Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
Адвокат привез мать. Она оказалась сгорбленной старушкой с палочкой. Она очень радовалась встрече, поплакивала в некоторых местах, рассказывала физиологические подробности об отце, как она надорвала позвоночник, поднимая его, как он ходит под себя, если не уследить. Он выслушивал весь этот ужас и мечтал о том, чтобы скорее вернуться в Москву, где приятель отдал ему большую буржуазную квартиру, и где он жил со встретившей его из тюрьмы девушкой двадцати одного года. Адвокат отвез мать обратно, а вечером они с адвокатом сидели в ресторане на открытом воздухе, ведь был июль, и вокруг ходили юные девки, попахивая юной плотью. Еще и месяца не стукнуло со дня, когда он вышел из лагеря. Жизнь была ему праздником. Он ел шашлык, пил водку и пиво вдогонку по своему обычаю, ругался матом и радовался. Просто так. Потому что два с половиной года провел за решеткой.
Они поднялись в квартиру под крышей. В большой комнате уже стояли столы и появились первые блюда с едой, потому что там оставались две женщины и один из его охранников.
— Вы так быстро! — удивилась оставшаяся команда. — Мы вас не ожидали так быстро. Еще не все готово…
Происходила обычная предпраздничная суета: «Где хлеб? Где глубокие тарелки? Куда выложить картошку?..» Простые женщины испытывают к мужчинам куда больший пиетет, чем непростые, сделал он нехитрое умозаключение, когда его, полковника и седоволосого авторитета усадили во главе стола, дали водки и закуски, а сами продолжали бегать, сооружая стол и по надобности эксплуатируя младших мужчин, его охранников. Он так долго не был в обществе большого количества простых людей, что делал открытие за открытием. Вот, оказывается, у них существует четко выраженный инстинкт иерархии, и они быстро все построились в небольшое племя, признав авторитетами тех, у кого больше опыта, знаний и умений. В его небольшой семье эта естественная иерархия отсутствовала, подумал он горько. И не было никакой возможности эту иерархию установить. Начиная с осени, монстр-оборотень, поселившейся в красивой актрисе, при малейшем накалении страстей с обеих сторон хватался за мобильный телефон и некрасиво кричал: «Сейчас вызову ментов!» Она как раз тогда сыграла роль женщины-бизнесмена, посадившей своего мужа за решетку за то, что он ее якобы изнасиловал. Потому у нее получалось убедительно. Не испытывая судьбу, он вызывал охрану и уезжал.
Как это все началось? «Передайте огурцы! Отличные огурцы!» Как она превратилась в оборотня? «Когда-нибудь надо все это обдумать», — пообещал он себе и встал. Потому что его просили сказать слово о покойной, стучали по рюмке.
Он начал с того, что признал, что был плохим сыном, что покинул родителей рано и с тех пор долгие годы жил в чужих землях. Что после пятнадцатилетней разлуки приехал уже к родителям-старикам. Он сказал, что родители не верили в его таланты, но тем не менее помогали ему в те далекие годы, когда юношей он отправился завоевывать Москву. На Центральный почтамт, что на Кировской (ныне Мясницкой), до востребования, каждый месяц прибывал денежный перевод на сумму двадцать пять рублей. Он еще что-то добавил и опять сказал, что он был умершей плохим сыном. Все выпили. Он сел.
Тетя Валя, чей черед был выступить после него, так как она знала мать лет пятьдесят, если не больше, начала с того, что заступилась за него: не надо так о себе говорить, сказала она сыну умершей. Его мать понимала, и окружающие понимали его другую судьбу, и никто не ожидал, что он будет сидеть с матерью всю жизнь. С его детства им всем было понятно, что он человек другого масштаба… другой.
Человек другого масштаба тем временем пытался разобраться, что же в нем есть от родителей. Оказалось, ничего нет. Когда он жил с ними, его воспитывали не они, но книги о путешествиях и приключениях, потом специальные книги, книги по истории, поэзия. В настоящее время его характер состоит из нескольких блоков. Один — это рабочие привычки и мнения работяги-писателя: ранний подъем, работа за столом, физические упражнения, прогулка, еда раз в день. Аскетические черты, разумеется. Потом, когда он стал солдатом, то эти аскетические черты пригодились. И его солдатские годы, участие в войнах, отточили его характер. Возникли или проявились: храбрость, неприхотливость, радость жизни. Когда он стал лидером радикальной партии, революционером и вождем, ему пришлось привыкнуть к слежке, прослушиваниям, к прокурорам и судьям. Когда он отсидел, то вынес навсегда часть тюрьмы с собою. Ведь тот, кто там побывал, никогда не освобождается от тюрьмы. Она идет за ним всю оставшуюся жизнь. В результате во главе стола, рядом с полковником, сидел очень непростой мужик. Еще он — сексуальный маньяк, но об этом мало кто знает, подумал он, ухмыльнувшись. Однако многие догадываются.
Ближе к вечеру он блестяще и одновременно похабно доказал это. Признался сиделке матери в желании выспаться с нею, лапал ее за груди и уговаривал: «Ну дай я вытащу твою сиську!» Охранники смущенно отворачивались. Пожилая женщина Надя, бывшая соседка, лицезрела все это не отрывая глаз.
Сиделка приглянулась ему еще в прошлый приезд. Он на короткое время (они уже уезжали) встретил ее в коридоре, но успел уловить ее женскую ухоженность, доброжелательность к нему и некоторое волнение в ней от его близости.
Все же он не дошел до конца в своем неприличии. Его железное, несгибаемое здоровье все же не позволило ему опьянеть до конца. Он контролировал себя и сконтролировал так, что сиделка и ее подруга отправились по домам, а он дал задачу охранникам проводить их, усадить их в такси. Он отдал охранникам ключ, а сам улегся в маленькой комнате, на продавленной кровати. Там четыре года назад умер отец. Мать умерла вчера в большой. Пахло пылью, старыми вещами, чуть-чуть нафталином — непременным запахом стариков. На боковой стенке шкафа, разбухшего от старых вещей, висела отцовская гитара. От жары давным-давно отклеилась нижняя планка, удерживавшая струны, и струны вздыбились, как волна на японской гравюре. Он подумал, что теперь-то он всерьез остался один на свете. Когда-то он об этом мечтал. Сейчас ему это состояние не понравилось.
* * *Какой вывод я извлек из смерти матери? Какую новую истину познал? Несколько истин, довольно пронзительных и личных.
Первая. Отец и мать прикрывали меня от смерти. Впереди была не моя, а их смерть (ну разумеется, если порядок смертей и рождений был обычный, а не экстраординарный, а он был обычный). Когда умерла мать, я оказался следующим на конвейере смертей. Открытым в лоб. Впереди нет уже родительских хилых спин. Ощущение незащищенности от ветра смерти и звездопадов Вселенной.
Вторая. После смерти матери (да и во время церемонии дешевых бедняцких похорон) я еще раз воочию убедился, что принадлежу к простым людям. Разглядывая в ящиках их папки, бумаги и бумажки, я увидел простую, почти животную жизнь. И еще раз поздравил себя с тем, что у меня даже в незрелые годы мои хватило ума, упорства и инстинкта сбежать оттуда. Дело не в бедности, она легко переносима, да и не так уж далеко я от нее сбежал, я небогатый человек, а именно в том, что родительская жизнь проходила вне истории и культуры. А я был рожден для Истории и Культуры и именно к ним убежал от животной, в сущности, жизни родителей.
И, наконец, третья. Я почувствовал метафизическую полную свободу, оказавшись единственным взрослым представителем моей фамилии, то есть семьи, в мире. Я, разумеется, и до смерти последней из моих номинальных старейшин — матери — не был зависим от родителей ни физически, ни психически, ну никак. Выиграв против них битву еще в ранней юности, я в жизни что хотел, то и делал. И все же. И все же я почувствовал безграничную свободу, видимо, я освободился все же от невидимых метафизических пут, которыми меня к ним прикрепили.
Таковы мои выводы. С ними я гляжу в окно на московское серое небо и крыши зданий.
И вот еще что. Перед самым арестом в 2001-м я посетил в Нижнем Новгороде тогда еще живую старшую сестру матери — тетю Аню. Она показала мне семейные фотографии. На одной была моя мамка, пятнадцати лет от роду, с гитарой на железнодорожном каком-то перроне. У мамки был хулиганский вид. На обороте фото дата — 1936 год. От старушки в гробу, похожей на саму Смерть, хулиганскую девочку отделяли семьдесят два года!
«Спасибо» за тот запах коньяка
Анатолий Приставкин
Он сказал им:
— Выйдите. Оставьте нас одних! — правозащитники, среди них несколько пожилых женщин, прокуроры, офицеры Саратовского управления ГУИН и даже наш лагерный оперативник майор Алексеев, нехотя вышли. Он затворил за ними дверь. Затем он сел со мною рядом. — Вы сейчас морально выше меня, — сказал он. От него при этом пахнуло на меня коньяком. — Потому что вы в робе, а я при галстуке. Я с обеда, обеда с генералами и прокурорами, вы здесь…
