Сергей Герасимов - Шаги за спиной
– Я нисколько ее не люблю. Это было сумасшествие. Ты меня простишь когда-нибудь?
– Я тебя давно простила. Что ты пишешь?
– Это только мысли про себя. Я не могу написать ничего путного. Мне кажется, что я как скрипка Страдивари, я даже уверен, что могу звучать гениально, я могу исполнять гениальные мелодии, которые лежат на дне моей души. Но когда я пробую, слова расплываются, а звуки гаснут. Наверное, нет большего труда, чем научиться исполнять себя.
– Можно прочесть?
– Да.
Почему-то замерло сердце.
– Подставь лампу поближе, – сказала Тамара. – Какая тишина; наверное так поздно, но мне не хочется спать… Кто такой Абрик?
– Я не знаю, это слово выскакивало само собой.
– Это обязательно что-то значит, – сказала Тамара. – Твой грех в том, что ты безбожник. Посмотри на меня. Я спокойна, я умею прощать. Бог сделал меня лучше. Помолись, прими его в свое сердце.
– Я уже пробовал, – признался Валерий, – мне не помогло.
– Если ты пробовал искренне, то ты был услышан, – она отложила тетрадь, – я не понимаю, о чем ты писал.
– Я сам не понимаю.
– Давай забудем обо всем и будем жить только вдвоем, только вместе, только для себя.
– Давай, – согласился Валерий. – но мне все еще стыдно.
– Это ничего, – она притянула к себе его шею.
– А это не грех? – спросил Валерий.
– Бог есть любовь – любовь есть Бог – любовь не может быть грехом.
92
Следующим утром Тамара предложила сходить в горы, на ту самую полянку, где Валерий с Женей рвали цветы – ее голова разболелась невыносимо.
– Слишком часто она болит, – заметил Валерий.
– Это от высокого давления. Я же тебе говорила, что больна с детства. Голова была тяжелая всю ночь, сейчас терпимо, но я знаю, что скоро начну сходить с ума. Я должна знать, где эти цветы; ты мне покажешь.
Валерий был не уверен, что сможет узнать, но согласился.
После некоторых блужданий он нашел ту самую дорожку в горы. Дорожка начиналась от оврага с родником; у родника было множество следов коз. Метров триста дорожка шла по голой местности, затем углублялась в лес. Лес местами был почти непроходим, но, как ни странно, в самых непроходимых местах встречались дачи, огражденные колючей проволокой и защищенные гавкучими псами. Возле дач валялись бетонные плиты, доставленные сюда некоторым совершенно невозможным образом – разве что на вертолете или при помощи магии.
Несколько раз Тамара садилась, ей становилось хуже.
– Мы взяли спички? – спросила она.
– Взяли.
– Тогда мы заварим чай, как только доберемся – у меня уже нет сил терпеть.
Остаток пути они шли молча. Несколько раз Валерий пробовал заговорить, но не получал ничего кроме взглядов. Он потерял тропинку; теперь он уже совершенно точно ее потерял.
Оставалось надеяться, что такая же трава растет и в других местах. Пока цветков нигде не было. Тогда были желтые колокольчики, они росли на длинных стеблях. Не могут же они расти только на одной полянке?
Они добрались к вершине только к трем часам. Валерий сел в траву.
– Это здесь?
– Да, здесь, – соврал Валерий.
– Где они?
– Подожди, я отдохну.
– Я не могу ждать, – сказала Тамара, у меня все плывет перед глазами. Мне еще никогда не было так плохо, как сейчас.
– Вот это кажется они, – Валерий указал на светло-желтые цветки, которые пробивались сквозь траву здесь и там.
– Ты уверен?
– Да, – соврал Валероий, – ты же видишь, что других здесь нет.
– Тогда я буду рвать, а ты разводи огонь.
Она нарвала большую охапку, очень большую, такую большую, что едва могла удержать,(это были совсем другие цветы, но Валерий не мог признать своей ошибки), связала охапку веревочкой, затянув потуже, и чуть повеселела.
Валерий уже закипятил чайник. Тамара легла и закрыла глаза.
Ее лицо, еще не загоревшее, было бледным до зелени. Живот вздрагивал, как будто она видела страшный сон.
Когда чай заварился, Валерий отлил его в кружку и подул.
– Подожди, сейчас остынет.
Он поставил кружку на траву и заметил как бьется жилка на его руке пониже локтя. Кто-то пощекотал спину.
– Это ты?
– Что я?
Тамара открыла глаза.
– Ты балуешься?
– По-твоему, я могу баловаться? – она начала пить чай, мелкими глотками.
– Посмотри, что с моей спиной?
– Дергается мышца. Это от усталости… У этого чая совсем другой вкус.
Еще одна мышца забилась на груди. Стало страшно. Как будто кто-то привязал к тебе веревочки и дергает.
– Это не тот чай, – сказала Тамара, – ты перепутал.
Она некрасиво упала на бок и ее стало рвать. Валерий отвернулся.
Через полчаса она пришла в себя. Над полянкой летали ласточки и громко свиристели; летали стайкой, наматывая круги – как велогонщики на стадионе.
– Тебе легче? – спросил Валерий.
– Это была не та трава. Ты бы мог меня отравить.
– Но ты же знаешь, что я не хотел.
– Да, иначе я бы уже умерла. Пойдем отсюда, я буду глушить боль тройчаткой. Жаль, что ничего не вышло.
Валерий попробовал встать и упал.
– Что с тобой?
– Судорога!
– Где?
– Вот! Не касайся! Это из-за горы. Я не привык к таким подъемам.
Он оперся на ее плечо и стал спускаться. Они добрались к дому только к часу ночи и, помучившись, вызвали «Скорую».
Судороги не прекращались, а Тамаре становилось все хуже. Она была почти в бреду.
– Не бойся, это ничего, – поддерживала она сама себя, – ведь от головной боли никто еще не умирал. Потерпи, терпи.
Скорая явилась довольно быстро и увезла обоих. Их поместили в разные палаты, даже на разных этажах. На утро Валерию сообщили, что у Тамары было сильное отравление растительным токсином.
93
– А вот с вами дело серьезнее, – сказал врач.
– Что, просто из-за судороги?
– Нет, судороги – это только звоночки. Мы вам сделали ЭЭГ.
– И что же?
– У вас была травма мозга? – поинтересовался врач.
– У меня была клиническая смерть.
– Из-за чего?
– Из-за отравления.
– Последствий не было? Судорог, головокружений, галлюцинаций – кто-то называет ваше имя; видений – разных мелких насекомых или людей, которые умерли?
– Мне кажется, что за моей спиной идут шаги, – сказал Валерий.
– Давно?
– Давно.
– Постепенно усиливается?
– Да. Скажите, это опасно?
– Я хотел бы вас успокоить, но не могу. Энцефалограмма показала постепенное разрушение нервной системы. Вначале подергивания и судороги, потом галлюцинации и бред, потом расстройство жизненно важных функций.
– Потом все? – спросил Валерий довольно спокойно. Ему показалось, что он давно ожидал этого. Я тебя все равно съем. Абрик.
– Потом все, – ответил доктор.
– Сколько мне осталось?
– Этого я не могу вам сказать. Но год у вас остается в запасе. На вашем месте я бы поразвлекался и привел в порядок свои дела.
– У вас есть отдельная палата, которая запирается изнутри? – спросил Валерий.
– Если у вас есть деньги.
– Денег хватит, чтобы купить всю больницу. Я хочу отдельную палату, в нее инструмент…
– Простите, что…
– Пианино. Еще бумагу и радиоприемник. Сегодня же. И я хочу увидеть Тамару.
94
С Тамарой было все в порядке. Она весело болтала с двумя соседками по палате (у одной была сожжена половина лица, другая была толста и с носиком хрюшки; обе с умными глазами. Умные глаза с оттенком спокойного стеклянного идиотизма – как у всех слишком верующих). Когда Валерий вошел, они деликатно удалились.
– Прости меня, – сказал он.
– Я простила. Но сколько раз ты будешь говорить «прости меня?»
– Пока у тебя хватит сил меня прощать.
– У меня хватит сил прощать тебя вечно, – сказала Тамара, – потому что я действительно люблю тебя. Когда ты мне в последний раз говорил о своей любви?
– Я не помню. Мне было стыдно – как будто доверяешь кому-то хрупкую драгоценность.
– Хрупкую драгоценность, – повторила Тамара задумчиво, – это звучит красиво. Я хотела бы быть целым гаремом женщин, чтобы любить тебя сотней сердец. Что бы ни случилось – ты мой самый любимый, запомни это… Что сказал врач?
– Ничего хорошего. Он сказал, что мой нервная система разрушается.
– Значит, это опасно.
– Год жизни он мне обещает, – сказал Валерий, – ты же разбираешься в медицине, подскажи мне что-нибудь! Лечение за границей, может быть.
– Может быть, – сказала Тамара, – может быть это поможет.
Через два дня ее выписали, снабдив самыми лучшими таблетками (которые все же помогали лишь наполовину) и предписаниями насчет еды. Валерий остался в больнице.
Палата, предоставленная ему, была небольшой, двухместной, но второго пациента быстро выселили. Одна из четырех стен была сплошным окном, ярким в солнечные дни и черным вечерами – вечерами Валерий чувствовал себя как артист на сцене; свет он выключал поздно.
