Сергей Герасимов - Шаги за спиной
– Она за все хватается, всегда была такой, – ответил Валерий. – Вчера она чуть не схватилась за голый электрический провод.
– Но ведь это ужасно. Ты хоть понимаешь, кого мы навязали на свою голову? Или она уже совсем замазала тебе глаза?
Валерий подумал.
– Да, понимаю. Было бы лучше, если бы она куда-нибудь убралась.
– Ты действительно так думаешь?
– Да.
– Но ты сказал неосторожно. Я не забуду твоих слов.
– Ты о чем?
– Неосторожные слова всегда прорастают и пускают веточки.
Вот первая веточка: избавься от этого ребенка. Видишь, я поймала тебя на слове.
– Интересно, как?
– Ты же мне рассказывал о своем везении – сосредоточся, захоти, пусть она уйдет, уедет, улетит, уплывет. Пойми, я так больше не могу!
– Что такое?
– Только не притворяйся, пожалуйста. Я все почувствовала еще на вокзале. Убери эту мразь от меня!
На дороге стоял грузовик с откинутым задним бортом. Из грузовика выгружали стекло и заносили его в арку – там был магазинчик. Стекло было сложено наклонно, во много слоев и цветом напоминало утреннюю глубокую воду, в которой кажутся драгоценными даже такие знакомые собственные руки. Арка входила в длинный многоэтажный дом (этажей семь, примерно).
Из каждого окна торчало по антенне, и все антенны на длинных штырях. Все антенны разные: от простых двух палочек, до направленных контуров сложных, причудливых, порой невероятных конструкций. Лес антенн, похожий на компьютерный кошмар, от которого даже робот проснется в холодном поту. А вот эта антенночка миленькая: две банки из-под Пэпси надеты на две деревянных палки – вершина инженерного гения.
Женя подбежала к грузовику со стеклом и обернулась:
– Смотрите, как красиво! Точно под цвет воды!
– Совсем непохоже, – сказала Тамара тихо.
– Нет, – ответил Валерий, – похоже. На глубине как раз такая вода, особенно под ярким солнцем.
Женя дернула веревочку и стопка стекла поплыла. Валерий с Тамарой остановились, не сообразив, что будет дальше. Женя упала под стекла. Она пыталась выбраться, приподнимала листы, но скользили все новые и новые. Она затихла под стеклами – как будто утонувшая под солнечными слоями чистой воды. Ее раскинутые руки казались драгоценными и ненастоящими.
– Почему она не вылазит оттуда? – спросил Валерий.
Рядом уже стоял работник магазина. Он снял одну перчатку и вытирал пот со лба.
– Триста килограмм, – сказал он, – эта пачка весила триста килограмм. А я унес только два стекла из тридцати. Ее уже раздавило – стекла только кажутся легкими. Они тяжелее камней…
Валерий схватил камень (слава Богу, подвернулся) и бросился к стеклам. Глаза Жени еще казались живыми. Он ударил в край стекла и лист мгновенно треснул. Еще минута – и Женя лежала освобожденная, среди осколков. Тамара успела вызвать скорую.
– Очень крепкий организм, – сказал врач. – Это первые в моей практике. Она должна была умереть. Это почти то же самое, что попасть под Запорожец, который медленно тебя переедет всеми колесами. У нее сломанны все ребра и еще много чего. Вы говорите, что она спортсменка?
– По-моему, почти мастер спорта.
– Это объясняет. Она продержалась с помощью мышц – обломки костей не вошли в сердце и легкие. Но еще минута – и она бы задохнулось. Вам очень повезло, что вы ее спасли.
Вы можете собой гордиться.
– Я горжусь, – ответил Валерий, – она будет в порядке?
– Будет, но не скоро. А большой спорт ей, я думаю, закрыт.
Пусть скажет спасибо, что жива.
Они спустились и вышли в вестибюль.
– Кто-то идет за нами? – спросил Валерий.
– Только вдалеке. Сколько шагов ты слышишь?
– Не могу сказать. Пять или шесть человек. Понемногу их становится больше.
– Тебе нужно подлечиться.
– Ты же сама говорила, что это не болезнь. Ты же слышала их.
– А вдруг мне показалось?.. Ты действительно захотел, чтобы Женя от нас отстала?
– Хочешь сказать, что это произошло из-за меня?
– Было похоже. Но я не верю в такие вещи; не верю, даже когда вижу своими глазами. Ты меня понимаешь? И ведь это я тебя подтолкнула, я тебя попросила, помнишь?
– Шаги громче, – сказал Валерий.
– Это не шаги. Это наш знакомый.
К ним подошел рабочий, тот, кто переносил стекла. Кисти его рук были плотно перебинтованы; сквозь повязки проступала кровь. Но он был весел.
– Я слышал, что с ней порядок, да?
– Почти. Она будет выкарабкиваться несколько месяцев.
– Жаль девочку. Но вы молодец! А я просто совсем растерялся.
Валерию снова показалось, что все это уже когда-то происходило – и было такой же неправдой.
– Что с вашими руками? – спросил Валерий.
– Я ведь разгребал куски стекла. В такие моменты не думаешь о собственных руках. Боюсь, не было бы заражения. А что с вашими руками?
Валерий внимательно посмотрел на свои руки. С ними было все в порядке.
– Что такого с моими руками?
– Ничего, – ответил рабочий, – в том-то и дело, что ничего. А вы ведь разгребали стекла вместе со мной. Почему на вас нет ни одной царапины? Вы просто счастливчик.
90
Пустая тетрадная страница. О чем писать? Не кажется ли, что вся жизнь пошла коту под хвост? Абрик. Непонятно, но я только что написал слово «Абрик». Я не знаю почему. Абрик.
Вот написал еще раз. Я всю жизнь думаю и пищу не о том. Мои мысли прыгают во все стороны как блохи. Абрик. Я хотел бы написать нечто, что оправдало бы мою жизнь. Боже, как я хотел бы! У меня уже есть «Рак» и несколько гениальных (не стесняюсь) мелочей, подобных ему. Абрик. Но этого слишком мало, хотя часть бессмертия они дают мне. Я часто думал раньше: что бы я стал делать, если бы мне точно отмерили месяц, день или год оставшейся жизни? Я всегда решал, что стал бы писать музыку. Только писать. Не спать, не есть, а только писать. Но вот – я не могу. Нельзя писать по заказу, даже по собственному. Абрик. Да исчезни ты; ты ничто, ты только проклятая судорога пальцев! Итак, вернемся к началу: жизнь пошла коту под хвост. Но за что же? За то, что я был таким плохим? Но я ведь не был плохим, если вспомнить. Я никого не убил, я даже не способствоваал ничьей смерти. Я пытался убить, но не смог. Черт попутал, да не с тем связался. А что та девушка из магазина и тот, кого я ударил по голове? Они наверняка живы. Не так уж умело я бил.
Итак, я никого не убивал, я до двадцати шести оставался девственником, поэтому, если сравнить количество моих прелюбодеяний с тем, что творят другие, то я почти святой.
Абрик. Опять этот проклятый Абрик. Кто он такой, чтобы выскакивать между строк? И, тем не менее, я негодяй. Но почему? Я украл деньги. Я украл деньги у того, у кого следовало бы украсть. Это еще не слишком плохой поступок. И я дважды спас человеческую жизнь: один раз я вытащил Женьку из под стекла; один раз я отговорил Пашку от убийства. Это искупает. Почему же мне так гнусно? Абрик. Кто такой этот Абрик?
Это я, – вывела авторучка.
Кто это «Я»?
Я твой старый знакомый.
Пошел к черту! – написал Валерий.
Я тебя все равно съем. Абрик.
Я тебя не знаю!
Авторучка нарисовала схематического чертика. Того самого, с которым он разговаривал в больничном парке.
Того самого, которого просил подарить везение и любовь женщин. Контур был прекрасно узнаваем.
91
Валерий прекратил писать, чувствуя, как зашевелились волосы на голове.
Была ночь, часы с маятником только что отбили полночь (и хотя полночь здесь сдвинута на час от общепринятого времени) – это время чертей, оборотней, вурдалаков и невиннно убиенных. Время совершать признания и время прощать.
– Тамара?
Тамара спала, откинув голову (только вечером помыла волосы; милая, как же я люблю каждый твой волосок); спала, приоткрыв рот. Жаловалась на головную боль с вечера, бедная.
Что ей снится? Что снится человеку с чистой совестью?
Сады, радость летних дней, счастье с любимым, чайка, скользящая над волнами, и интересные сюжеты с собственным участием, где добро всегда побеждает.
– Тамара?!
Она пошевелилась, открыла глаза и доверчиво, по детски, улыбнулась. Все можно простить за одну такую улыбку – но почему я сам не умею улыбаться так?
– Ты меня разбудил.
– Прости меня. Как голова?
– Болит, но терпеть можно.
– Ты ничего не ела вечером, – сказал Валерий.
– У меня постоянная горечь во рту. Это из-за головной боли; таблетки не помогают, помогали только женькины цветы.
Она говорила, но глаза оставались спящими.
– Прости меня, – повторил Валерий.
– За то, что разбудил?
– Нет, за все. Мне стыдно.
Сон в ее глазах исчез – как будто растаяли две прозрачные льдинки; заблестели слезами в уголках глаз.
– О чем ты говоришь?
– Мне стыдно, – продолжил Валерий, – стыдно видеть тебя, говорить с тобой, прикасаться к тебе. Ты знаешь?
– Я знаю, – сказала Тамара. – Я же сказала тебе, что знала все с самого начала. Я тебя не виню, она сама на тебя вешалась.
