Нина Катерли - Курзал
А потом и началось… Лиза и ругала его, и отпихивала, и плакала: «Ну, чего тебе, дураку, от меня? Хоть бы уважал, тебе двадцать три, а мне четвертый десяток, помоложе не нашел?» Не слушает, лезет, морда красная. И еще смеется, гад такой: «А я люблю, чтобы постарше, давай, давай, делись опытом!» Бандюга. Пять лет в колонии отсидел, говорит, по ошибке. Врет все… Еле вырвалась. Он вслед кричал, мол, ладно, гуляй пока, подожду, терпение есть, все одно никуда не денешься. Всю дорогу до дому бежала, ревела в голос, а дома — бабушка. Как увидела, тоже в слезы. И причитать: пропала девка, совсем пропала, что ж это, вином разит, в который-то раз… А Валька-паразит тогда не подвел, честно отработал и смену сдал, как положено. А теперь проходу не дает, держит слово. Лиза пожаловалась Наташке, подруге, а она: «Тоже мне! Для кого себя бережешь, для артиста Тихонова? Валька мужик молодой, интересный. Ну, отсидел — так тебе за него замуж не идти. А киноартистов у нас тут нету, не завезли, даже по талонам не выдают. Все старика своего ждешь? Не смеши!»
«Старика»! Да знала бы она…
Нет, уж чего-чего, а такого, чтоб с Дербиным, Лиза себе не позволит, здоровьем сына поклялась. Скорее Валька сдохнет, гопник! А вот выпить понемножечку с дядей Гришей, хорошим человеком, это совсем другое, особенно когда бывает такая тоска — хоть в петлю. Или как сегодня, в честь Нового года, тут вообще святое дело!
…Сейчас бабушка с Алешей ждут ее, готовятся, Алексей тарелки носит, расставляет. Помощник. Последнее время больше сидит дома — морозы, к тому же во дворе обижают мальчишки. Дразнятся, прямо в лицо гадости кричат. Он ведь не слышит, вот им и смех. А то еще подбегут сзади, толкнут. Недавно лоб раскроил о крыльцо. Лиза уж думала, придется накладывать швы. Бабушка обмыла, привязала что-то, теперь заживает.
Жалко Алешу, мальчик он добрый, доверчивый, тянется к детям. И не глупый… А мать все свое: полудурок да полудурок. Неправда, он все понимает, старается. Вместе с Лизой ходит в магазины, у Лизы сумка побольше, у него поменьше. А надо, так можно послать и одного. Лиза напишет на бумажке, что купить, даст деньги, он пойдет, принесет. И продукты, и всю сдачу до копейки. Продавщицы уж кого-кого, Ленечку своего не обсчитывают никогда. И бабы многие жалеют, пускают без очереди. Лиза считает — зря. Пусть приучается, ведь жалеют, пока маленький. А вырастет? Станут гнать, унижать, не посмотрят, что калека. Не любят у нас калек… Брат писал: есть такие интернаты, то ли у них, он узнает, то ли в Вологде, а может, в Кириллове, там и лечат, и обучают специальной азбуке, а некоторых даже могут научить говорить. Вот бы устроить туда! Конечно, страшно — как оставишь одного? Алеша — домашний ребенок, ласковый, Лизу любит. Обхватит, уткнется, и все уркает по-своему. Как котенок. Жалко до слез, а плакать нельзя, увидит — разревется, час потом не уймешь… Мать с бабушкой одних тоже не бросить, еще неизвестно, какая мать выйдет из больницы… Как начнешь думать… Лучше не начинать.
…Летом тогда, после отпуска, как было тошно — не померла же! Поревела, конечно. И дура. Он ведь все сделал правильно, как Лиза сама и хотела. А что встречать не пришел, так ее, бестолковщину, пожалел: по два раза не прощаются, долгие проводы — лишние слезы. Самому наверняка было тяжело, ведь стерпел! Потому что сильный человек. Вот и радуйся, что было у тебя в жизни такое, что другим даже во сне не приснится! Даже Наташка признает: повезло, это да, тут и спорить нечего. Только она, конечно, со своей колокольни: «Три недели в каюте первого класса, на всем готовом да при своем мужичке — прямо как в сказке про Золушку!» Ну что с нее возьмешь? У нее своя жизнь — муж, детей двое, ладно, Бог с ней… А Лизе теперь надо Бога молить, чтобы у него все было хорошо. Девочки молодцы, узнали, как да что, написали ей. Катя пишет: разговаривала с Александром Николаевичем по телефону перед Ноябрьскими, был веселый, собирался за границу, в командировку. Она ему — от Лизы привет, сказал: «Спасибо, ей тоже». А что он еще мог сказать?.. Нет, все правильно…
Лиза не заметила, как мимо темного собора, мимо школы добежала до магазина, до своего поворота. Теперь налево. У входа отряхнула с ватника снег и бегом через ступеньку — на второй этаж. И только завозилась с ключом в замке — руки задубели, не слушаются, — Алеша! Открывает, видно, под дверью стоял, дожидался. И бабушка тут как тут. Ну и ясно: «Ох, Лизавета, опять?!» Лиза только рукой махнула, скинула валенки, сумку — Алеше, ватник на крючок, платок на батарею, пускай сохнет (а на часах-то уже без десяти!), и бегом в комнату, взять платье, туфли… Молодцы они тут, стол застелен, тарелки, ложки-плошки — все разложено, даже стопочки… Поставила, а ведь грозилась: все, Лизка, все, больше в доме ни капли… Лиза кричит бабушке, чтоб садились, а сама вымыла руки, надела белое платье с вышивкой (чтобы и этот год был счастливым!), а вот туфли надеть не смогла, ноги опухли… ладно, встретим и в тапочках, ноги все равно под столом, а волосы — на прямой пробор и локонами по плечам, как тогда…
— Бабушка! Да садись же, Алексея сажай, сейчас куранты будут!
А сама пудрит нос, красный с мороза-то. Все. А эти уже сидят, важные такие. Бабушка положила всем горячей картошки и капусты, Лизина любимая еда, сама и квасила. Лиза откупоривает лимонад, наливает сыну. А у них с бабушкой хорошее вино, «Лидия», женщины в магазине хвалили. Вчера по случаю Нового года отменили «сухой закон». Что в винном творилось! Зато все было, даже шампанское. Только на него денег не наберешься.
Куранты.
Лиза с бабушкой дисциплинированно ждут, когда начнет бить. Алеша уже вовсю уплетает колбасу. «Молодец, что не стала стоять за мясом, отоварила талоны колбасой, — мысленно хвалит себя Лиза. — И без очереди, и парень как доволен! Женщины: «С ума сошла, она и мясом не пахнет!» А ему нравится, вон наворачивает.
— Ну, — медленно начинает бабушка, — выпьем, чтобы все были живы-здоровы. Зинаида, Господь ее прости, чтобы поправилась, Алексей чтобы рос умным да послушным… А главное, ты, Лизонька, у тебя чтобы все по-хорошему, слышь, девка? Хочу, чтобы ты была счастлива. Так уж хочу!
Бам-м-м…
Часы бьют и бьют. Алеша их не слышит, он и бабушку не слышит, но все понимает: смотрит то на мать, то на бабушку и улыбается. Радио сердечным голосом поздравляет с Новым годом, все трое чокаются, Алеша торжественно пьет свой лимонад, бабушка чуть отхлебывает — ну его, бесов тешить, а Лиза выпивает до дна.
— За меня, бабуля, ты не переживай, все будет о'кей. А насчет счастья, так его я уже получила. На всю оставшуюся жизнь… — Лизе очень нравятся эти слова из песни, и она снова повторяет — На всю оставшуюся жизнь… Счастье — одному в год по чайной ложке и того меньше, а другому все зараз. Целый ковш. Мне теперь главное, чтобы вот он… Алешка…
Лиза выпивает за это еще раз, встает из-за стола и идет к тумбочке, на которой стоит елка. Опьянела все-таки, в ноги ударило… Елка маленькая, зато свежая, смоляная, украшали вчера с Алешей. Лиза берет с тумбочки два пакетика. В одном игрушечный самосвал и голубая рубашка (перешила из той, что покупала в Лодейном Поле, свитер не тронула, рука не поднялась. Может, отослать Катерине, чтоб передала?), а еще — шоколадка и билет на елку во Дворец культуры. В другом — для бабушки — теплая косынка и шерстяные носки, тоже Лизина работа.
Алеша с подарками идет в свой угол, где у него кровать, стол и полочка. А Лиза возвращается на свое место, медленно-медленно — ну не смех, с двух-то рюмок? И есть больше неохота, а бабушка испекла калитки с картошкой.
— Мм-мм! Мм-мм! — Это Алеша трясет мать за плечо. Неужто задремала? Он стоит рядом, серьезный такой, положил перед Лизой на стол листок бумаги. А там картинка, нарисована красками: черное небо с голубыми звездами и луной, и с чистого этого неба падает снег. А за снегом, среди сугробов, домик, окна желтые — свет горит, и перед домиком на снегу желтые квадратики. Рядом с домом большущая елка, и от нее падает синяя тень.
— Ах ты моя умница. — Лиза обнимает Алешу и крепко целует. Вот бы оказался у ребенка талант! Станет знаменитым худложником, а художнику слух не главное, ему — глаза.
Бабушка смотрит на картинку и качает головой:
— Молодец, ай молодец! Красиво-то как. Иди-ко, я тебе шанежку дам, вкусная до чего! — Это бабушка так калитки с картошкой зовет — шаньгами. — Иди сюда, я те песенку спою.
Метель ломится в окно, трется о стекло белыми скрипучими боками. Ветер сейчас — на улицу не выйдешь, сшибет. А никому и не нужно на улицу, дома светло, тепло, Алеша ест шаньгу, доволен, бабушка поет — не то ему, не то Лизе, не то себе самой:
— Дроля, ешь картовны шаньги, дроля, ешь, не жалко мне-е…
Лиза уже спит. Знает, что не надо бы, да осилить себя не может, не оторвать головы от стола. Бабушка тихонько крестит ее, вздыхает.
— …Только каждую субботушку похаживай ко мне-е…
