Инна Александрова - Свинг
Их расселили по квартирам. Она попала к Антонине Дмитриевне Антиповой, высокой, статной, полной женщине с красивым лицом. Так вошла в ее жизнь Тоня первая. Вторая Тоня, ее милая Тонечка, ее дружочек, которой теперь она всем обязана, темненькая, худенькая, изящная, с большими серыми грустными глазами.
Вера Николаевна и женщины, приехавшие с ней, сразу попросили работы. Она могла спасти и оторвать от тяжелых мыслей. Но работы не было. Лишь к концу месячного пребывания в Чашах только Вере Николаевне нашлось место, потому как была бухгалтером-товароведом да еще с высшим образованием. Теперь она стала учетчицей на складе готовой продукции небольшого ремонтно-механического завода, что располагался у станции.
Месяц, который провела Вера Николаевна без работы, да и когда стала работать, непрестанно думала, анализировала, и думы эти резко отличались от московских — наступила совсем другая жизнь. Теперь понимала, что все упования на лучшее будущее во имя грядущих поколений, вся вера в возможность окончательной победы коммунизма — болтовня, потому что при коммунизме не должно быть ни тюрем, ни ссылок, ни репрессий. Теперь понимала, что беды людей не только из-за злобы и невежества, но и из-за отсутствия хороших, убедительных, исполняемых законов. И если бы были хорошие законы, бед было бы меньше и не случилось бы того, что случилось с ней и Мишей. Если есть Бог, почему он не дает людям хорошие законы, думала Вера Николаевна, но тут же себя обрывала, одергивала, вспомнив о заповедях Христа. Нет, Бог дал людям все, а главное — свободу выбора. Но людей все заносит и заносит куда-то в дьявольщину. Тогда она еще верила в справедливость, полагая, что если справедливость заключается в совершении поступков, полезных обществу, значит, она должна обуздать пороки, свойственные человеку.
Интуитивно понимала, что навсегда кончилась какая-то большая часть ее жизни. И жизнь прежняя никогда-никогда больше не повторится, а теперь есть — несвобода, Кузьмин, у которого каждые десять дней она расписывается в толстой амбарной книге, работа, Тоня, корова, за которой нужно убирать. Это стало ее делом. А еще — письма матери, которые писала каждую неделю и на которые очень ждала ответа.
Но однажды, в конце тридцать седьмого, лучик все-таки блеснул. Тоня уговорила ее пойти в клуб, в кино. Перед сеансом давали какой-то маленький водевиль конца прошлого века. Самодеятельные артисты искренне играли и когда кончили, в каком-то неясном порыве она вдруг поднялась за кулисы. С ней разговаривал невысокий, стройный человек, назвавшийся Николаем Степановичем Невзоровым. Так они познакомились с Колей.
Кино не смотрели: разговор захватил обоих. Николай Степанович был сослан, сослан за брата — одного из первых советских летчиков. Жил с родителями, тоже сосланными. Работал на механическом инженером и очень удивился, что до сих пор они не встретились. Был он на два года старше ее и холост. Об этом упомянул как бы вскользь. А потом пригласил к ним домой. Так началась их дружба, которая только через три года завершилась близостью и браком.
Конечно, дружба с Колей скрашивала существование, но самым светлым пятном было участие в самодеятельности. Это позволяло отключаться, уходить от серости, убогости и несвободы. Они решили ставить «Грозу».
Вера Николаевна уже хорошо понимала, что человек всегда обуреваем страстями — любовью, алчностью, желанием могущества. Сильные страсти необходимы, ибо без страстей жизнь была бы невыносимо пресной. Поэтому Катерину из «Грозы» любила и, когда Коля сказал, что верит — она сыграет эту роль, все ее мысли, свободные от работы и быта, теперь были заняты этой судьбой.
Вера Николаевна верила в особое предназначение женщины. Считала, что произошла вселенская несправедливость: Бог создал мужчину и женщину для совместного владения всем сущим на Земле, а по жизни так не случилось. Женщина превратилась в рабыню, в рабыню раба, потому что мужчина тоже раб. Гармонии между мужчиной и женщиной как не было, так и нет, а всю власть мужчина старается забрать себе. Поэтому перекос во всем — в обществе, в частной жизни. Непонимание. Вражда.
Репетировали долго, хотя роли уже давно знали назубок. Коле, игравшему Бориса и режиссировавшему, все время что-то не нравилось. Человек он был требовательный. А Вере Николаевне роль удалась, и, выходя на поклоны, она видела в зале заплаканные женские лица.
Они объединились с Колей в сороковом, но, сойдясь, ничего не загадывали на будущее. Будущее в их положении было призрачно и эфемерно. Жили одним днем. Не было главного — свободы. Дарованная человеку Всевышним, она была у них отнята. Им обоим было далеко за тридцать, и, учитывая это, никогда не заговаривали о детях.
Перед самой войной, в начале сорок первого — опять в одни сутки — им предписали переехать в Северный Казахстан, в Приозерск. Воля была чужая, государственная, но получилось не хуже, а даже лучше. Приозерск оказался районным центром, бывшей казачьей станицей, однако уже имел статус города.
Работу дали сразу. Веру Николаевну назначили старшим бухгалтером в заводской конторе, Николая Степановича — начальником участка в цехе. Смотря из далекого далека в то время, становится ясно: люди, определявшие их на работу, понимали, что они никакие не «враги народа», что верить и доверять им можно и нужно, а вот жизнь их исковеркана и подневольна.
Была еще одна радость: в заводском общежитии дали девятиметровку. Какое необыкновенное счастье! Собственное жилье, и платить нужно было самую малость. А главное — без бдительного ока хозяев. При заводе — клуб, в клубе — самодеятельность. Они быстро в нее вписались. Начали готовить «Бесприданницу». Ей дали роль Ларисы.
Незадолго до переезда в Приозерск умерли почти разом Колины родители. В Москве болела, но еще работала Верина мама. Вера писала ей часто и аккуратно — ничем иным помочь не могла.
Жизнь принимала какие-то человеческие очертания, и в конце концов они же были не в тюрьме, не в лагере. Они были всего лишь в ссылке. Значит, уже счастье. А люди везде живут. Они еще молоды. Даже писем Сталину, как другие ссыльные, не писали. Зачем? Сталин знает, что делается в стране. В этом были уверены. Значит, машина, которую он запустил, должна работать так, как он задумал. И тут хоть плачь, хоть ори — только доорешься до лагеря. А потому — лучше молчать, работать, уходить в иную жизнь, жизнь, которую давало искусство.
Война круто все изменила. Они даже не подозревали в себе такого патриотизма. Но в первый же день оба пошли в военкомат и сказали: у нас нет детей, мы здоровы и молоды. Наше место на фронте. Военком попросил у них паспорта. Паспортов не было. Были справки, удостоверяющие личность. Военкому стало все ясно. И тогда он произнес одну-единственную фразу, которую запомнили на всю жизнь: «Такие, как вы, и на фронте не нужны». Это значило: они изгои, нелюди, которым нельзя доверить защиту Родины. Теперь они знали свой шесток, свое место…
Бомбежек не было — слишком далеко от фронта. Голод тоже еще не настал, но ремешки пришлось быстро затянуть потуже. Работали сутками: завод перешел на выпуск оборонной продукции.
В конце сентября всех послали на уборку картошки. Подходящей одежды не было. Купить было уже негде и не на что. Поехали в том, что похуже. И, конечно, здорово простудились. Коля отделался сильным кашлем, а Веру пришлось положить в больницу: воспаление легких, температура под сорок. Вот здесь, в больнице, и произошло их знакомство с Ириной Яновной, ее Ирочкой. Дорогой подружкой.
Как все врачи в глубинке, Ирина Яновна одинаково хорошо владела и скальпелем, и стетоскопом. Муж ее был главным инженером спиртзавода, который теперь, в войну, тоже спешно начал расширяться и работал день и ночь. Дочь — школьница.
Что такое дружба? Друг — наверно, избранный нами родственник, хотя родственники, надо сказать, часто не бывают друзьями. Дружат по-разному — ради удовольствия, ради корысти. Но дружат еще и потому, что есть потребность в человеке, которому ты мог бы рассказать все-все, даже такое, чего не расскажешь жене или мужу. Таким другом стала для нее Ирочка.
Ирину Яновну и Бронислава Брониславовича прислали в райцентр в тридцать пятом, когда начали строить спиртзавод. С маленьким ребенком на руках, с нуля, они вместе с другими выстроили современное производство. Уважением пользовались полным, хотя были нерусскими. В те годы вопрос национальности не так волновал людей, как это стало позже. Если в Москве еще можно было услышать антисемитские высказывания, то в глубинке этого не было. Вот и мама Веры Николаевны — чисто русский человек — ни полслова не сказала Верочке, когда вышла она замуж за Мишу Ривкина. Во время войны в Приозерск понаехало столько эвакуированных и ссыльных — немцев, евреев, чеченцев, ингушей, что если бы стали разбираться, кто есть кто, страшная резня началась бы. Наверно, потому теперь, когда по телевизору Вера Николаевна слышит: «лицо кавказской национальности», «скрытый еврей», ей становится страшно. Страшно не за себя: она старая. Страшно за молодых, которые живут, растут в такой национальной ненависти и вражде, что никак понять не могут: зло в эту жизнь, в этот мир приходит совсем с другой стороны. Зло идет от несовершенства человека, от того, что он постоянно ожесточается, думая только о собственной выгоде. Вся жизнь человека, к сожалению, замешена на противоречиях, на зле, а благо так хрупко, так недолговечно.
