Почтовая открытка - Берест Анна
Эфраим купил фотоаппарат, чтобы навеки запечатлеть лицо Мириам. Он одевает дочь как куклу, наряжает ее в самые красивые платья, вплетает в косы дорогие ленты. Эта девочка в белоснежных платьях — принцесса Рижского королевства. Она держится гордо и самоуверенно, она сознает, как много значит для своих родителей, а значит, и для всех остальных.
Проходя по Александровской улице мимо дома Рабиновичей, люди слышат звуки рояля, но соседи никогда не жалуются, наоборот, они наслаждаются музыкой. Счастливо текут недели за неделями, все как будто вдруг стало легко. В один из вечеров Песаха Эмма просит Эфраима приготовить поднос к ужину: «Пожалуйста, Эфраим. Не надо произносить молитвы, но хотя бы прочти об Исходе из Египта».
Эфраим наконец соглашается и показывает Мириам, как положить яйцо, горькие травы, тертые яблоки с медом, соленую воду и баранью кость в центре подноса. На один вечер он включается в игру и рассказывает историю Моисея, совсем как прежде его отец: «Чем этот вечер отличается от других вечеров? Почему мы едим горькие травы? Девочка моя, Песах учит нас тому, что евреи — свободный народ. Но у этой свободы есть цена. Плата за свободу — пот и слезы».
Для этого пасхального ужина Эмма приготовила мацу по рецепту Катерины, старой кухарки свекров. Ей хочется, чтобы муж вспомнил хрусткий пресный хлеб своего детства. Весь вечер Эфраим пребывает в отличном настроении и, смеша девочку, изображает ее деда. «Рубленая печенка — лучшее лекарство от жизненных невзгод», — говорит он с русским акцентом, точно как Нахман, и отправляет в рот кусочки паштета.
Но внезапно в разгар веселья сердце Эфраима сжимается от горя. Анюта. В памяти возникает образ двоюродной сестры, он представляет себе, как она сейчас празднует Песах в кругу семьи, с мужем, ребенком, за столом с зажженными свечами… Вот она, наверное, склонилась над молитвенником… Как, должно быть, украсило ее материнство. Она стала еще прекрасней в зрелости! Тень ложится на его лицо, и Эмма сразу это замечает.
— Что с тобой? — спрашивает она.
— А может, заведем еще одного ребенка? — отвечает Эфраим.
Десять месяцев спустя, пятнадцатого февраля 1923 года, в Риге рождается Ноэми — та самая Ноэ-ми с почтовой открытки. Сестренка заставляет Мириам потесниться на троне; девочка круглолица, как ее мать, круглолица, как луна.
На деньги, вырученные от продажи икры, Эфраим покупает помещение и устраивает там экспериментальную лабораторию. Он хочет создавать новые машины. Целыми вечерами Эфраим с горящим взором объясняет жене принципы работы своих изобретений.
— Машины совершат революцию. Они освободят женщин от изнурительного домашнего труда. Вот, послушай: «В семье мужчина — буржуа, а женщина играет роль пролетариата», — разве не так? — спрашивает Эфраим, не прекративший читать Маркса и Энгельса, хотя теперь он и сам капиталист, стоящий во главе процветающего бизнеса.
«Мой муж — как электричество, — пишет Эмма родителям, — вечно в движении и несет с собой свет прогресса».
Но Эфраим — инженер, поборник прогресса, гражданин мира — забыл о том, что чужаки всегда остаются чужаками. Эфраим страшно ошибся, поверив в то, что где-то можно обрести счастье. В следующем, 1924 году его маленькое предприятие оказывается на грани банкротства — из-за кадушки несвежей икры. Досадная случайность или козни завистников? Слишком уж быстро эти мигранты, приехавшие на телеге, выбились в уважаемые люди. В гойской Риге Рабиновичи становятся персонами нон грата. Соседи по двору требуют, чтобы ученики Эммы перестали шастать взад-вперед по кварталу. От знакомых в синагоге Эмма узнает, что латыши неотступно преследуют ее мужа и будут изводить, пока он не уедет. Она понимает, что нужно снова складывать чемоданы. Но куда податься?
Эмма пишет родителям, но новости из Польши не успокаивают. Ее отец, Морис Вольф, похоже, обеспокоен забастовками, которые вспыхивают по всей стране: «Ты знаешь, доченька, каким большим счастьем для меня было бы иметь тебя рядом. Но нехорошо быть эгоистом, и мой отцовский долг — сказать тебе, что вам стоит хорошенько подумать и, возможно, уехать подальше — твоему мужу, тебе и детям».
Эфраим посылает телеграмму своему младшему брату Эммануилу. Но тот, к несчастью, живет в Париже у друзей-художников — Робера и Сони Делоне, а у тех к тому же есть маленький сын. Тогда Эфраим пишет старшему брату, Борису, который, как и многие эсеры, нашел прибежище в Праге. Но и там политическая ситуация слишком нестабильна, и Борис советует Эфраиму не приезжать.
У Эфраима больше нет ни денег, ни выбора. Скрепя сердце он отправляет телеграмму в Палестину: «Мы едем».
Глава 6
Чтобы достичь Земли обетованной, нужно спикировать от Риги строго на юг — две тысячи пятьсот километров по прямой. Пересечь Латвию, Литву, Польшу и Венгрию, а потом сесть на корабль в румынском порту Констанца. Путь занимает сорок дней. Как путь Моисея к горе Синай.
— Остановимся в Лодзи, у моих родителей. Я хочу показать девочек родным, — говорит Эмма мужу.
Преодолев реку Луцка, Эмма снова видит город своего детства — она очень по нему скучала. Шум и суета уличного движения, все эти трамваи, автомобили и дрожки, которые с адским грохотом несутся навстречу друг другу, пугают детей и восхищают Эмму. «Знаешь, у каждого города свой особенный запах, — говорит она Мириам. — Закрой глаза и вдохни».
Мириам опускает ресницы и чувствует, как пахнет сиренью и битумной гарью из района Балуты, как тянет маслом и мылом с улиц Полесья, как драз нит запах чолнта из кухонь, и повсюду разносится пыль от ткани, летят из окон ворсинки и катышки. Проходя по еврейским рабочим кварталам, Мириам впервые видит странных мужчин, одетых во все черное, похожих на стайки строгих птиц, с темными бородами, с пейсами, подпрыгивающими, словно пружинки, по обе стороны лица возле ушей, с цицитами, спадающими на длинные репсовые сюртуки, с большими меховыми шапками на головах. Некоторые носят на лбу филактерии — загадочные черные кубики.
— Кто это? — спрашивает Мириам, которая в свои пять лет ни разу не была в синагоге.
— Это набожные люди, — почтительно отвечает Эмма, — они изучают тексты.
Их забыли известить о начале двадцатого века! — смеется Эфраим.
Мириам впитывает невероятные картины еврейского квартала. Она навеки запомнит взгляд маленькой девочки, ее ровесницы, которая торгует булочками с маком, фигуры сидящих на земле старух в цветастых косынках, которые продают гнилые фрукты и расчески без зубьев. Мириам не понимает, кто купит у них такие грязные вещи.
Кажется, что улицы Лодзи 1920-х годов вышли не просто из прошлого века, но со страниц старинной книги с непонятными сказками, из мира, кишащего персонажами столь же чудесными, сколь и пугающими, из опасного мира, где на каждом углу с наглым шиком бродят матерые грабители и смазливые проститутки, где на извилистых улочках люди живут вместе со скотом, где дочери раввинов хотят изучать медицину, а отвергнутые ими женихи — взять от жизни реванш, где в аквариумах плавают живые карпы, которые могут вдруг заговорить, как в еврейских преданиях, где люди шепотом рассказывают истории о черных зеркалах, где на улице едят свежие ватрушки с маслом.
Мириам будет помнить всю жизнь приторный запах шоколадных пончиков и пекло кипучего города.
Потом Рабиновичи попадают в польский квартал, где к звукам прибавляется стрекотание ткацких станков. Но встречают их там совсем неласково. «Эй, жиды», — слышат они вокруг.
Шайка детей, за которыми бегут собаки, бросает в них камушки. Острый осколок чуть не попадает Мириам в глаз. Несколько капель крови забрызгали красивое платье, которое она надела в дорогу.
— Ничего страшного, — говорит Эмма, — это просто глупые дети.
Мать пытается стереть кровь носовым платком, но под глазом у Мириам остается красное пятно, которое скоро превратится в синяк. Эфраим и Эмма пытаются ее успокоить. Но девочка понимает, что над родителями нависла какая-то угроза.
