Лариса Васильева - Бессонница в аду
Ей совершенно не хотелось видеть эти обтянутые бледной кожей кости, пушок на голове.
— Не знаю, как я буду выглядеть потом, а сейчас я похожа на пособие для урока анатомии.
Хан еще более жестко ограничил доступ в лабораторию, а тем, кто все-таки мог заходить, было строжайше наказано не болтать даже с женами. Пока все выполняли эти правила.
Хан чувствовал, что длительное напряжение ускоряет его конец, сколько ему осталось и кто придет сюда потом, неизвестно, поэтому он торопился отправить Марию из Центра.
— Все, пора, ты уже привыкла к своему лицу, кожа приобрела нормальный вид. Хотя ты еще очень бледная, тощая, но уже человек, тебе пора уезжать. Будешь всем говорить, что ты после операции.
— Если все в порядке, то почему ты не хочешь со мной спать? Я так соскучилась…
— Спать со своим произведением?! Это кощунственно, все равно, что со своим ребенком…
— Нет, Пигмалион, не выдумывай, иди-ка к своей Галатее…
— У тебя такая нежная кожа, я боюсь тебе навредить…
— Хватит отговорок, сам же сказал, со мной все в порядке, давай уж проверим этот факт всесторонне…
— Будешь вести здоровый образ жизни нормального вампира, — внушал Хан Марии, — днем спать, ночью гулять, никакого солнышка минимум полгода, старайся вообще не выходить на улицу. И не вздумай загорать! Умываться только холодной водой, душ прохладный, спать на твердом и никаких тяжестей. Ребенка не раскармливай, для твоего позвоночника беременность вообще сейчас нежелательна, подумай…
— Ни за что! Я рожу твоего ребенка.
— Тогда следи за своим аппетитом. Хотя ты сейчас такая тощая, что не успеешь растолстеть… И, пожалуйста, не забывай об осанке, когда будешь сидеть перед мольбертом, а лучше — стой. Занимайся спортом, физзарядку делай, почаще ходи на море, плавай побольше, это сейчас самое лучшее упражнение для тебя. Ну вот, кажется, все.
— Ты так это говоришь, как будто не поедешь со мной.
Настал момент, когда Хан был вынужден сказать ей правду: он не сможет поехать.
— Ну зачем тебе здесь оставаться?
— Хватит об этом. Там я все предусмотрел, будешь обеспечена всем, отсидишься, освоишься с новым лицом, а тем временем, возможно, тебя перестанут искать. По идее, вообще не должны бы искать: доложу об очередном неудачном эксперименте, все отчеты уже подготовлены, но я боюсь, что кто-нибудь проболтается. Тебя, конечно, трудно узнать, но лучше поберегись.
— Неужели мы не увидимся?
— Не плачь, не трави мне душу… — он губами стер слезинки у нее на щеках. — Жаль, что я не смогу увидеть нашего ребенка…
Она оглянулась на зеркало:
— Я, правда, тебе и такая нравлюсь?
— Нравишься всякая. Честно говоря, я просто не замечаю перемен, я люблю тебя, для меня ты осталась такой, какая и была. И твою новую внешность я люблю — как свое произведение, я бы сказал, очень талантливое произведение. Сотворить это было куда сложнее, чем тебе нарисовать картину, ты же все-таки, так сказать, объемная. И сложнее, чем вылепить скульптуру, потому что они не движутся, а ты к тому же еще и говоришь…
— Ты хвастун…
— Ну да. Только ты попробуй сама, нарисуй что-нибудь такое же совершенное.
— Картины я создаю из ничего, а у тебя все же был исходный материал…
Он гладил ее короткие волосы, мальчишеский ежик.
— Поехали вдвоем, давай, пока ты жив, будем вместе, — в который раз повторила она.
Он покачал головой:
— Ты же сама понимаешь, мне осталось мало… Не хочу, чтобы ты видела меня совсем безумным. Я люблю тебя… Ты же говорила, что хотела бы начать новую жизнь, попробовать еще раз, вот и живи, ради меня, ради нашего ребенка. Ты станешь известным художником, у тебя отлично получается. Если почувствуешь опасность, излишнее чужое внимание, подозрительные расспросы, слежку, сразу уезжай за границу, там на твое имя открыт счет в надежном банке, ты все помнишь? Код, шифр, название банка?
— Хан, поехали вместе…
— Я тебя сам отвезу, не доверяю нашему летчику, буду сидеть в кабине самолета, чтобы он по рации не связался с кем-нибудь. Так что распрощаемся здесь, там я даже на секунду не выйду из кабины, как только самолет сядет, — вылезай и уходи прочь. А дальше — как договорились, ты все знаешь: сначала на автобусе, потом снова самолет, потом частника наймешь.
В эту ночь у Хана был сильный приступ, и он сам впервые сделал себе укол наркотика и попросил Павла закрыть его в изоляторе, пока все не кончится. Мария даже не могла к нему прийти, она плакала в лаборатории. Выходить отсюда он ей запретил, а всему персоналу Центра уже сообщили о ее смерти, мол, опять неудача. Хан пришел в себя только через день и сразу же, ночью, они с Марией уехали в аэропорт. Этот отъезд совсем не походил на предыдущий — теперь они уезжали тайком, без провожающих, заранее не предупреждая летчика. Об их отъезде знали только Павел, Стас и охранник Саша, эти доверенные лица обещали хранить тайну. Хан перед отъездом сообщил в Москву, что ему стало хуже, что начатую тему сможет закончить только Павел. Сообщил и о внезапной болезни Леонида Сергеевича.
Павел убедил шефа взять его с собой, на всякий случай. Хан согласился — головные боли у него уже не прекращались. Мария села в самолет, завернувшись в шарф, словно в паранджу. Она сидела в салоне одна, Хан с Павлом сразу прошли в кабину пилота и оставались все время полета там. Когда самолет приземлился, Хан все-таки вышел из кабины, обнял ее на прощание. Из-за сильной головной боли он не мог наклониться, и Мария сама открыла дверь, опустила лесенку и сошла на землю. Она быстро шла по небольшому летному полю захолустного аэропорта, не замечая, что по щекам текут слезы… «Я тебя никогда не увижу…»
Подошла к окну в зале ожидания аэровокзала, подождала, пока взлетит маленький самолет. Смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Из ячейки автоматической камеры хранения вынула приготовленный для нее кем-то по приказу Хана пакет с документами и ключами и пошла к стоянке автобуса. Ехала отвернувшись к окну и ничего не видя за стеклом — перед глазами стояло лицо Хана.
Рано утром автобус остановился на вокзале небольшого городка. На городском автобусе доехала до местного аэропорта, еще один перелет. На нее никто не обращал внимания. Хотя в брючном костюме, темном шелковом шарфе на голове и громадных солнцезащитных очках в пасмурную погоду она выглядела несколько странно, да и ее бледность и худоба бросались в глаза. Ей вредно было днем оставаться на улице, даже когда солнце пряталось, скорее бы добраться до этого незнакомого дома. Случайно кинув взгляд на свое отражение в оконном стекле, Мария вздрогнула — никак не могла привыкнуть к новому лицу. Как наказывал Хан, она не стала садиться в такси, остановила попутную машину, разговорчивый водитель запросил немного, дешевле, чем берут таксисты. Ну вот, она еще и сэкономит.
— Только я совсем не знаю, где это местечко, — первый раз еду, в гости.
— Не волнуйся, дорогая, быстро доставлю, это место я хорошо знаю, моя родня там рядом живет. Красивое место, но дорогое. Твои друзья, стало быть, обеспеченные люди. Как зовут, может, мои знакомые?
— Нет, вряд ли, они только что купили этот дом.
— Слушай, это не тот дом, что с красными воротами?
— Не знаю, я же не видела, у меня есть только адрес.
— Ну, поехали. Ты видно, болеешь?
— Да…
Она села на заднее сиденье, чтобы не разговаривать с водителем, и теперь все время невольно тянула шею: хотелось видеть, что там впереди. Приехали довольно быстро. Мелькнул указатель с названием местечка, но узкая асфальтированная дорога продолжала петлять по склону горы мимо вольготно разбросанных домов. Все они были большими, новыми и негостеприимными. Да, с соседями тут не перекинешься парой слов через забор… Такси остановилось около двухэтажного дома за красной кирпичной оградой. Ворота, в самом деле, тоже были красные, кованые. Вид у дома очень добротный, неприступный и немного одинокий — стоит на вершине, как крепость. Мужик поднес ее сумку к калитке и все не уезжал, ждал, когда ей откроют.
— Что, дома никого нет? Не ждали тебя? Довезти до гостиницы?
— Нет-нет, спасибо, это не страшно, что никого нет: мне ключи передали, я сама войду. Спасибо, не беспокойтесь.
Она вынула из сумочки связку ключей, большой бронзовый ключ был явно от калитки, открыла ее и, прихватив сумку, вошла во двор. Вот, значит, где она теперь будет жить, пока не родится ребенок… Ей захотелось осмотреться сначала снаружи и, оставив вещи у входа в дом, прошлась по открытой террасе, огибавшей весь особняк. Дом стоял на высоком фундаменте, и отсюда, с террасы был виден цветник, молодой сад и спортивная площадка в дальнем углу, у забора. Теперь это все ее. Мария перевела взгляд за ограду. Ниже по склону кое-где виднелись крыши домов, утопавших в зелени, а еще ниже желтела полоска пляжа, потом светло-голубое мелководье и дальше раскинулось безбрежное темно-синее море, пустынное до самого горизонта. Там, на горизонте, море казалось совсем темным, почти черным, как и грозовое небо. Теперь она сможет каждый день смотреть на эти воды, на вспенивающиеся барашки волн, а когда родится ребенок, будет часто выносить его сюда, пусть тоже смотрит вдаль, чтобы у него было хорошее зрение…
