Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Он танцевал с горем пополам, но она была скромна.
— Вы словно танго танцуете, а играют, кажется, фокстрот.
Несколько кружек пива развязали Станислаусу язык.
— Я много странствовал по свету, и под эту музыку повсюду танцуют танго.
Он попытался покружиться, как делали другие танцоры. Девушка покорно давала кружить себя так, как ему хотелось.
— Вы, значит, даже за границей побывали?
— Вселенная велика, — сказал Станислаус. — Что наша земля по сравнению с ней!
Бледная девушка, похожая на голубку, пристыженная, опустила голову, стала легкой, как пушинка тополя, опустившаяся на его плечо.
Потом дело с танцами пошло лучше. Не требовалось большого искусства, чтобы прыгать, кружиться и шаркать подметками в такт музыке.
— Вы быстро привыкли к здешней музыке.
— Она несколько грубее, чем музыка дальних миров, — сказал он, как человек, попавший сюда из неведомых стран.
Ее это растрогало, и она осторожно прижалась к нему. Он прислушался.
— Однажды мне пришлось привыкать к молодым девушкам, которые танцевали на столе. В сердце мое точно со всех сторон вбивали гвозди, я думал, у меня вот-вот кровь хлынет из горла.
Ей стало ясно, что его занесло сюда совсем не из неведомых стран, и она погладила его руку пальчиками, легкими, как мушиные лапки.
33
Станислаус вызывает негодование творца соленых палочек, встречает душу нежнее шелковой ленты и молотком отбивается от некоей пекарской вдовы.
Девушка, похожая на голубку, была привязана к Станислаусу и добра к нему — ничего не скажешь. Но когда наступил сентябрь и с полей в маленький город повеяло первой осенней прохладой, в нем снова проснулась тоска по теплу домашнего очага. У нее он этого тепла обрести не мог.
— Теперь ты накупил себе книжек и уже не приходишь так часто, — сказала она.
— Человеку требуется тепло, — сказал он в ответ с видом потустороннего жителя.
— Ну, значит, я тебе больше не нужна. — Губы ее искривились, как от подступающих слез.
— Ты мне еще страшно нужна, — поспешно сказал он только из большой жалости.
Она была права: она нужна ему все меньше и меньше. Она не та, с которой можно говорить о вертящихся первозданных туманностях и обитаемости звезд. Она не была той, кто принимал бы к сердцу и согревал его мысли, когда они, дрожа от холода, возвращались из путешествий по вселенной.
— У меня просто голова кружится, — могла она сказать. — Кроме нашего городка, я ничего не видела, а ты вот на звездах чувствуешь себя как дома и, видно, не думаешь даже, что мы могли бы пожениться.
— Что? Дело в том, что я еще очень мало знаю.
— Меня?
— Нет, вселенную, — ответил он.
Творец соленых палочек захворал. Он велел позвать Станислауса. Над кроватью хозяина висела большая картина: эльфы в голубовато-зеленых одеждах перевозили на хрупком челне в Никуда невероятное количество цветов.
Пекарь Папке страдал от ревматических болей в пояснице. Он пересчитывал соленые палочки, которые клал в корзины маленьких продавцов, и сильно вспотел. Боль пронзила его, когда он захотел выпрямиться. Это была стрела, пущенная из потустороннего мира.
— Люди говорят — прострел, но мы, мужи науки, называем это поясничным ревматизмом, попросту поясничным ревматизмом.
Он застонал, попытался приподняться на постели и протянул руку Станислаусу.
— Жму тебе руку в знак доверия. Ты не был том управляющим, какого я хотел бы иметь, но зато ты, может быть, будешь таким мастером, о каком я мечтаю. Приступ поясничного ревматизма продолжается неделю; в научных кругах это известно. Этой болезнью хворают как на севере, так и на юге. Я положу тебе жалованье за эту неделю на три марки пятьдесят пфеннигов больше. Все производство будет на тебе и вся ответственность также. Тебе придется иметь дело с пастой экстра и добиваться особого вкуса соленых палочек.
Нет, нет, чем только все это кончится! Станислаус пришел в эту пекарню с улицы, а его здесь облекли таким доверием, что у него прямо-таки голова кружится.
Пекарь Панке попросил его запереть дверь спальни.
— Конкуренты и доносчики за каждой стеной, — шепотом сказал он. — Что касается пасты экстра, то всем говори и всюду звони, что в рецепт ее входят продукты из заморских стран, подчас даже из Индонезии. Так что паста моя — это чудо пекарского искусства, и она — мое изобретение. Запомни все, что я тебе сказал, а рецепт сегодня я тебе не открою.
Станислаус узнал тайны одного люка. Хозяин протянул ему согретый постельным теплом ключ.
— Тебе придется вставать на час раньше остальных, слышишь, мастер?
— Слышу.
— Как только возьмешь пасту из ее темницы, ты тотчас же принесешь мне ключ.
— Будьте покойны, хозяин, я постараюсь сделать все, как вы говорите.
— Ты замесишь тесто до того, как остальные придут в пекарню.
— Хорошо, хозяин.
— Я, может, даже четыре марки прибавлю тебе.
Дело принимало такой оборот, словно Станислаус надолго застрянет в этом городке, а может, и совсем осядет. Большое доверие, каким облек его хозяин, обязывало.
Спозаранок, когда ароматы печеного теста еще спали, он с зажженным фонарем в руках спустился в подвал. Крышка люка была замаскирована тяжелыми ящиками, обитыми жестью. В них доставлялись, по словам хозяина — из заморских стран, основные продукты для изготовления пасты экстра.
Доверенный пекаря Папке вспотел до того, как в пекарне началась работа. Он поднял крышку люка. Его обдало отвратительным запахом. Мороз побежал у него по спине. Он готов был опустить бревенчатую крышку. А не хочет ли хозяин сделать его соучастником какого-нибудь страшного дела?
Станислаус укротил свое воображение, зажал нос и спустился по заплесневелым ступенькам под землю.
Это был сыр, попросту старый сыр, давность которого измерялась десятками лет. Этот десятикратно перегнивший сыр стоял в запыленных горшках, разукрашенных великолепными узорами плесени, в виде полужидкого вещества, отливавшего всеми цветами радуги. Доставляются из Индии, Индонезии, а может быть, и из Южной Австралии! Боже, помоги мне!
Станислаус наполнил меру выше красной черты и еще чуточку больше. Ему хотелось быть именно таким мастером, о котором «мечтал» хозяин.
Соленые палочки удались мастеру на славу: даже пауки уползли в свои паучьи норы и объявили в этот день пост. Все собаки, пробегавшие мимо пекарни Папке, поднимали носы к небу, точно ожидая оттуда дождя из тухлого мяса. Постояв, они задирали заднюю лапу и орошали каменный столбик, стоявший у входа в пекарню. Прохожие нюхали воздух и говорили:
— Будем надеяться, что до войны дело не дойдет.
Хозяин, невзирая на боли, ворочался на кровати и велел принести себе пробу. Он откусил кусочек печенья и мгновенно выплюнул его в ночной горшок. Только эльфы на картине, висевшей над кроватью, недоступные земным ароматам, по-прежнему переправляли свои цветы в Никуда.
— Вот тебе доказательство, что мастера не заменить, — сказал пекарь Папке Станислаусу. На лице хозяина отвращение праздновало победу. — Я собирался было отвалить тебе больше десяти марок за особые услуги и за тайное соучастие. Теперь же по закону я обязан удержать твой недельный заработок. А для тебя будет лучше, если ты где-нибудь в другом месте научишься ценить доверие хозяина.
Станислаус не знал, что сказать на это. Однако ушел он, не поклонившись.
Он попал к другому пекарю, волосатому и егозливому, похожему на обсыпанную мукой обезьяну. Маленький человечек сидел на низкой табуретке у витрины своей булочной и завистливыми серыми глазами смотрел, как в булочную на противоположной стороне улицы непрерывно входили покупатели. Мигающие глазки пекаря быстро оглядели Станислауса.
— Здесь ты можешь начать свой взлет и принести пользу. Торговлю мою требуется оживить.
— Пожалуйста! — только и сказал Станислаус.
Хозяин сполз с табуретки.
— Одно условие!
— А именно?
— Никакой платы, но считай, что все, что есть в доме, это твое!
Станислаус не понял. Опять, что ли, ему предлагают поднять хиреющее производство, сыграть здесь роль бабочки и в конце концов уползти обглоданной гусеницей? Пекарь схватил его за руку.
— Честно говоря, дочь моя не из первых красавиц, но кто обращается с ней, как ей требуется, тот найдет душу нежную, как шелковая голубая лента!
Станислаус долго бродил, не находя работы. Щеки у него ввалились, рюкзак с книгами исколошматил его костлявую спину, пустой желудок, урча и бурча, требовал, чтобы он согласился.
Трапеза по случаю вступления в должность была устроена на кухне. Хозяин сам подавал; он щедрой рукой положил на тарелку перченой колбасы, поставил рядом с намазанными маслом белыми хлебцами бутылку крепкого пива, радушно подмигнул Станислаусу обезьяньими глазками и убежал.
