Борис Штейн - Контрафакт
– Не-ет, – замотал головой Валера, – мне туда нельзя. Меня там сразу по стенке размажут!
– Ну так уж и размажут! – хохотнул Иван Евграфович. – Мы же тоже не дурачки здесь, понимаем, что к чему. И кое-что придумали. Ты, Валера, будешь не ты, а как бы твой брат-близнец. Назовем его, то есть тебя, например, Харитоном. Редкое имя, звучит достовернее. Харитон – человек положительный, не вороватый, в карты – ни-ни… И еще. Вот, на, возьми. – Иван Евграфович вынул из ящика стола очки в дешевой оправе.
– Зачем мне? – удивился Валера. – У меня зрение нормальное.
– Для понта, – засмеялся оперативник. – Здесь простые стекла. Носи, не снимая, будто близорукий. Понял!
– Понял, – озадаченно произнес Валера.
Так на книжном клубе появился несуществующий Харитон.
Сезон между тем набирал силу.
Заказы, заказы, заказы, оптовики, оптовики, оптовики, погрузки, разгрузки, подвозы, заносы пачек, к тому же – жара, к тому же – всегда некстати поломки и ремонт машины.
Вадик чувствовал себя в этой неразберихе как рыба в воде. Он, казалось, не знал усталости и не ощущал тяжести пачек. Сильные руки, он любил ими похвастаться. Подойти, например, к Кате, держа в руках целый Александрийский столп из восьми пачек, и, привалив этот столб к щеке, завести непринужденный разговор, как бы забыв о таком пустяке, как восемь пачек поклажи.
– Вадик, – всплескивала руками Катя, – прекрати, что ты стоишь, сейчас же отнеси, ты же надорвешься!
И Вадик отходил, довольный.
Виделись они только мельком: оба так уставали на работе, что о свиданиях речь даже не заходила.
Леонид Петрович подъезжал к дому поздно – после клуба, после двух-трех торговых и издательских фирм – на своем красном микроавтобусе, полном книг. Как бы поздно он ни приезжал, Кирилл и Глеб поджидали его.
Кирилл и Глеб жили на первом этаже. Кириллу, старшему, было шесть, а Глебушке – пять. Братья-погодки, обретающиеся все лето на бетонных ступеньках родного подъезда.
Они поселились в однокомнатной квартире на первом этаже в начале зимы. Сначала съехали прежние жильцы. Потом пришли мастера, и очень быстро сделали ремонт. Причем начали с того, что установили на окнах решетки и поставили бронированную дверь.
В отремонтированной квартире поселилась странная компания: маленькая сухонькая бабушка, которая горбилась, прятала лицо и, казалось, норовила поскорей юркнуть за свою бронированную дверь, как мышка в норку, и мальчики, которые, напротив, буйно радовались жизни – даже в ее скудном проявлении в виде асфальта и хилого газона.
Они без конца носились друг за другом, старший тузил младшего, младший ревел, вырывался, хватал, что попадется под руку – палку, ветку, кусок кирпича, и начинал преследовать старшего, но старший бегал быстрее.
Однажды Леонид Петрович поздоровался с ними.
– Здорово, братья-разбойники!
– Мы не разбойники, – поправил его старший. – Мы хорошие.
Разговорились.
Братья охотно отвечали на любые вопросы, вернее, старались отвечать, старались изо всех сил, но сил было не много: интеллектом ребятки не блистали. На вопрос, сколько лет? – показывали пальцы. Когда Леонид Петрович что-нибудь объяснял, понимали-не понимали – слушали внимательно. Возникла дружба.
Как-то раз Леонид Петрович задержался дольше обычного. Раздался звонок в дверь. На пороге стояли братья.
– Вам что, мальчики? – удивилась Марина.
И тут прозвучал вопрос из далекого, можно сказать, забытого детства:
– А дядя Леня выйдет?
Излишне говорить, что малыши рвались в красный микроавтобус. Но Леонид Петрович твердо знал, что сажать чужих детей в машину нельзя, равно как и детям нельзя садиться в машину к незнакомому человеку. Это рожденное печальной реальностью правило было закреплено, например, в учебнике по ОВЖ – «Основы безопасности жизнедеятельности», – такая появилась в школе дисциплина, и за нее ставили двойки и пятерки. Но Кирилл и Глеб ничего этого не знали и просились в автобус со страшной силой.
Однажды утомленное сердце Леонида Петровича дрогнуло, и он сказал:
– Позовите бабушку.
Бабушка вышла, почему-то стесняясь и отворачиваясь. Она сразу дала согласие, стараясь поскорей покончить с этим делом и юркнуть в свою норку за бронированной дверью.
С тех пор это превратилось в традицию. Леонид Петрович подъезжал к дому, забирал пацанов и вместе с ними отправлялся в гараж. Там он ставил машину в бокс – мальчики старательно отворяли и затворяли ворота, и вся компания пешим ходом топала домой. Благо расстояние от гаража до дома не превышало полукилометра. Он держал их за руки: в одном месте нужно было переходить дорогу. Но и перейдя дорогу, мальчики не отпускали его рук, прижимались к нему крепенькими телами. Да, они были крепенькими, упитанными ребятами. Кормили их, видимо, хорошо, но не учили ничему.
Вот этот недолгий переход Леонид Петрович и превращал в необременительный урок.
– Значит так: кто первый правильно ответит, тот будет молодец. А кто не ответит, тот не будет молодец!
Ребята замирали в предвкушении.
– Какое сейчас время года? – спрашивал строгий Леонид Петрович.
– Хорошее! – выкрикивал необразованный, но старательный Кирилл.
И Глеб подхватывал: «Хорошее!» И оба принимались кричать и прыгать, стараясь заслужить «молодца»
– Стоять! – командовал военный Леонид Петрович. – Раз, два!
Ребята замолкали.
– Ну-ка, на месте шагом марш! Раз, два, три…
Мальчики старательно вбивали каблуки в землю.
– Стой! Раз, два. Молодцы. Хорошие солдаты!
Братья начинали сиять, как новые монетки.
– Теперь слушайте. Времен года всего четыре. Вопрос: «Сколько времен года?»
– Четыре! – орали братья. – Четыре!
– Правильно, четыре. Первое время года – зима. Зимой – снег и холодно. Можно отморозить нос.
Пацаны хохотали и терли носы.
– Дальше – весна.
Тему усвоили за четыре прогулки. После чего был учинен экзамен. Экзамен прошел успешно и увенчался премией: сникерс и пепси – каждому.
В этот раз Леонид Петрович сказал:
– Кирилл, ты у нас будешь сегодня помощником электрика. Понял?
Кирилл не понял, но кивнул.
Пока ехали в гараж, Леонид Петрович объяснил:
– Мне нужно один провод провести из моторного отсека в кабину. Для этого требуется помощник. Я провод просуну в дырочку со стороны моторного отсека. А ты со стороны кабины схватишь его и будешь тянуть.
Кирилл опять кивнул. Тут он действительно кое-что понял: схватить провод и тянуть. И схватил, и вытянул, и Леонид Петрович похвалил его, сказал, что сам ни за что бы не справился, а так – пожалуйста, все сделано, и стоп-сигналы горят.
– Во, нажимаю на тормоз. Горят красные лампочки?
Кирилл солидно подтвердил:
– Горят стоп-сигналы.
А на обратном пути заважничал: не стал цепляться за Леонида Петровича, заложил руки за спину и шел враскачку, ни дать ни взять – мастер после работы.
Возле самого дома Глебушка вдруг ойкнул:
– Папа приехал!
И припустил к черной машине с тонированными стеклами.
Машина стояла не у самого подъезда – поодаль, у бровки дорожки, пересекавшей газон. Мужчина в защитных очках через окно водительской двери разговаривал с маленькой бабушкой. Увидев бегущих сыновей, открыл заднюю дверь. Мальчишки вскарабкались на сиденье сноровисто и деловито. Отец повез их кататься. Леонид Петрович знал, что через полчаса «БМВ» подъедет к дому, выпустит ребятишек и умчится, чтобы появиться нескоро и ненадолго. Да, мальчики получали отца редко и небольшими порциями. Мать же их не появлялась совсем. Леонид Петрович даже не пытался разгадать тайну странного семейства. Время на дворе стояло такое, что могло быть все: от семейной драмы до криминальной истории. А к детям – привязался. От общения с ними делалось легко, как после теплого душа.
Леонид Петрович заложил страницу обрывком пластмассовой тесьмы, которой стягивают книжные пачки, и вернулся к началу книги. Что-то зацепило там его внимание и мешало продвигаться дальше по увлекательному сюжету. Ага, вот: «Надобно сказать, что у человека моего положения (это говорит дворецкий великого князя) с обращением на “вы” и на “ты” отношения особенные, потому что и статус у нас, дворцовых служителей, особенный. Трудно растолковать, как это получается, но от одних людей оскорбительно обращение на “ты”, а от других обидно услышать “вы”. Попробую объяснить. Обращение “ты” я сношу только от августейших особ. Нет, не сношу, а почитаю за привилегию и особое отличие. Я был бы просто убит, если бы Георгий Александрович, ее высочество или кто-нибудь из их детей, хоть бы и самых младших, вдруг сказал мне “вы”.
Третьего года у меня вышло разногласие с Екатериной Иоанновной по поводу одной горничной, которую несправедливо обвинили в легкомыслии. Я проявил твердость, настоял на своем, и великая княгиня, обидевшись, целую неделю мне “выкала”. Я очень страдал, осунулся, по ночам не мог спать. Потом мы, конечно, объяснились. Екатерина Иоанновна с присущим ей великодушием признала свою неправоту, я тоже повинился и был допущен к руке, а она поцеловала меня в лоб…»
