Борис Штейн - Контрафакт
Как странно… Система отношений остается неизменной – будь то царский двор начала XX века или Советская Армия шестидесятых годов. Ни страшные войны, ни революция с перетасовкой сословий ничего в этом смысле не изменили. Зыбкий баланс между фамильярностью и благорасположением сохранялся везде, где существовали субординация и официальный свод правил.
Леонид Петрович совершенно естественно говорил своим подчиненным «ты». И только в случае конфликта, натянутости и т. д. переходил на «вы»: «Товарищ старшина первой статьи! Приказываю вам…» Но это случалось редко, очень редко. Он ладил с матросами, любил их, а многих и уважал.
Однажды старпом эскадренного миноносца, где служил Леонид Петрович, стал настаивать на переходе на «ты». То есть сверху-то вниз и раньше было «ты». А снизу вверх Леонид Петрович старпому «выкал». Дело было за водкой. Старпом настоял на брудершафте. Выпили, сплетя руки, поцеловались и, упершись по эстонскому обычаю лбами, сказали друг другу: «ты баран» и «ты свинья». Но это ничего не изменило. Не говоря уж о том, чтобы – на людях, но и наедине Леонид Петрович не мог, обращаясь к старпому, выдавить из себя «ты».
Через некоторое время Леонид Петрович получил небольшое повышение: его назначили в штаб дивизиона. Старпому он больше не подчинялся, и легко перешел с ним на «ты» – уже безо всякого брудершафта.
Однако же следовало вернуться к сюжету увлекательной книги, написанной к тому же отменным языком, стилизованным под время, и к самому повествователю – высокопоставленному лакею в третьем поколении.
Еще не грянула Первая мировая, еще не реет подобный черной молнии буревестник, предвещая переворот державы с ног на голову, еще далека-далека Великая Отечественная – грандиознейшая по убою людей война.
Москва готовится к коронации последнего, как выяснится много позже, российского императора.
Ах, коронация, коронация, величайшее национальное событие с ритуалами, протоколом, реакцией европейских, да и азиатских монарших домов, с могучим народным гуляньем за казенный счет, которое обернется трагической давкой на Ходынском поле.
Но пока ничто не предвещает беды, имеют место заботы только организационного плана. И вдруг – нате вам! Злодеи похищают августейшего мальчика, царевича Михаила Георгиевича, которого двор ласково называет Микой. И требуют в подброшенном письме немыслимый выкуп – величайший российский алмаз под названием «Орлов», который должен демонстрироваться миру при коронации. Что делать?!!
Уф.
– Ну и что тут интересного? – пожмет плечами осведомленный читатель. – Читает человек «Коронацию» Бориса Акунина, одну из десятка книг о благородном сыщике Эрасте Фандорине. Кто их не читал? Разве что ленивый и нелюбопытный.
– Да, – поспешим согласиться. – Сам по себе факт чтения мало примечателен.
Примечательно другое: где происходит общение с книгой и при каких обстоятельствах. Ведь не в постели при свете ночника погружался Леонид Петрович в художественный текст, не за письменным столом и не в метро, держась одной рукой за верхний поручень, а в совершенно неожиданной обстановке – сидя на четырех пачках «Истории» Данилова, притулившись к внутренней стенке собственного гаражного бокса, превращенного в склад. В то время как шестеро сотрудников УБЭПа записывают в акт и грузят в двадцатитонный контейнер содержимое этого склада, накопленное к сезону, который начался так неудачно для Леонида Петровича.
Не находя нужным демонстрировать свое потрясение несочувствующим людям и понимая, что ничего не может изменить, Леонид Петрович счел за благо уйти мыслями в иной, созданный писателем мир и, оставив свои проблемы, погрузился в проблемы царского двора накануне коронации Николая II – спасибо господину Акунину за живость и убедительность повествования. Вот она, хотя бы и утилитарная, польза от чтения художественной литературы!
Ура.
Взяли-то Леонида Петровича голыми руками и безо всякого затруднения.
Эх, Леонид Петрович, Леонид Петрович! Бывалый моряк и опытный, как сам о себе думал, бизнесмен! Да еще писатель, то есть человек, по определению наделенный наблюдательностью и фантазией, и психолог, обязательно психолог, что за писатель без психологии!
А вот поди ж ты! Обманули оперативники, как обыкновенного простачка.
Подошли даже не к торговой точке – остановили на лестнице, когда Леонид Петрович бежал за чем-то срочным на склад.
– Здрасте, мы из Калининграда, – сказал высокий скромный юноша, – нам вот закупиться надо, хотели с вами поговорить.
– Сейчас, я мигом, – обрадовался предприимчивый Леонид Петрович, – стойте здесь, никуда не уходите. И они остались ждать, этот узкокостный с длинным носом и узкими губами и второй – могучий, широкий, с круглым лицом и светлыми волосами вразлет, как у артиста Харатьяна. И когда Леонид Петрович к ним вернулся, представились, обменявшись рукопожатиями. Худенький назвался Денисом, светловолосый же оказался татарином Багаутдином. Как потом оказалось, они назвали свои истинные имена, да им и незачем было придумывать другие.
– Мы вот в Калининграде решили заняться книжным бизнесом, – сообщили молодые люди, – приехали со списком учебников, вот список… Вы цены проставьте, мы обдумаем. У нас тут тысяч на сто.
Сезон, конечно, уже начался, и точка Марины и Леонида Петровича делала немалые обороты. Но сто тысяч за один раз – это было неплохо, совсем неплохо. Леонид Петрович взял список, ему услужливо подали ручку, и он проставил цены.
– Цены не высокие, – одобрили Денис и Богаутдин.
– Стараемся, – обрадовался простодушный Леонид Петрович.
В списке значилась одна «левота». Даже при невысоких отпускных ценах прибыль получалась вполне достойная.
А еще Леониду Петровичу понравилось упоминание о Калининграде. Это напомнило флотскую юность, сторожевой корабль, куда он был назначен сразу после училища. Корабль стоял в доке на реке Прегеле, а прилегающий район назывался Шпандином.
И Леонид Петрович спросил:
– Как там Шпандин?
– Ничего, – бодро ответили оптовые покупатели, – что ему сделается?
Ответ был, конечно, универсальным, годился для любого случая, скажем: «как там Монмартр?» – «Ничего, что ему сделается?»
Но Леонид Петрович бдительности не проявил, не стал задавать уточняющих вопросов. И то сказать: он ведь не для проверки спросил, а из сентиментальности.
В общем, молодые люди договорились вернуться через три дня – уже с деньгами.
Леонид же Петрович попросил оставить список: некоторых книг у него не было, и он собирался купить их у клубников и отдать с самой маленькой наценкой – не так для выгоды, как для комплекта.
А Марине новые покупатели не понравились. Что-то она почувствовала, женским чутьем, какую-то неестественность в поведении. Какие-то слишком чистенькие, без сумок-каталок, без суеты, без безумия людей, которым всегда не хватает времени и денег, без узнавания книг (они подошли потом к точке), без принятых у книжников сокращений и переиначки: Плешаков – Плешак, «Литература» для восьмого класса – «восьмая литература», «История» Кацвы и Юрганова часть первая – «первая Кацва» (хотя Кацва – мужчина) и т. д. Но развивать свои сомнения Марина не стала, сказала только:
– Не нравятся мне эти мужики!
– Да брось, – озарился дурацкой улыбкой Леонид Петрович, – они из Калининграда, и в книгах – новички.
«Калининградцы» – заключим это слово в кавычки, ибо читатель, разумеется, уже понял, что никакие это не калининградцы, а московские оперативники из отдела борьбы с экономическими преступлениями – появились ровно через три дня и заявили, что машина к ним прибудет из пригорода, со стороны Каширского шоссе.
– Может быть, нам не ехать в центр города – вы отпустите со склада?
– Конечно, – обрадовался доверчивый Леонид Петрович, – у меня склад-то – как удачно! – как раз возле Каширки!
Ох.
Коварный и неуловимый преступник доктор Линд вытягивал из царской семьи неповторимые фамильные драгоценности, неутомимый Фандорин одного за другим уничтожал его сообщников, но сам Линд всякий раз ускользал, как угорь из рук неумелого рыболова. Между тем судьба четырехлетнего принца оставалась неизвестной. Над коронацией же нависла угроза срыва.
Кошмар! И в эти действительно кошмарные, полные опасности дни кузина императора великая княжна Ксения Георгиевна влюбилась в ловкого и изобретательного, но не слишком пока что удачливого сыщика Эраста Петровича Фандорина. Каково было пережить все это апологету протокола дворецкому Афанасию Зюкину, оказавшемуся – право, совершенно случайно! – свидетелем их короткого и страстного свидания!
«Обескураженный, я раздвинул пышные листья и обмер: ее высочество, привстав на цыпочки, обнимала Фандорина обеими руками за шею и прижималась губами к его губам. Рука сыскного советника была беспомощно отставлена в сторону: пальцы сжались, потом разжались, и вдруг, словно решившись, взметнулись вверх и принялись гладить Ксении Георгиевне нежный затылок с распустившимися прядками светлых волос. Лобзание длилось долго, очень долго. Я и не предполагал, что можно целоваться безо всякой передышки в течение столь продолжительного времени. Впрочем, на часы я не смотрел и, возможно, ожидание показалось мне таким нескончаемым из-за кошмарности происходящего».
