Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Ученики, эти бедные духи пекарни, полагали, что стоят на твердой земле. Станислаус сидел на узкой деревянной лесенке перед печью и обсыпанными мукой руками рисовал в воздухе движение звезд; он уверял, что все, что есть на земле, вертится. Постучав по крашеному ведру, он сказал:
— К чему бы вы ни прикоснулись на этой земле, во всем есть вода.
Ученики тихо ахали, как при отгадывании загадок, а младший спросил:
— И в картофельной муке?
— Выжми ее — и капелька воды покажется.
Подростки перемигнулись. Стоит ли возражать подмастерью и портить с ним отношения? Гораздо лучше отгадывать загадки, чем работать и потеть.
— И в человеке есть вода?
Станислаус не счел этот вопрос недостойным ответа. Он горел желанием поделиться своей ученостью.
— Вода, которую ты пьешь, выходит из тебя, во-первых, паром, во-вторых, другим способом. Когда вода выходит из тебя паром, ты, говоря по-ученому, потеешь.
Ученики рассыпались в разные стороны, как вспугнутые воробьи. Один схватил в руки кусок теста, другой — скребок, а третий стал посыпать формы опилками. В дверях пекарни стоял хозяин. Станислаус, смешавшись, скатился с лесенки. Он был уже не ученый, а простой рабочий-пекарь, которого хозяин произвел в управляющие. Ученики хихикали.
Старшего ученика Альбина все же тянуло время от времени в каморку ученого. Ему хотелось о многом спросить. Станислаус не заставлял себя долго уговаривать. Воздух маленькой каморки согревался его красноречием. Он доставал с неба огненно-жидкие небесные тела и рассматривал их в своем тесном жилье.
— Некогда земля тоже представляла собой жидкий огонь, — кричал он, как пророк, стоящий на небесной колеснице.
Альбин изумлялся.
— Ну и хлебнули же горя те, кто жил тогда! — Он задумчиво соскребал тесто с пальцев. — С меня хватит жара от печи.
— Не беспокойся, тогда еще не было человека на земле. Наука считает это бесспорным.
— Да, у каждого времени свои трудности, — глубокомысленно произнес Альбин и взглянул на часы. — Мне нужно идти.
Станислаусу не хотелось терять аудиторию. Он заговорил громче и быстрее, но Альбин опять прервал его:
— У меня свидание с девушкой. Надо бежать.
Станислаус давно не думал о девушках.
— Да, пожалуй, — сказал он. Он не хотел упускать ученика и пошел с ним.
Они шли по улицам маленького городка. В конце одной из улиц в окнах магазина отражались поля. Ароматом жатвы веяло с пашен. Люди ходили по каменным улицам, им не было никакого дела ни до ароматов жатвы, ни до полей. В городе у них была своя водяная мельница, свой газовый завод, своя лесопильня, две-три фабрички переводных картинок… Своя промышленность… Чего ж еще желать? Они ходили в свое маленькое кино и развлекались там в меру своих скудных доходов, переступали порог трактира и топили в алкоголе свой страх перед надвигающимся экономическим кризисом.
Насыщенный испарениями воздух в танцевальном зале был густ, хоть топор вешай. Табачный дым от сигарет и трубок, пивные пары и запахи дешевого одеколона — все смешалось. Танцующие шлифовали и протирали свои подметки о паркет. Пары кружились в вальсе; одни — медленно и самозабвенно, другие — точно делая механическую работу, а самые лихие танцоры так отчаянно кружили своих дам, как будто хотели раз и навсегда отучить их ходить по прямой дороге. Никто, кроме Станислауса, не подозревал, по-видимому, что земля с этими сумасшедшими вертящимися людьми и сама вдобавок вертится. Никто?
«Если ты думаешь, что солнце заходит, что луна заходит, ты ошибаешься…» — пели музыканты.
— Да, да, вот именно! — Станислаус единым духом осушил кружку пива за здоровье своих братьев по духу — музыкантов. Это были чистейшие волшебники, они гнали через трубы воздух из своих легких, он ударялся о жесть и вибрировал. А человеческое ухо вожделело к этой вибрации воздуха, поджидало ее и вслушивалось; его опьяняло сотрясение воздуха. У обладателей ушей кружилась голова, заволакивало рассудок, они подхватывали себе подобных и носились с ними по залу. Наука все больше завладевала Станислаусом и начинала снимать чары с его восприятия жизни. Под сенокосилкой падали скошенные на лугу его жизни цветы. Его знобило. Он приписал это холодному пиву.
Альбин затерялся в сумятице шаркающих паркетных червей. Пиво в его кружке стояло нетронутым. С кем же в таком случае говорить Станислаусу о возникновении Земли и других планет? Он опрокинул в себя еще одну кружку пива и через некоторое время почувствовал, как легкая веселость тихо смеется во всем его существе.
Музыканты объявили отдых своим легким и пальцам. И в наступившей тишине в дверях зала раздался вдруг петушиный голосок малыша:
— Соленые палочки Папке с пастой экстра! Знаменитые соленые палочки Папке!
Это был рыжий мальчонка. Любители соленых палочек окружили его.
— Давай сюда свои пивные сигары, малец! — крикнул долговязый забулдыга в светло-коричневых брюках и темно-коричневых сапогах военного образца.
— Вы позавчера не заплатили, сударь! — пропищал мальчик, отбегая от горлодера и продолжая нахваливать свой товар: — Паста экстра привозится из заморских стран!
— Прогорклое козье масло! — заблеял длинноногий в военных сапогах и глумливо ухмыльнулся.
Из толпы у буфетной стойки послышался другой детский голосок:
— Папке… Папке… Папке…
Это был мальчик с широким багровым родимым пятном на лице. Рыжий подхватил корзину с шуршащими пакетиками и бросился к своему конкуренту:
— Как ты смеешь продавать здесь? Это мой участок.
— Усердие не знает границ! Так говорит хозяин, и я раньше пришел сюда!
Безработные танцоры обступили боевых петухов. Длинноногий забулдыга наклонился к малышу.
— Правда, что ты торгуешь сушеными собачьими хвостами?
На висках малыша проступили голубые жилки.
— Кто это говорит, господин?
Кто-то толкнул ребенка.
— Хватай его за шиворот!
Маленькие продавцы налетели друг на друга. Корзины затрещали. Малыш снизу ударил головой своего конкурента, и тот упал. Станислаус бросился к месту свалки. Мечты о космических пространствах были забыты. Здесь налетели друг на друга не звезды, а два маленьких человечка, и в каждом из них мог быть заложен будущий мудрец, будущий знаток небесных светил.
— Стой ты, маленькое чудовище!
Станислаус схватил малыша под мышку. Мальчик узнал голос управляющего.
— Он торгует на моем участке, господин Станислаус!
Парнишка с родимым пятном поднял руку к глазам и заплакал, прикрывшись рваным рукавом.
— Чего вмешиваешься? — рявкнул забулдыга в коричневых сапогах и воинственно поплевал себе на руки.
В эту минуту грянул оркестр. Танцующие оттеснили буяна, и он ретировался не солоно хлебавши. Станислаус поднял обе корзины, отвел торговцев солеными палочками к своему столику, купил у них остаток товара и помирил их. И один и другой отпили по его настоянию по глотку пива из его кружки. Дружно, как братья, мальчики пробились сквозь ряды танцующих к выходу.
Станислаус решил заявить хозяину, что не желает больше быть управляющим. Он старался вспомнить, испытывал ли он когда-нибудь такое удовлетворение, как в эту минуту. Разве только когда сочинял стихотворения.
Ему захотелось потанцевать. Неподалеку сидела бледная девушка. Она отнюдь не принадлежала к числу самых соблазнительных, но душа, возможно, была у нее мягка, как мох в лесу.
Он заказал себе четвертую кружку пива, дал кельнеру на чай и предложил ему соленых палочек. Кельнер взял пакетик и поклонился.
— Я знал одного профессора, он был такой, как вы.
— Как наш брат? Как я?
— Он все глядел да глядел, а потом все до крошечки описал.
Станислаусу понравилось, что его сравнили с профессором. Все же, наверное, в нем что-то такое есть, что заставляет всех изумляться. Стойте! Перед вами выдающийся человек! — Это пиво шутило с ним такие шутки.
Ему не пришлось приглашать бледную девушку на танец. На этот раз дамы выбирали кавалеров, и она, семеня ножками, подошла к нему. Она ступала, как голубка, как голубка, которая торопится к рассыпанному зерну. Она остановилась перед Станислаусом и присела в легком реверансе. Всякое недоразумение исключалось: она имела в виду только его.
Он танцевал с горем пополам, но она была скромна.
— Вы словно танго танцуете, а играют, кажется, фокстрот.
Несколько кружек пива развязали Станислаусу язык.
— Я много странствовал по свету, и под эту музыку повсюду танцуют танго.
Он попытался покружиться, как делали другие танцоры. Девушка покорно давала кружить себя так, как ему хотелось.
— Вы, значит, даже за границей побывали?
— Вселенная велика, — сказал Станислаус. — Что наша земля по сравнению с ней!
