Алексей Рачунь - Перегной
- А как потом девка без мужика будет век доживать, одна, да с дитем? - Спросил я у Федоса.
- Как нить с божьей помощью, уж ты не волнуйся. То не твое дело. Здесь твово участия - только шиш обмакнуть.
- Да оно так конечно, только ведь нравы-то у вас поди строгие. Пойдут суды - пересуды, что нагуляла девка приплод неведомо от кого. Сблудила.
- Не пойдут пересуды. - Важно ответил Федос. - У нас общество понимающее. Шибко-то не рассуждат.
Шальная мысль, как внезапный выстрел, пробила мне навылет голову. Я даже не успел додумать эту мысль, просчитать ее последствия, как она уже сорвалась у меня с языка, словно у какой вздорной бабы.
- Да ты поди-ко народу объявишь, что от Святого Духа девка понесла, а, дядя Федос?
Прямо таки осязаемые молнии вылетели из Федосовых глаз и пластанули меня как короткое замыкание. А после грянул гром. Гром словесный. Гром праведный.
Мне пришлось долго извиняться за свои необдуманные слова, выслушать пространную отповедь про богохульство и удалиться, под этим праведным дождем, полностью обтекшему.
- Чтоб в назначенный час был, паскудник! - Прозвучало мне в след гневное, не терпящее отпирательств, распоряжение.
Да и буду! В конце концов - я никому ничего не должен. Я птица вольная, что хочу то и ворочу. Никаких моральных обязательств я никому не давал. Да и побарахтаться в спелых деревенских титьках - чем не удовольствие. А все остальное, как верно заметил Федос - не моего ума дело.
В тот день работы у меня на пруду не было. Более того, должен был приехать Толян, о чем мне заранее шепнул Полоскай. Во избежание недоразумений я с утра пропадал в деревне, куда меня уже давненько зазывали в пару изб пособить по мужской работе. Только ближе к вечеру, увидев с холма, что мироедов грузовичок тронулся на выезд, я спустился на берег.
У меня давно уже был уговор с Щетиной, что он насчет меня перетолкует. Я и на обдирке кабеля работал, по условию, бесплатно, в счет, так сказать, проездного билета. Вот и не терпелось мне узнать – как там и чего. Удалось ли договориться и когда мне собираться. Да и самогон, которым со мной расплатились, необходимо было употребить как можно скорее. Пока стеклом не начал пахнуть.
Еще вползал в подгорновский тягун Толянов грузовичок, а мы уже обмывали у костра отгрузку. Возле балка громоздились тюки, коробки, инструмент, всякая всячина, что привез сюда, как средневековый колонизатор, на обмен Толян. Ничего, по сути не изменилось со времен первых покорителей Севера – все так же у аборигенов выменивается золото на бусы, зеркальца, и огненную воду. Недалеко ушел венец творенья Коля Щетина от какого-нибудь первобытного общинного предводителя.
- Все на мази – заверил Щетина, стукаясь со мной алюминиевыми кружками, - через месяц уедешь. Ну, еще малёхо сверху отстегнешь. Есть чем заплатить-то?
Я кивнул, сглатывая обжигающий напиток. Протолкнул его в пищевод, задержал на время дыхание. В желудке разгорался огонь, от него теплело во всем теле, и мир стремительно раскрашивался теплыми, пастельными красками. Мне хотелось всех благодарить, сделать всем что-то приятное, одарить своих товарищей бесценными и несметными дарами. А особенно Щетину – внезапного своего благодетеля.
- А то оставайся. - Зажевав четвертью луковицы предложил Щетина.
- Оставайся конечно, чё ты. - Поддакнул Полоскай.
- Нет мужики – выдохнул я наконец душившую меня воздушную пробку. – Ну и ядреный самогон. - Спасибо вам за все, что для меня сделали, но я не останусь.
- А то бы остался, - как ни в чем не бывало, подавая мне наполненную кружку и кусок хлеба с салом, - подхватил Изынты. – Сейчас трохи снег ляжет, дела пойдут. Сейчас мы медь на себе, як те волы тягаем. То не дело. А по снегу встал на лыжи, как твой Девятьяров, впрягся парою в саночки, и потянул.
- Чего, какие лыжи?
Мир, несмотря на густеющее темнотой небо, расцветал все более и более ярко, а люди становились все роднее и родне.
- Та на лыжах, говорю, тягать удобнее. Больше меди привозить будем. Заживем як пановья.
- О! - Меня внезапно осенило. - Кстати о птичках, а хочешь, я вам с Полоскаем лыжи подарю?
- Та ну тебя, закусывай давай... Гляди какая закуска богатая...
- Широкие, охотничьи. Хорошие лыжи. Две пары. Их только просмолить нужно. У меня есть. Хочешь?
- Ну неси.
Я встал, пошатнувшись, и пошел было за лыжами, но Изынты усадил меня, одернув за штанину.
- Выпей сперва. О! Це гарный хлопец! Уважаю!
Ободрав в кустах руку, пару раз поскользнувшись, натыкаясь в густеющих сумерках на все углы я добрался до школы. Настроение мое, подогретое спиртным, было прекрасным, погода теплой, ближайшие перспективы заманчивыми. А что там будет дальше – так ли это важно для человека, которому нет и двадцати пяти, который здоров, силен, энергичен и кое-что уже повидал.
В таком благодушном состоянии я и ступил на крыльцо жилой половины школы. Лыжи я хранил у себя в каморке, в сараюшке опасался что детвора, случайно их стащит и поломает.
Я щелчком отправил в полет окурок и взялся за ручку двери. Что-то кольнуло на миг в груди, что-то нехорошее обрушилось и впиталось внутрь меня и сжавшись там, внутри, в комок, замерло затаив дыхание, как зверь перед прыжком. А в следующий миг я уже беззаботно вваливался внутрь помещения, сосвежу ощущая всю его теплоту.
В сенях было темно. Дверь в комнату Софьи была прикрыта, только по полу струилась тонкая полоска света. Я на ощупь нашаривал вход в свою каморку, возил рукой по стене и ни как не мог его найти. Вот ведь алкаш, на ровном месте заблудился. Была бы у тебя жена, давно бы уж запилила до смерти такого недотёпу. Но так, как жены у тебя, Маратик нету и не предвидится, приходится тебе пилить себя самому.
Я бы может и бросил все эти бесцельные блуждания впотьмах и вернулся бы, сойдя за пустозвона, к балку, но из комнаты Софьи до меня донеслись звуки. Я прислушался. Мне показалось или я действительно услышал какие-то вздохи? А теперь кто-то говорит, - приглушенно, негромко, но с настойчивостью. Я напряг слух. Вроде тихо. Потом опять – бу. Бу-бу-бу. И более тонкий голос – еет. Я ее-ет. И опять тишина. Я весь обратился в слух, замер. Но больше никаких звуков из-за двери не доносилось. А, ну её, наверное занимается дополнительно с отстающими учениками.
И только я расслабился, как за дверью опять послышалась возня, как будто кто-то пихался или боролся – тяжелое дыхание, сопение, сдавленные стоны. Потом опять послышались голоса. Теперь уже было ясно, что детей там нет. Там Софья и она с кем-то. Как не хотелось мне в этом признаваться, но факты были весомы и отрицать их было глупо. За дверью была Софья и она была с мужчиной.
Что ж, проворонил ты свое счастье, Маратик. Проворонил еще тогда, в Штырине. В тот самый момент, когда взыграла в тебе спесь и погнала тебя прочь, к новому в твоей судьбе повороту, ко второй, гораздо более нажористой порции злоключений.
Ну что ж, так всегда и бывает. Кому-то сливки погуще, а кому-то и вялый шиш - леденец. Неизвестный счастливчик тешится сейчас с неземной красоты и неимоверных душевных качеств дамой, а тебе и остается только, что работать на подхвате у Федоса быком-производителем. Бездушно осеменять неизвестных кобыл с целью получения приплода. Именно приплода, а не детей. А ты терпи. Терпи, скот!
Хотя, отчего же? Давненько я, пожалуй, не промышлял мордобоем. И хотя расположения Софьи я не верну, зато душеньку отведу. Да и интересно, в конце концов, просто по-скотски любопытно - кто же это такой счастливчик?! Пожалуй, гляну. А там – будь, что будет. Видно так повелось, что с каждой моей встречей с этой девушкой начинаются в моей жизни новые вехи, новые беды и новые дороги. Пусть будет так. И я распахнул дверь.
Дверь, мною же самим и излаженная дверь, распахнулась бесшумно – уж у меня-то было время сделать так, чтобы петли не скрипели. Я подался вперед, наобум выставив вперед руки и нашарил занавеску на дверном проеме. Так и стоял, тихонько теребя ее и не решаясь зайти внутрь. Через ситец этой занавески мне были видны две тени, одна пониже, другая повыше и погрузнее. Тени нависали над столом. Настольная лампа интимно светила. Жаль было нарушать идиллию. Тишину в комнате нарушало только тяжелое дыхание Софьи, да сопение ее гостя. Еще врывалось в эту доверительную тишину бормотание дизель-генератора из стоящей неподалеку сараюшки.
Надо бы его к зиме в дом занести, от морозов-то – ни к месту подумал я. Да что же это они молчат – запоздало, отбросив к черту дизель, спохватился я. Я было уже хотел войти, но собеседник Софьи заговорил. Голос принадлежал Толяну, в этом не было никаких сомнений.
- Я, Софья, терпеливый, - говорил он, - но я вечно ждать не буду, и предлагать тоже.
- Анатолий, я вам уже давно все сказала и нет смысла…
- Да что ты, в самом деле, - раздраженно забурчал Толян, постепенно взвинчивая голос, - сказала, ты-вы, му-хрю. Я тебе не профессОр из института, я человек простой. Я тебе говорю, поедем, а? За мной ведь знаешь как – у меня и дом, и деньги, и здоровье… Ну что тебе тут мучиться. Ведь пропадешь ты здесь, в этом углу медвежьем. Здесь ведь одне бичи живут, да сверчки божьи. Поехали.
