Д. Томас - Белый отель
«Гардеробщики» стягивали годную к употреблению одежду; «строители» возводили огромные погребальные костры; «истопники» заставляли их гореть, поджигая волосы трупов; «дробильщики» просеивали пепел на случай, если их товарищи не заметили что-нибудь ценное; наконец, «садовники» на тачках развозили этот пепел и разбрасывали по землям вокруг оврага.
Работа была почти невыносимой. Охранники спасались от немыслимой вони, весь день поглощая водку. Русских пленных, согнанных сюда, не кормили (но горе тем, кто слабел). Время от времени, обезумев от соблазнительного запаха жареного мяса, кто-то из них пытался вытащить кусок. Пойманных на такой дикости живьем, словно раков, бросали в костер. Пленные сознавали, что когда превратится в пепел последний труп, сожгут и их, — тех, кто до этого доживет. Охранники понимали, что они это знают, и перебрасывались шутками с обреченными людьми. Однажды прибыл фургон, набитый женщинами. Когда пустили газ, внутри, как обычно, раздались крики и стук; но вскоре все затихло, и двери открыли. Наружу вытащили сотню с лишним обнаженных девушек. Пьяные охранники надрывались от хохота. «Давайте! Берите их! Окрестите девок, сделайте из них баб!» Они едва не подавились водкой: девушки работали официантками в киевских ночных заведениях, а значит едва ли среди них была хоть одна девственница. Даже пленные растянули иссохшие губы в ухмылке, укладывая трупы вместе с теми, кто еще дышал, на погребальный костер.
Когда война закончилась, забота об искоренении всяких следов убитых людей легла на другие плечи. Спустя какое-то время, Дина Проничева перестала утверждать, что сумела сбежать из Бабьего Яра. Овраг перегородили плотиной, накачали воду и ил, создав зеленое стоячее озеро, источавшее запах гнили. Плотина прорвалась; ядовитая жижа залила целые кварталы. Даже два года спустя находили застывшие в своих предсмертных позах, словно жители древней Помпеи, трупы.
Никому не пришло в голову установить здесь мемориал. Овраг залили цементом, потом проложили шоссе, построили телевизионный центр, целый жилищный комплекс высотных домов. Мертвых людей скрывали под толщей земли, сжигали, топили, и снова скрывали, уже под прочным слоем стали и бетона.
Но все это не имеет никакого отношения к душе и ее странствию, к невесте, что больна любовью, дочери Иерусалима.
VI
Лагерь
После ужасных, отравленных атмосферой хаоса дней, кошмарного путешествия в переполненном вагоне, они наконец высыпали из поезда на маленькую пыльную платформу в середине бесконечной равнины. Их ожидал нелегкий переход на другую сторону по узенькому мосту, зато как приятно потом было вдохнуть полной грудью напоенный сладостью воздух, как хорошо, что их просто пропустили, без толкотни и грубости, без всяких формальностей. Там уже стояли наготове автобусы.
Молодой лейтенант, отвечавший за группу, в которую входила Лиза, от смущения немного заикался, когда зачитывал список, и это сразу разрядило атмосферу. По приглушенному хихиканью пассажиров он понял, что неправильно произнес одно из сложных имен, и смущенно улыбнулся. Особенные затруднения вызвала фамилия Лизы. На блестевшем от пота лице, — стояла очень жаркая погода, — выделялась белая полоска шрама, прорезавшая щеку и лоб. В кармане форменного кителя торчала бесполезная перчатка.
Когда автобус, подняв тучу пыли, тронулся с места, лейтенант опустился на свободное сидение рядом с Лизой. «Извините, мне так неловко!» — он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. «Как я понимаю, это польская фамилия?» — поинтересовался он; Лиза кивнула. На самом деле, ей было неловко из-за своей оплошности. Не желая больше выносить притеснения, через которые пришлось пройти при предъявлении документов, она решила не называться ни Беренштейн, ни Эрдман. Остановилась на Морозовой. Но в последний момент, повинуясь странной прихоти, указала девичью фамилию матери, Конопника. Теперь уже поздно что-то исправлять. Молодой офицер интересовался, как прошло путешествие на поезде. «Ужасно! Просто ужасно!» — откликнулась Лиза.
Юноша сочувственно кивнул и заметил, что, по крайней мере, теперь они как следует отдохнут в лагере. Там, конечно, не хоромы, но довольно комфортабельно. Потом их пошлют дальше. Вы и представить себе не можете, сказала ему Лиза, как много значит после всего пережитого услышать нормальный дружеский голос. Она взглянула в окно, на унылую пустыню под раскаленным небом, и пропустила мимо ушей следующий вопрос. Юноша повторил: «Чем вы занимались в прошлой жизни?» Он явно обрадовался, узнав, что сидит рядом с певицей. Сам он небольшой знаток, но очень любит музыку, и, кроме прочих обязанностей, на него возложили организацию концертов в лагере. «Вы не откажетесь нам помочь?» Лиза сказала, что с удовольствием примет участие, если ее голос покажется приемлемым.
«Я Ричард Лайонс», — лейтенант протянул ей левую руку над спинкой сидения. Она неловко пожала ее, почему-то тоже левой рукой. Имя показалось знакомым; наконец, она вспомнила, что встречалась с его дядей во время отдыха в австрийских Альпах! «Он думал, что вы погибли», — воскликнула Лиза. «Как видите, это не совсем верно», — криво усмехнулся лейтенант, и прикоснулся к пустому правому рукаву. Разумеется, он знал отель, в котором она останавливалась, потому что частенько ездил туда сам покататься на лыжах.
«Великолепные там виды».
«Да, но здесь тоже красиво», — отозвалась она, снова бросив взгляд на песчаные дюны. «Мир прекрасен».
Она воспользовалась случаем, чтобы узнать, как здесь можно разыскать родных. Он вытащил блокнот из нагрудного кармана и записал фамилию ее мужа, ловко удерживая книжечку и ручку одной рукой. Лейтенант обещал навести справки. «Можете не сомневаться, ваши родственники тоже сейчас просматривают списки новоприбывших». Лиза поблагодарила его за доброту. Пустяки, сказал юноша, всегда рад помочь.
Он извинился, встал и прошелся по автобусу, подбадривая пассажиров. Смертельно уставший Коля спал, уткнув голову ей в плечо. Она подвинулась, чтобы ему было удобнее. Грудь ужасно ныла. Однако вскоре все равно пришлось разбудить мальчика: автобус остановился. Несмотря на усталость, пассажиры не сдержали изумленно-радостных возгласов, увидев перед собой настоящий оазис, — ярко-зеленую траву, пальмы, искрящуюся воду. Само здание больше походило на отель, чем на временный лагерь. Лизе с сыном предоставили отдельную комнату. Здесь сладко пахло деревом. Брусья были из кедра, балки из пихты.
Коля сразу же помчался с Пашей обследовать окрестности, но Лиза так вымоталась, что буквально рухнула в постель. Когда уже стало смеркаться, ее разбудил негромкий стук в дверь. Она не сомневалась, что пришел Коля, — мальчик пока не запомнил, где их комната, и боялся ошибиться. Неодетая, — она еще не распаковала вещи, — Лиза открыла дверь. Перед ней стоял лейтенант. Застав ее в таком виде, он покраснел, извинился, что побеспокоил. Юноша ужасно заикался: ему следовало догадаться, что после долгого переезда дама рано ляжет спать. Он просто хотел сообщить, что ее мужа Виктора в списках нет, зато в них значится некая Вера Беренштейн. Кроме того, нашелся еще один человек с ее редкой фамилией — Мария Конопника. «Но ведь это моя мать!» — обрадованно воскликнула Лиза. Он просиял от удовольствия и пообещал посмотреть еще.
Время летело незаметно. В столовой она приглядывалась к собравшимся и каждый раз находила знакомые лица. Однажды Лизе даже показалось, что она увидела Зигмунда Фрейда, — глубокого старика, у которого повязка полностью скрывала нижнюю часть лица. Он обедал, — точнее, пытался есть, — в одиночестве. Она испытывала такую почтительную робость, что не решилась подойти и поздороваться с профессором. К тому же, она могла ошибиться: говорили, что старик приехал сюда из Англии. И все же, разве спутаешь с кем-то другим его благородный профиль? Когда же он засунул сигару в маленькое отверстие, не закрытое повязкой, — все, что осталось от рта, — и с явным трудом несколько раз затянулся, последние сомнения исчезли. У нее возникло немного хулиганское желание написать ему открытку (с изображением лагеря, других здесь не продавали) примерно такого содержания: «Фрау Анна Г. приветствует Вас и просит оказать ей честь, выпить вместе с ней стакан молока» Возможно, он улыбнется, вспомнив повара в белом отеле. Пока она вертела открытку в руках, собираясь купить ее, неожиданно осознала, что старый добрый священник из ее «дневника» на самом деле Фрейд. Как она раньше не догадалась? Это же очевидно! Тут она похолодела: профессор с его всепроникающей мудростью наверняка сразу все понял и решил, что она смеется над ним. Значит затея с открыткой, которая напомнит ему неприятный эпизод прошлой жизни, выглядит по меньшей мере нетактично.
