Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Были и другого рода святые. Они без конца грешили и грешили и довольно ловко это делали, пока на них вдруг не нисходило озарение. Такова, например, увлекательная история святого Конрада. Он был другом и наперсником всех блудниц римского предместья и не совестился брать у своих подруг деньги, заработанные блудом. Но вот на него снизошла божья благодать. Конрад начал ткать ковры во славу божию, красивые ковры для алтарей в самых богатых церквах. Пришли все блудницы, они ткали вместе с Конрадом и с тех пор никогда больше не грешили.
Этот святой был во вкусе Станислауса. Может, и ему сделать свое ремесло благочестивым и выпекать святые дары? Обращенная в праведницу Миа могла бы заниматься упаковкой, и они рассылали бы святые облатки по церквам всего мира.
Мысли хаотически вертелись, носились облаками. Но ведь даже святые и те не обходились без деяний. А загипсованная рука Станислауса покоилась на одеяле, как рухнувшая белая колонна.
На соседней кровати лежал столяр. Ему размозжило ногу. Когда ему казалось, что время тянется слишком медленно, он начинал свистеть. Он знал множество песен и песенок и решил, пока он прикован к постели, научиться свистеть в два голоса. Однако ему никак не удавалось вытягивать губы и справа и слева.
— Человек несовершенное животное, — говорил он, вздыхая. — Любой орга́н свистит в три-четыре голоса.
— Но ты по крайней мере можешь писать, — утешил его Станислаус.
— Это ты мне говоришь?
— Да.
— А я уж думал, ты такая важная птица, что не желаешь тратить слов на разговоры с низкородной сволочью.
— Пустое, — ответил Станислаус. — А тебе, может, известно, как узнать, живет ли еще человек там, где жил?
— Я так и думал, что ты очень ученый: говоришь все обиняками.
Станислаус молчал до самого вечера. Он занимался житиями святых и радовался, глядя на сестру Винету. А не носит ли она колечко на правой руке? Или ему показалось? Было бы неприятно узнать, что это нежное создание замужем. Он почувствовал ревность к мужу сестры Винеты.
— Я давеча не обидел тебя? — спросил Станислауса столяр, сосед по кровати.
— Не следует помнить зла, — сказал Станислаус, листая жития святых.
— Ты что, верующий?
— В домах верующих я бывал своим человеком.
— Скажи прямо, тебе нужно найти чей-то адрес?
— Я ищу дядю одной девушки. У него наполовину срезано правое ухо.
— Ты хочешь знать, живет ли он там, где жил?
— Нет, мне очень нужно знать, живет ли у него племянница, которая жила раньше.
— Тогда спроси прямо насчет племянницы.
Столяр объяснил Станислаусу, что надо написать в адресный стол деревни Вильгельмсталь письмо с оплаченным ответом и не забыть вложить в конверт одну марку за услуги.
— Никто не прочтет того, что я нацарапаю левой рукой.
— Попроси сестру. Она напишет тебе письмо на больничном бланке.
— Сестра Винета святая, а письмо я хочу написать не совсем святой племяннице этого дяди.
— Святая? Сказал тоже! Когда она оправляет мою постель, она так смотрит мне пониже пояса, что будь здоров.
— Никогда не говори так о благочестивой Винете, слышишь? Не смей!
— Имеющий глаза да видит!
Оба долго молчали, лежа рядом.
Только вечером следующего дня столяр продолжил разговор:
— Наверно, я оскорбил твои священные чувства?
— Не следует помнить зла, — вздохнув, сказал Станислаус.
Столяр нажал кнопку ночного звонка. Пришла сестра.
— Бюднеру надо срочно написать письмо. Его дяде отхватили пол-уха.
Сестра Винета принесла бумагу и чернила. Ее восковая ручка красивым почерком набросала на больничном бланке несколько строчек. Станислаусу было бы очень приятно получить от сестры Винеты письмо, написанное таким чудесным почерком. Старый знакомый Станислауса, эльф, вылез из-под одеяла.
— Вашему мужу можно позавидовать, — сказал Станислаус.
Брови на лице у сестры Винеты дрогнули. Станислаус целиком был во власти эльфа.
— Ваш муж счастливый человек! Иметь жену, у которой такой красивый почерк!
Сестра Винета поджала губы. Она положила письмо Станислаусу на одеяло и упорхнула. Столяр прервал свое тихое насвистыванье.
— Ты еще молокосос. Привидение, по-твоему, может быть замужем? Вот так же и она.
— А кольцо?
— Ты разве не знаешь, что она с господом Иисусом путается? Он владыка и жених всех монашек. Вы этого в школе не проходили?
Станислаусу стало стыдно.
— Что я натворил! Я напугал ее, и она совсем ушла.
— Не дальше как за дверь. Стоит, верно, там и хихикает.
— Уши вянут слушать, как ты говоришь о святой женщине, вот что я тебе скажу.
— Мои глаза меня не обманывают, таково мое мнение.
Через неделю на имя Станислауса пришло казенное письмо из Вильгельмсталя. Станислаус зубами надорвал конверт. На листе бумаги — две строчки: «Названное лицо выбыло в неизвестном направлении». Следовали печать и подпись.
Громоздящиеся тучи мыслей на время улеглись в голове у Станислауса. Штиль разочарования занял их место. Столяр все понял, и ему стало жалко Станислауса.
— Все равно, как там, — начал он. — Я, может, тебя обидел, но ты нашел ту племянницу?
— Нет, она, помоги ей бог, отправилась искать меня.
— Дай объявление в газету, что ты находишься здесь.
Оба долго молчали. Под вечер столяр возобновил разговор:
— Если у нее родится ребенок от тебя, так можешь сэкономить деньги на объявление. Кто должен платить, того всегда найдут.
— Мели все самое плохое, мели! Так уж ты создан, — сказал Станислаус.
Молчание.
Каплями, как густой сироп, падали дни в бездонную бочку прошлого. Станислаус не отправил объявления в газету. Он отдал себя полностью на волю божью. Смирился. Может, бог только для того и послал Миу на землю, чтобы наказать Станислауса за его строптивость. В книгах, которые он читал, святые подвергались не меньшим испытаниям.
Теперь бог, верно, послал ему сестру Винету. В глазах ее не вспыхивали жаркие искорки, как у Марлен или у Мии, когда он взглядывал на них. А ведь даже в глазах у Людмилы под толстыми стеклами очков вспыхивали такие искорки. Нет, сестра Винета отвечает кротким взглядом на его взгляд. Что это, новая ловушка, которую ставит ему бог? Ведь он, бог, был свекром Винеты и, естественно, не хотел, чтобы жена его сына интересовалась Станислаусом.
В один погожий солнечный день сестра Винета явилась с ножницами в руках. Она присела на край кровати и разрезала ему гипсовую повязку. Рука, мол, зажила. Станислаус почувствовал, как сладостный ветерок греха кружит ему голову. Он взял руку Винеты в свои. Она посмотрела на него. Он погладил восковую ручку. Винета вздрогнула. Она отняла у него руку.
— Не держите мою руку, даже если вам больно!
Столяр подмигнул Станислаусу. Станислаус покраснел. Он едва не посягнул на невесту господа Иисуса. Как низко он пал! Монашка ушла. Станислаус мог свободно двигать рукой. Столяр приподнялся на кровати.
— Ну и умник же ты, нечего сказать, хоть ты на меня и опять обидишься. Неужели ты думаешь, что она позволит так обращаться с собой при свидетелях? Если бы ты лежал в отдельной палате и не на счет больничной кассы — вот тогда другое дело!
Станислаус повернулся к стенке.
— Я не удивлюсь, если тебе однажды отпилят ногу за все твои греховные речи.
Через два дня он явился в пекарню. Хозяин набросился на него:
— Место твое занято, бродяга, буян!
Он выгнал Станислауса на улицу. Ядовитые слова, шипя, носились вокруг Станислауса, как рой зеленых навозных мух.
— По щекам бы тебя отхлестать, вот что. За мой счет сломать себе руку! А я за каждого встречного и поперечного плати страховку в больничную кассу?!
Станислаус посмотрел на дорогу. Отныне только она, верно, родина ему.
32
Станислаус попадает к творцу соленых палочек, проникает в тайны первозданных туманностей и отвергает девушку, похожую на голубку.
Отныне он носил два дорожных узелка: один — с вещами пекарского подмастерья, другой — с жизненным опытом.
Миа его одарила; но она и другим не отказывала в своей ласке и проворными ножками оттолкнула его любовь. Он решил спасти ее, вернуть на путь истинный. Он отыщет ее. Он верил в нерастраченное могущество своей любви. Станислаус вновь обратился к своим тайным силам и некоторое время находил в них поддержку. Он думал, упорно думал о Мие, пока в каком-то городе не увидел ее стоящей перед витриной магазина, а в другой раз — лежащей ничком в придорожной канаве. Когда на его оклик оглянулась незнакомая девушка, он неуклюже извинился и покраснел до ушей.
Не оставаться же ему век на проселках и дорогах! Ведь какая-нибудь крыша над головой нужна. Он жаждал общения с книгами, в которых мог найти ответ на свои вопросы, он жаждал тепла и, если посчастливится, человеческой любви. Он не бездомная собака. Его все еще не покидала обида и горечь, застрявшие в нем от одного слова, которое швырнули ему в лицо. От слова — бродяга.
