Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— А чего ты по темноте по погосту ходишь? — удивлялся Игорь Павлович.
— Чудак! Я ж давно свободный и редко ночую в зоне. Все чаще дома. Там каждый угол свой. Ну, а с работы вертаюсь впотьмах, когда крест иль памятник от человека не отличишь. Вот тогда многим страшно. Но я хоть и вздрагиваю, но хожу через кладбище. Все ж покуда мужчина. Нельзя мне бояться каждого бздеха. Ить в земле такие же как я лежат.
Старик присел у могилки, гладил ее, разговаривал с нею. Называл тепло и ласково, как родного человека. Невольные слезы катились по щекам:
— Нина, детка, как тошно без тебя на свете. Ты была светом глаз моих, сердцем и душой. Теперь ничего не осталось. Забери меня к себе, смилуйся, сжалься,— просил человек дрожащим голосом.
Игорь Павлович не стал спрашивать, что за женщина покоится в этой могиле:
— Подруга моя. В столовой много лет работали вместе. А тут верталась домой, волки напали. Искусали всю как есть. Получила заражение крови. Ничем не смогли помочь. Бедная, как тяжело умирала, кричала, мучилась. И под утро ушла. Все просила меня обходить погост, пожалеть себя. Вот, чудачка! Будь она живой, стоило бы жить. А без нее все померкло.
— Эх, Нинуля, солнышко мое! Как жаль, что поздно поняли друг друга. Я теперь на руках бы тебя носил. Да ушла, покинула навсегда. Я один маюсь. А разве это легко, голубка моя? Только теряя, все понимаешь. О! Если бы ты могла вернуться, никогда о том не пожалела.
И Игорю Павловичу показалось, что могила вздохнула.
Колыма... Вот седая бестия! Она убирает врагов и забирает любимых. Она отнимает друзей не спросясь и хохочет над могилами ураганными ветрами. Она гладит погосты руками родных и знакомых. Оплакивает каждого холодными слезами, но ей никого не жаль. У нее нет сердца, нет души и тепла. Она не помнит никого из тех, кого спрятала в своей утробе. Взяв в себя, никого не вернула. Все потому что с давних пор зовут ее мачехой, не умевшей рожать, она забирает насовсем, в последний путь. И только волки нашли здесь свое пристанище. Они так похожи на Колыму, родившую и взрастившую их...
Волчьи стаи были ее жизнью и порождением. Единственными живыми существами, населявшими Колыму.
— Их здесь больше, чем людей. Их никогда не убавляется. А вот когда исчезнут зоны, уйдут и волки. Перебегут в другие места, туда, где будет жратва и охота. Никто на земле не живет без еды. Так и эти. Они идут следом за нами, и пока мы живы, зверье будет жить. Ни в этой, так в другой зоне.
— Посмотри, они и теперь сторожат нас, не отходят далеко. Ждут, что кто-то из нас упадет, потеряв силы, и тогда наступит их час пиршества. Волки заранее чуют, сколько жить осталось человеку, и знают, долго ли им ждать.
— Ну, с нами они поторопились. Я не спешу в землю, тебе тоже рано. Ты шустрый, от любого сбежишь,— отмахнулся Игорь.
— Случается всякое... Вот этот мужик тут похоронен. Здоровяк, весельчак. А дыхание подвело. Упал, рот открыв до ушей. Глотка воздуха не хватило. Стая налетела мигом. От человека костей не оставили. Они не любят и не признают больных. Как и в своей стае, постарел или заболел, не мешай жить молодым. Старым в стае места нет.
— Знаешь, у нас первый начальник спецчасти был. Молодой и крепкий. На лыжах хорошо бегал, превосходно стрелял, а стая подкараулила, даже ружье не испугало. Со спины налетели, изорвали в клочья. Вот тебе и защита.
— Дед, а было, что волки не тронули человека?
— Случалось пару раз. Оба безоружными оказались. Один, мы так думали, весь в мазуте был, бульдозеристом работал. До его шкуры пока доберешься, такого наглотаешься, что побрезговало даже зверье. Второй отпетым мокрушником был. Сам любого руками задавить мог. Этих тоже чуют и не связываются. Волк берет слабого, какого легко одолеть. Сильный враг много силы забирает. Вот посмотри сюда. Обычная могила. Ан не одолели человека. С ножом был. Многих порезал. Так и помер в зверином окружении. Те дохлые и он посередине их мертвый. Не рассчитали.
Дед шел между могил, здороваясь, разговаривая с одними, молча проходя мимо других. Бондарев едва успевал за ним.
— Куда мы так торопимся? Зачем спешим?
— Хочу тебе ущелье показать. Там этих зверюг видимо-невидимо, никто нос не сует туда. Там всякие гнездятся. Оттуда им все хорошо видно. Каждая новая партия зэков, как на ладони видна.
— Ну, а нам это зачем? — вздрогнул Игорь.
— Будешь знать, где они водятся.
— Я не хочу. Нас там сожрут. Давай обратно. Зачем рисковать?
— Вот чудак. Там их дом. Не тронут.
— Я не хочу! — остановился Игорь упрямо.
— А жаль. Такое зрелище стоило глянуть. Их там кишмя кишит. Заячьей горой называется. Голодными не сидят. Но ты бы такой цирк увидел, как волки зайцев ловят.
— Не хочу близко подходить. Рисково. Сам могу зайцем оказаться.
— Да, и такое бывало. Ладно, повернем назад. Но знай, полностью Колыму ты не увидел.
— С меня достаточно! — недовольно буркнул Игорь Павлович.
— Тебе видней!—ответил дед потухшим голосом.
— А вот в распадке рядом, медведи живут. Они на равнине не селятся. Им дай скрытые места, меж коряг и выступов, в буреломах, куда человек не ступал. Там пестунов растят и сами зимуют без помех. Никто их не тревожит. Это совсем рядом. Волки с медведями уживаются в соседстве и не мешают друг другу. Пошли, посмотрим. У них уже медвежонок должен появиться.
— Нет, не хочу! Зачем они мне?
— Ну, ради интереса глянуть,— настаивал дед.
— Слушай, я еще дружу с головой и терять ее не хочу.
— Бздилогон ты, а не мужик. Вот в прошлый раз я ходил с газетчиком по нашим местам. Так он со своей кинокамерой чуть в задницу к медведю не залез. Волчью случку заснял, даже как появляется на свет волчонок, все дал. Вот это мужик, ничего не боялся. Драку зэков заснял. И хоть бы что. Все условия наши показал вместе «с парашей». И меня под шконкой. А ты всего боишься. Нет, плохой ты журналист и человек. Уж очень осторожный. У нас таких не любят,— хмыкнул дед.
— Уж, какой есть, такого прислали.
— А что ж ты тут увидишь от Колымы? В бараки заходить не хочешь. А мою избу фотографировать, так кому она нужна кривобокая. Ее уже все видели и знают,— приуныл старик.
— Глянь-ка вот сюда! Первая могила зэка. Тут Прохоров Иван похоронен. Нечаянно под бульдозер попал, когда площадь под погост очищали, ровняли место. Не удержался на подножке и попал под трак. Его враз в лепешку размазало. Ну, собрали в кучку остатки и закопали как есть. Так и стал первым упокойником. Все хотели ему крест поставить, да ни один не устоял, все падали. Так вот и лежит как нехристь. А рядом с ним Илюшка. Тот потонул в речке. Ну, куда девать? Сюда приспособили. Вдвух все ж веселей лежать. Они и при жизни дружили. И нынче вместе озоруют. Случается, приходят к зоне в пургу. Кричат, мужуков зовут. Но никто не выходит. Зябко. А они бесятся, заборы ломают, вышки валят. Даже людей и собак уносят ветром. Никто их опосля не находил. Один раз крышу снесли у барака. Далеко уволокли. Два дня искали. Но потом поставили. А сколько дверей и окон повырывали — ни счесть. Чем больше покойников, тем больше озорства. Скушно им в земле, вот и фулюганят.
— А в прошлом годе заместителя начальника тюрьмы уволокли. Он в отхожку пошел, в тулупчике, в шапке, так и его сгробастали, как слизали с порогов. Был мужик и не стало. Вместе с тулупчиком и шапкой пропал. Ничего не осталось. Сколько искали, ни хрена не нашли. Да и что брехать, в пургу волки от зоны не отходят. Приловили где-то и будь здоров. Вместе с тулупом сожрали. Они у нас шустрые, не зевают, свою добычу не пропустят.
— И только возле зоны живут. А вольнонаемных не обижают?
— Нет. Тут одни зэки. В эту зону другие не пошли работать. Далеко и страшно показалось им. Никто собою рисковать не станет. Жизнь одна и у нас и у них.
— Мне, конечно, терять особо нечего. Я уже пожил сколько надо. А вот тебе, Игорь, рановато голову в волчью пасть пихать. Поживи. Ты еще многим людям нужен.