Лариса Васильева - Бессонница в аду
Вика молча сидела рядом, слушала их пикировку. Вот, оказывается, она какая — никаких тайн у нее нет… Конечно, нет, только вот имя другое, внешность другая, возраст изменился почти на тридцать лет, и беременна она не от единственного мужа, а от любовника, к мужу возвращаться не хочет и не может. И сын у нее ровесник этой Марины. Такая вот совсем простая девушка, только ищут ее спецслужбы…
Она вытянула свои худые безупречной формы ноги. Да, хоть Хан и говорил раньше, что она ему кажется совершенной, все же он чувствовал, какой должна быть подлинно красивая женщина, и постарался от души, она сама бы и не подумала, что из нее может получиться такое…
Странно, всю жизнь она считала, что ей не повезло с внешностью, что у нее нет никакого таланта. И вот Хан полюбил ее такой, какая она родилась, даже возраст не помешал. И талант у нее был всегда. Что же ей раньше мешало так жить, почему она столько лет занималась нелюбимым делом, почему позволяла Вениамину так относиться к ней, почему не могла заставить собственного сына уважать ее? Удивительно, Хан, которого все боялись, и который ко всем относился свысока, сумел пробудить в ней самоуважение и нежелание жить прежней жизнью.
К ее ногам подкатился мяч, она подхватила его и вскочила, сильным ударом отправила мяч игрокам, и сама побежала следом — ей хотелось бегать и прыгать, играть на пляже в волейбол, нырять, купаться, хотя живот уже был заметен.
А днем Виктория работала. Чтобы отвлечься от мыслей о Хане, не думать о нем, она брала в руки кисть. Когда ее мысли были заняты работой — выбором нужного цвета, освещения, компоновкой, она сама не замечала, как увлекалась и забывала на время обо всем. Но Хан не отпускал ее, приходил ночью, во сне, и просыпаясь в слезах, она вставала посреди ночи и бралась за работу, иначе не могла удержаться от рыданий. Хан запретил ей плакать: «кожа еще слишком нежна, не смей портить мою работу…» Каждый вечер она зачеркивала день в календаре — еще один прожитый зря, без него…
И все-таки время летело быстро. Она поставила перед собой задачу через год обеспечивать себя самой, решив, что деньгами Хана будет пользоваться только первое время — до и после родов. А потом она должна добиться всего сама, не зря же ей дана вторая жизнь…
Постепенно Виктория перезнакомилась со всеми жителями соседних богатых особняков. Она поймала себя на том, что во всех новых знакомых ищет хоть что-то напоминающее Хана: вот у Саши чуть асимметричны брови, и она сразу вспоминает, как судорога искажала лицо Хана, приподнимая левую бровь. У другого соседа губы похожи на его.
Вика стала рисовать портреты соседей на заказ, тайком в каждом мужском лице выписывала какую-нибудь черточку лица дорогого ей человека, никто этого, конечно, не замечал, а ей так было легче переносить затянувшуюся разлуку. Она все надеялась на чудо, но каждую неделю обязательно покупала субботний выпуск «Комсомольской правды», — они с Павлом договорились, что в случае смерти Хана тот напечатает любое коммерческое объявление на двадцать первой странице, фирма будет называться «Хан». Каждый раз, просматривая газету, она медленно переворачивала страницы, страшась открыть двадцать первую и увидеть объявление.
Как всегда в субботу утром, она все делала не спеша, чтобы отдалить момент, когда надо будет идти за газетой. Завтрак затянулся — то кофе был слишком горячим, то он совсем остыл, потом включила телевизор, узнать новости. А сама отвернулась к окну, задумалась… Повернувшись затем к экрану она вдруг увидела Хана, его лицо в траурной рамке. «Наша наука понесла невосполнимую утрату: после тяжелой болезни скончался видный ученый, работавший в области геронтологии, Денисов Борис Иванович» — услышала она. Ведущий перешел к другим новостям, а Виктория в ужасе продолжала сидеть перед телевизором. Потом лихорадочно стала переключать каналы, ища новости по другим программам. Не может быть, нет, она обозналась… Она почти бежала к газетному киоску, продавщица уже знала ее и сразу протянула «Комсомолку». И Виктория тут же, не отходя, раскрыла газету на двадцать первой странице. И сразу прочла название туристической фирмы, приглашавшей всех желающих отправиться в кругосветное путешествие — «ХАН»…
В этот день она дала волю слезам впервые за все время разлуки с ним. Умылась холодной водой, но слезы вновь потекли, тогда она влезла под душ. Успокоилась, а стоя перед большим зеркалом после душа вновь разрыдалась: зачем ей эта безупречная кожа, если он никогда не коснется ее, зачем волосы выросли такими густыми, волнистыми, если он не станет их перебирать? Лучше бы она осталась такой, какой была, тогда бы ее тело помнило его лучше, ведь Хан целовал те губы. Она закрыла глаза и вспомнила ощущение его ладоней. За что он полюбил ее, ведь тогда она не было молодой и сильной.
Как ей хочется вновь говорить с Ханом обо всем на свете, сидя в темном холле! Она бы все отдала ради тех мгновений, когда он внимательно смотрел на нее. Именно тогда, в те ночные часы, когда он ласкал ее взглядом, она почувствовала себя любимой. Зачем же ей сейчас жить без него? Чтобы рисовать? Но ведь она не может нарисовать самую важную для нее картину, портрет того человека, который постоянно с ней… Почти ничего не видя от слез, она взяла толстую газету с объявлением о ее несчастье и пошла на кухню.
Виктория забыла надеть пижаму — свою новую кожу она воспринимала сейчас как чужую одежду, голая спустилась на первый этаж, вынула из духовки большой противень и посреди просторной, сверкающей чистотой кухни сожгла на нем газету, отрывая от нее по кусочку, последней бросила в огонь двадцать первую страницу. Пламя медленно поедало объявление со словом «Хан». Потом с горячим противнем, полным темно-серого с мерцающими искрами, разлетающегося пепла, вышла во двор и опустилась на колени.
Стоя посреди вымощенного тесаными камнями двора, под черным южным небом, усыпанном звездами, Виктория подняла поднос с горячим пеплом повыше и держала так, а ночной бриз подхватывал невесомые хлопья, разбрасывал их по саду и уносил в сторону моря… «Уносит мое горе, нет, это сгоревшее счастье улетает, а горе остается со мной…»
— Ты не вернешься ко мне…
На следующий день она родила девочку. Дочку так и назвала, как собиралась — Анна, а для себя — Ханна. Нина теперь почти переселилась к ней, возилась с малышкой больше матери, а Виктория рисовала.
Прошел год, у нее уже была готова небольшая коллекция. Она созвонилась со всеми выставочными залами, магазинами и салонами, телефоны которых у нее были, и отправила племянника Георгия — Сашу со своими вещами в Москву. Он должен был проехать по всем имеющимся у нее адресам, показать ее работы.
И через неделю он позвонил и обрадовал ее, сказал, что ее картинами заинтересовались в художественном салоне. «Неужели я стала художником?! Неужели меня можно так назвать?» — не верила сама себе Вика.
Она собиралась прожить у моря до родов, но осталась и после рождения ребенка. Уж очень в доме все было удобно устроено, она привыкла купаться в море весь сезон, и, главное, ее малышке было хорошо с Ниной. Виктория не рискнула переехать, там ведь пришлось бы искать другую няньку для ребенка, а с Ниной можно было спокойно оставлять Ханночку и уезжать по делам.
Вместо эпилога
Она выдержала, как и обещала Хану три года, и только тогда отправилась посмотреть на сына. В вестибюле вуза увидела расписание занятий четвертого курса, купила газету и устроилась на скамье у входа. Дождалась окончания занятий, из дверей высыпали студенты. Она несколько раз вскакивала, ей все казалось, что идет Алешка, и тут же видела, что ошиблась, наконец увидела его. «Боже мой, какой же он стал красивый, молодой мужчина, а не мальчик». Она невольно пошла за ним следом. Алексей отстал от товарищей, задержался у киоска. Он заметил внимание незнакомки и неожиданно подошел к ней. Вике хотелось обнять его, она вся подалась к нему…
— Привет, малышка! — сказал он. — Похоже, ты запала на меня? Ты мне тоже нравишься, пошли, посидим.
— Извини, я обозналась, — сказала она, а сама все жадно разглядывала его.
— Да брось ломаться, пошли, перекусим, я при деньгах.
— И что, вот просто так покормишь? А потом я уйду?
— Что за проблемы? Конечно, покормлю, захочешь — уйдешь, а лучше, если останешься…
— Спасибо, нет.
Вика пошла прочь — не следовало приближаться к Алеше. Но он догнал ее.
— Подожди, ты мне кого-то напоминаешь… Мы не знакомы?
— Конечно, нет. Первый раз видимся.
— Ну стой, что ты так заторопилась? Я, может, всю жизнь мечтал о такой девушке, как ты, а ты торопишься.
— Мне тоже такой, как ты, мальчик двадцать лет нравился…
— Что, с детского сада?
— Нет, с рождения, — а про себя добавила: «Со дня твоего рождения…»
