?» – «Нет», – заверил свою разгневанную Золотинку барон Одобеску. «Тогда почему ты не хочешь мне помочь?» – бесновалась Аурика. «А что с тобой происходит?» – недоумевал Георгий Константинович и хитро смотрел на дочь. «Со мной – ничего», – торопилась уверить отца Аурика. «Тогда зачем тебе моя помощь?» – задавал самый главный вопрос барон, отчего Прекрасная Золотинка впадала в ступор и застывала с открытым ртом. «Пока твоя дочь сама не попросит тебя о помощи, ты ей не поможешь. Нельзя добиться внешних изменений, если они не сопровождаются внутренними», – отвечал Георгий Константинович и вспоминал историю с Масляницыным, которая в корне противоречила вышесказанному. Это на какое-то время делало его позицию неустойчивой, но Одобеску довольно скоро восстанавливался и призывал зятя в свидетели: «Дорогой Миша, вспомните историю вашей свадьбы…» – «Не могу с вами согласиться, – вдруг решался на сопротивление Коротич. – Кто, как не вы, немало поспособствовали тому, чтобы она состоялась?!» – «Это не я, – с пафосом изрекал Георгий Константинович. – Это судьба». – «Да, – соглашалась Аурика, а потом спешно добавляла: – Нет, – а еще через секунду, – не знаю…»
«Да – нет – не знаю», – периодически произносила и сама Ирина. На вопрос старшей сестры: «Ты хочешь развестись со своим Белоусовым?» – она торопилась ответить: «Да», – особенно если вспоминала обидные упреки мужа в том, что не способна к деторождению. «Хоть из детского дома ребенка бери!» – вопил озверевший от очередной неудачи майор и обкладывал жену виртуозным трехэтажным. «Так разводись!» – советовали возмущенные поведением зятя Аурика и Наташа. «Нет!» – отказывалась Ирина, аргументируя свой ответ невнятным «еще не время». «А когда будет время?» – требовала определенности Аурика Георгиевна. «Не знаю», – опускала голову третья по счету дочь и уходила к отцу в кабинет. «Ну что ты, Иришечка? – обнимал ее Михаил Кондратьевич и терпеливо ждал, когда та выплачется. – Возвращайся домой, детка». – «А квартира?» – шмыгая носом, задавала Ирина типичный для Москвы вопрос. «Да бог с ней, с квартирой. Все равно – ведомственная», – успокаивал профессор Коротич свою Иришечку и с мольбой смотрел в ее грустные глаза.
