Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
Когда мы вышли на воздух, он пошел меня провожать. Он сам объяснил мне положение вещей. По его словам, интеллигенция Белграда антикоммунистическая в подавляющем большинстве. Войну за Вуковар считают авантюрой коммуниста-президента Милошевича и сербов с окраин. Те — примитивные крестьяне, хотят отстоять свои интересы в противоположность интересам Сербии, а это — приблизиться к Европе, стать частью Европы. Война непопулярна у интеллигенции. Сербских писателей, занявших сторону власти в этом конфликте, можно по пальцам пересчитать. Тем более удивительна ваша позиция, вы знаете, вы смело бросили в игру вашу репутацию в Сербии…
— А вы? — спросил я. — Вы? Ваша позиция.
— У меня жена шведка. Половину времени я провожу в Швеции, — сказал он.
— И что, вам не интересна война как таковая? — спросил я. — Вне зависимости от Милошевича и «примитивных» крайнных сербов? Ведь войной интересовались и участвовали в войнах писатели: от Сервантеса до Хемингуэя и Оруэлла?
Он остановился и сказал удивленно:
— Да я как-то не думал в этом направлении… Вы в вашем романе…
— Да мать его, мой роман! — сказал я зло. — Там, Мома, сущий ад, я трупы детей видел, пятерых, со следами пыток. Там трупы воняют… Там такое… Вы же писатель, этот страшный опыт вам что, не нужен? И это ведь твоя страна, не так ли? Твой народ. Нужно разделять его судьбу…
Мы еще долго разговаривали в ту ночь. Я не знаю, какое впечатление он вынес из разговора со мной. Оказало ли на него влияние мое красноречие? Не знаю. Потому что я улетел из Белграда.
Видел ли я его осенью 1992 года, когда через Белград направлялся в воюющую Боснию и когда после удивительных и знаменательных встреч в Боснийской Сербской Республике с ее руководителями (почти все они сейчас находятся в Гаагской тюрьме), солдатами, крестьянами, древними горными хребтами и долинами, с ее окопами и блиндажами, с горящим Сараево, с четниками и солдатами-подростками, возвращался через Белград в Париж? Если и видел, то мельком, а на самом деле не помню, было ли среди лиц, которые меня окружали в Белграде, лицо одутловатое и пухлое славянского этого парня, имеющего детей со шведкой. В 1993 году, когда я направлялся в Книнскую Республику воевать и когда, отвоевав свое, прибыл в Белград, в отель «Мажестик», я его не видел, его белое лицо славянского парня. У меня тогда друзьями были военные и депутаты, а если было чуть-чуть времени, я бродил по улицам среди зеленых окислившихся австро-венгерских памятников… Он, кстати, казался мне очень молодым, этот славянский парень-писатель. Увидев впоследствии сообщение о его смерти, я с удивлением узнал, что он всего на год моложе меня, я-то думал, на поколение моложе.
Он появился передо мною опять только в 2003 году. Помню, что было еще тепло. Следовательно, это случилось в конце лета — начале осени. Он приехал в Москву по литературным делам, нашел мой телефон и позвонил. Мы встретились вблизи метро «Парк культуры», и я пригласил его в югославский ресторан неподалеку. Ресторан оказался воистину югославским — большой зал, крупные окна. Наполовину полон, поскольку время было послеобеденное, где-то часов шестнадцать. В зале досиживали, обсуждая свои дела, югославские рослые бизнесмены. И еда была югославская, и порции белградские — большие, рассчитанные на крупного сербского мужчину.
Там, в зале югославского ресторана, он, для приличия расспросив меня о тюрьме, вдруг резко повернул разговор. Он называл меня Edward. Он сказал:
— Эдвард, я хочу подарить тебе свою самую лучшую книгу. Ты как никто повлиял на то, чтобы она была написана. — Мома, видимо, приготовился к повороту им разговора заранее. Книга, которую он собрался подарить мне, была уже у него под рукой, извлечена была из атташе-кейса. — Она называется «Под бомбами» — это опыт моего пребывания в Белграде, когда авиация НАТО бомбила нас. Я тогда отправил детей и жену и остался с моим народом… Я увидел, что он волнуется. Пальцы его, державшие стопку с водкой, пустую уже, впрочем, подрагивали.
— Я не верил, что они способны на такое. Способны бомбить нас. Ты оказался прав, что участвовал на сербской стороне с самого начала. Я часто вспоминал твои слова: нужно разделять судьбу твоего народа… — Он протянул мне небольшую книжку. Над заголовком был помещен небольшой рисунок: расколовшийся мост, рухнувший своей серединой в воду, и Христос с нимбом, идущий в белых одеждах по воде.
Мы обещали друг другу найти издателей. Он мне — в Сербии, я ему — в России. Не нашли. В 2008 году мне позвонила знакомая сербская журналистка.
— Edward, Мома Димич умер. Не хотите ли вы написать о нем полстранички. Он вас очень любил и ценил…
Я написал полстранички. Об этом славянском парне с белым лицом, женатом на шведке, оставшемся под бомбами в Белграде.
Передача титула
Александр Солженицын
Я его видел два раза в жизни, издалека. В Нью-Йорке, у отеля «Американа» (я написал об этом эпизоде отличный рассказ «Выдры и бабы»). Второй раз я увидел его идущим с каким-то дядькой по Калошину переулку в Москве, где я тогда жил, это было в конце 90-х годов. Меня, помню, в тот раз удивил его высокий рост и борода, подстриженная под латыша. В третий раз я увидел его уже в гробу в соборе Донского монастыря 6 августа 2008 года. То есть я с ним знаком не был, мы не обменялись ни словом. Но я все же нарушу мое же правило, установленное еще для «Книги мертвых», писать только о тех, с кем лично был знаком. Потому что этот человек оказал на мою жизнь огромное влияние. Потому что я соревновался с Александром Солженицыным, бунтовал против него, как против отца. Они, кстати, одного года рождения: 1918-го.
6 августа 2008 года. Идет мелкий дождь. Мы едем в «Волге», я и мои охранники, в Донской монастырь. Время от времени в машине звучат телефонные трели. Это нацболы, посланные заранее в Донской, докладывают обстановку. Что поделаешь, иначе нельзя, это часть этикета. Я национально известный человек, лидер запрещенной партии, против меня обращено немало ненависти. Мы обязаны принимать меры безопасности.
Там уже около тысячи человек во дворе. Сам собор вроде пока закрыт. Огромное количество оперативников в гражданском. Потому что, говорят, приедет Президент Медведев. Впрочем, никто не уверен, что приедет. Однако милиционерами и операми в штатском контролируются все подходы. А подъехать к монастырю нельзя. Теперь мы уже и сами видим и милицию, и их автомобили, перегораживающие въезд в поперечные Ленинскому проспекту улицы, ведущие к Донскому монастырю. Высаживаемся на мокрый тротуар на виду милиции, и Стас — водитель — отъезжает от греха подальше. Идем, мои три охранника взяли меня в движущееся кольцо. Вот, они уже увидели, что идет Лимонов, «опер» нервно вцепляется в рацию, передает, что Враг государства прибыл. Во все время следования опера неотрывно следят за нами.
Хотя идем на разрешенное мероприятие — похороны писателя, — чувствую давление. Взглядов милиционеров, оперов, ближних и дальних. Михаил говорит, что наши люди в монастыре не выходят на связь. Высказывает предположение, что парней «повязали», так впоследствии и оказалось. Собор приближается к нам, он все больше. Дождь прекратился. Вместе с нами к собору направляются люди, но их удивительно немного. Масштаб личности умершего должен был бы иметь результатом поток людей.
Я решаю идти прямо внутрь монастыря. У ворот — толпа журналистов, фото и телеоператоров всего мира. Так как они ждут действия со стороны монастыря, то все объективы и взоры направлены туда. Лишь в последний момент они обнаруживают меня, вышедшего из-за их спин, и бросаются ко мне. Но поздно, я прохожу, не реагируя на просьбы об интервью. Не место, не время. Неэтично стать и разглагольствовать в сотне метров от умершего. Здесь же отпевание и похороны. Неуместно.
Под аркой установлены рамки нескольких металлоискателей. Вынимаю мобильный телефон и ключи, прохожу. Забираю ключи и мобильный. Сталкиваюсь грудью с подполковником милиции. Рядом с ним полковник. А за ними с отсутствующими взорами офицеры ФСО, разумеется, в гражданских костюмах.
— Подождите! — Подполковник сам лично берет из рук нижнего чина утюжок ручного металлоискателя и оглаживает меня им. Звук! Показываю пряжку ремня. — Подымите руки, пожалуйста! — Я подымаю. Подполковник ощупывает меня. Задерживает руку на левом внутреннем кармане. — Что там у вас?
— Паспорт и членский билет Союза писателей.
— Покажите! Достаю.
— Разверните!
Тут мое терпение лопается. Сую ему в руку билет.
— Вам надо, сами и разворачивайте.
Он разворачивает. Смотрит. Явно тянет время. Нормальные граждане, те, кто не Лимонов, проходят себе и топают по дорожке к собору, удивленно оглядываясь на меня. Рядом со мной отсекли мою охрану и ощупывают их.
