Нина Катерли - Курзал
— Устала… — вдруг вздохнула Алла Сергеевна. — Надоело, ну просто… И годы. Все считаю, сколько до пенсии. Долго еще… несколько лет… пять месяцев и семь дней… Теперь уже шесть.
Лиза посмотрела на часы — четверть первого. Пора ложиться, а спать совсем неохота. Вот и рукав готов, осталось только пришить.
Когда она закончила свитер и положила его на диван, было уже начало второго. Наступило двадцать восьмое число. День его рождения. Лиза сняла с полки каменную собачку, посадила на стол, подумала, достала из шкафа платье, туфли и переоделась. Поправила цветы в вазе. Они уже начали вянуть, но ничего, до Ленинграда достоят. А там… Лиза накрыла на стол, вынула яблоки, за которыми специально бегала в Петрозаводске на рынок, конфеты, два стакана, а главное, бутылку шампанского — куплена по секрету от него, он любит, — всегда заказывал, и в баре в тот вечер, и потом в кафе, куда они ходили в Перми.
Через десять минут сидела за столом, держала в руке стакан с шампанским. Себе плеснула на донышко, Александру Николаевичу от души. Зажмурилась — вот он, сидит напротив, загорелый лоб, темные волосы с проседью, мягкие. Глаза… Какого цвета? Иногда серого, а иногда совсем голубые, просто синие. Сейчас он сидел в новой голубой рубашке, глаза были как раз синими, у глаз — морщинки, и в них кожа белая, потому что он всегда щурится на солнце. А брови выгорели… Лиза подняла свой стакан и молча сказала тост. За его здоровье, за счастье, за… все и за скорую встречу! И сразу выпила. Через секунду сделалось тепло, щекам так даже жарко. И тут она наконец открыла глаза, а напротив пустое место и нетронутый стакан.
Лиза быстро взяла этот стакан, половину отлила себе и выпила из обоих по очереди. Сперва его долю, потом свою. Вот теперь все, как положено, вместе выпили! А-а, ничего… Сегодня можно, сегодня день особенный и случай особенный, правда, собачка? Бедненькая, смотрит, а ей ничего не дали. Хочешь яблока? Не хочет, боится. А глаза несчастные, обиженные. Лизе вдруг до слез стало ее жалко, эту собачку, взяла в руки, стала греть. Ой, собака ты, собака, ой, собаченька моя! Поцеловала в голову и вдруг сама не заметила, как заплакала. Слезы были не тяжелые, текли себе и текли, и в груди от этого делалось свободней и горячей. Легче становилось. А сейчас мы за тебя выпьем, собачечка, ты ведь наша общая, моя и его, а больше ничья! Лиза налила себе еще, стукнула тихонько краем стакана по собачьему носу и выпила. Вот так! Слезы все текли, пускай себе текут, кому они мешают? Да, собака, что ты говоришь? Послезавтра?.. Нет-ет! Лиза погрозила собачке пальцем. Второй час ночи! Нетушки, завтра уже! Завтра наведем красоту, накрасим ресницы, губы, причешемся, наденем его любимое платье. Он ведь обязательно придет, правда, собачка? Не может быть, чтобы не пришел? Не может! Не может!!
Утром Лиза проспала завтрак, девочки опять приходили узнать про здоровье. Сказала, болит голова. Голова-то, в самом деле, побаливала, но это ничего, плохо другое — Лизу точно всю корежило внутри, минуты на месте не усидеть, хочется спешить куда-то, бежать, что-то делать. К обеду успела выстирать платье, и уложить вещи в чемодан (подарки сверху, чтобы сразу достать), и прибраться. Вечером придут Катя с Ирой, да и вообще неудобно сдавать грязную каюту, протерла мокрой тряпкой окно и плафон на потолке, смахнула с полочки пыль. После обеда гладила, чистила выходные туфли, а когда уже совсем стало нечем заняться, легла. Хотела читать, не смогла, попыталась заснуть, чтобы время быстрее шло. А оно, конечно, не двигалось.
Еле дотерпела до ужина, а после ужина явились Катя с Ирой, в новых платьях, подкрашенные, а Лиза кулема кулемой, в сарафане, белое пожалела надеть. Ладно, сойдет.
Девочки принесли с собой записные книжки — обменяться адресами. Лиза выставила свое шампанское. Кто снял пробу? Да выпивали тут как-то с Александром Николаевичем, вот осталось, а сегодня как раз день его рождения. Да.
Сперва чинно выпили за именинника, чтобы все обошлось. Потом Катя предложила — за Лизу, за ее счастье в личной жизни. И за будущее, да? А Лиза сказала: зачем загадывать? Какое получится будущее, такое и хорошо. А что у нас уже было, на всю жизнь хватит.
И Катя с Ирой согласились: да, того, что в душе, никто не отнимет.
— И не испоганит! — добавила Ира.
— Ты, Лиза, правда, счастливая, помни и цени, — строго сказала Катя.
— Я разве спорю? О-очень!
— А ведь Лизка у нас пьяная! — вдруг объявила Ирина, — Кать, ты посмотри, какие у нее глаза! Ай да Лизка, ну, вообще… Все, подруга. Тебе выдача спиртного прекращается. Трезвость — норма жизни. Зеленого змия — в Красную книгу.
— Еще чего! — Лиза, смеясь, потянулась к бутылке. — У меня сегодня такой праздник! — И нахмурилась — Ой, девчонки, я так переживаю. А вдруг завтра не придет?
— Да придет, ты что? — уверенно сказала Катя. — Как это не придет? Он не такой, не может…
— Все они такие, бросьте вы, бабы! — Ирина махнула рукой. — И все всё могут. Ладно, не берите в голову, это я так. Я ведь злая, Катька не зря говорит. Вы мне лучше вот что: этот рассказ, ну, вчера, про город? Он к чему? Для юмора или как?
— Или как! Сказка это, поняла? — объяснила Катя. — Про то, что люди боятся чужой беды.
— А-а, ну это точно. Сама сто раз убеждалась, — кивнула Ирина. — Все хорошо — и друзей навалом, а чуть чего, так всех точно ветром под зад.
— Слабые, на жалость сил нет, — сказала Лиза, вспомнив бабушку, — их самих пожалеть надо. Это сильный сам выдержит и другим поможет, а слабый от чужого горя прячется, а если с самим что — пропал.
Перед уходом Катя с Ирой продиктовали Лизе свои адреса, а она им свой.
— Ты же говорила, в Москве живешь? — спохватилась Ира, записав.
— Жила. А теперь пока буду в Ветрове. Мы так решили.
— Ясно, — сказала Катя понимающе.
Ей было что-то ясно…
Когда наутро теплоход прибыл в Ленинград, Лиза сошла на берег одной из первых. В белом платье было холодно, с Невы резко дул ветер, но она не стала вынимать из чемодана кофточку, кофта с платьем — некрасиво. В туфлях на высоких каблуках нести вещи оказалось тяжело. Неудобно и шатко.
Александр Николаевич ее не встретил. Ждать не стала, не хотелось стоять у всех на виду. Почему-то знала — раз не пришел, значит, уже не придет.
На стоянке такси толпилась очередь. В хвосте ее Лиза вдруг заметила полную женщину, про которую они с Александром Николаевичем думали, что она жена Базы. Женщина стояла одна рядом с громадной оранжевой сумкой и горой пакетов. Лицо ее было серым, щеки обвисли, губы не накрашены. Лиза прошла мимо к трамваю.
Поезд на Ветров отправлялся через два часа, это был плохой поезд, пассажирский, остановки у каждого столба. Но Лизе теперь было все равно, а билеты в общий вагон в кассе еще продавали.
Ехала она двадцать семь часов, сидела закрыв глаза, иногда задремывала. Есть не хотелось, и слава Богу, потому что с собой ничего не купила, а денег в кармане шестьдесят копеек. Сейчас она не думала, что да почему. Не встретил, значит, не встретил. Вот и выходит: жить ей теперь без него, даже ничего не знать о нем. Надо на всякий случай послать Светке в Москву доверенность, пускай заходит на почтамт, а вдруг напишет? Ведь не может быть, чтобы… никогда? Или может?.. Может.
Новый год — семейный праздник. Губин настаивал, чтобы — только свои, разве что непременный Алферов. Но буквально за три дня начались звонки, в результате набралось семнадцать человек. Все из клиники. А уже тридцать первого вечером, пока Александр Николаевич гулял с собакой, успел напроситься Утехин, позвонил, поканючил и разжалобил Машу.
Протестующие вопли Губина, что от идиота ему нет жизни и на заводе, так не хватало еще!! — разбились о Машино: «Как я могла отказать? Он же не спрашивал, сказал: жена уехала, приду, и точка». Выложив Маше все, что он думает по поводу слюнявой благотворительности и, отдельно, о поразительной наглости некоторых захребетников, Губин пошел переодеваться; вот-вот должны начать собираться гости.
Стол в этом году получился грандиозный. И, главное, Маша с Юлькой не надрывались в кухне — просто каждый что-то принес, и все старались перещеголять друг друга. Кроме того, Александр Николаевич получил, как всегда, праздничный заказ, и в нем разные деликатесы, включая красную икру и семгу. Кому-то повезло достать в «Океане» свежую форель, кто-то съездил на Кузнечный рынок — короче, когда Губин вошел в столовую, ахнул.
Юлька занималась сервировкой, у нее явные способности к дизайну. Все выставила: кузнецовский бабушкин сервиз, и английский фаянс, купленный отцом недавно в заграничной командировке, и хрустальные разноцветные фужеры, подарок Маше от коллектива по случаю пятидесятилетия. Между блюдами, судками, тарелками и графинчиками — узкие, как свечи, вазы с живыми гвоздиками. В общем, красота.
