Мария Соловьева - Иллирия
- Это грязная история, господин Альмасио, - произнес Рагирро. - Она не делает чести ни моей семье, ни вашей. Вы поддались гневу и решили завершить эту распрю кровью. Я буду мудрее и прощу вас. Сегодня никто не умрет. А вы на досуге подумайте, отчего этим городом столько лет правят Брана, а не Альмасио. И поумерьте свой пыл, собирая моих недоброжелателей под свое крыло. Даже в худые для себя времена наша семья остается сильнее вашей. Не в последнюю очередь потому, что мы умеем признавать свои ошибки и наказывать виновных, начиная со своих людей.
Я все еще стояла с опущенной головой, не смея поднять взгляд на мужчин, но знала, что последняя фраза была адресована Вико.
Глава 23
Никто не умер в ту ночь, но в дом Альмасио я вернулась, точно побывав на том свете. Перед глазами у меня все еще стояла картина, как покидает Эдан-Бри семейство Брана. Вико шел вслед за отцом и братом, едва переставляя ноги, будто его сковали тяжелыми цепями. Увидев, что я смотрю ему вслед, господин Альмасио схватил меня за волосы и поволок в противоположном направлении, злобно бормоча проклятия. Даже боль не помогла мне прийти в себя, мои собственные поскуливания доносились до меня издалека. "Кому из нас сегодня придется хуже - мне или же Вико?" - думала я с отстраненным любопытством, отрешившись от страха, который мне надлежало испытывать. Рагирро Брана вряд ли порешил бы своего сына за совершенную им провинность, но Вико совершенно точно ожидало жесточайшее наказание. Господин Ремо, напротив, просто обязан был меня убить, однако шестое чувство подсказывало мне, что он этого не сможет сделать. Что-то окончательно переменилось в нем, когда он увидел, что к моему горлу приставлен кинжал. Я видела это в его глазах.
"Он мог покончить со мной, обезумев от ревности, когда убедился в том, что я снова сделала выбор в пользу Вико. Но когда Рагирро сказал, что я заслуживаю смерти и почти приказал Рагу разделаться со мной, Ремо осознал, что я нужна ему живой, - звучал в моей голове тихий спокойный голос. - Он злится от того, что понимает это, и может обойтись со мной грубо, но серьезная опасность моей жизни не грозит, если, конечно, он не поверит в слова Орсо о колдовстве. Говорят, волки отгрызают себе лапу, если попадают в капкан. Должно быть, Ремо и впрямь чувствует себя, как в ловушке, когда смотрит на меня и понимает, что не сможет убить..."
Орсо ждал нас в гостиной, несмотря на поздний час. Как всегда, в руках его была книга. Впервые я видела человека, в котором столь безобидное увлечение, как любовь к чтению, соединялось с лютой жестокостью. Он был безжалостен, как бешеная собака, но гораздо опаснее ее, ведь рядом с его темным безумием каким-то чудом сохранился острый, ясный ум.
- Викензо Брана жив, - сказал он, смерив Ремо изучающим взглядом. - И ваша жена все еще дышит. Что ж, я не удивлен.
Ноздри Ремо расширились, он шумно вдохнул, но так ничего и не ответил сыну, вместо этого громко позвав мажордома. В охрипшем голосе его слышалась ярость человека, только что пережившего страшное унижение и понимающего, что отомстить пока не в его силах. Неудивительно, что мажордом появился почти сразу же, точно в ожидании приказов бодрствовал всю ночь напролет. Должно быть, он понимал, что страшный гнев господина Альмасио сейчас тщетно ищет выход и может обрушиться на любого.
Но сначала Ремо обратился ко мне.
- Что ты выбираешь, дорогая жена - подвал и цепь или же мои покои?
Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица, когда поняла, о чем на самом деле спрашивает Ремо. Сегодня, все же, была наша первая брачная ночь.
- Подвал и цепь, - пробормотала я, и руки мои невольно сжались в кулаки, ведь я понимала, что Ремо может просто засмеяться и приказать мажордому проводить меня в спальню. Но он лишь кивнул, соглашаясь с моим выбором. Когда я собралась последовать за мажордомом, Ремо вдруг остановил меня и произнес вполголоса, заглядывая в мое лицо:
- Ты не лжешь, когда говоришь, что не была любовницей Вико. Он не лжет, когда говорит, что ты не любишь его. Что же заставляет тебя так упорно губить себя, Годэ?
- Вико все верно сказал, и вы его слышали, - ответила я, вскинув голову. - Я хочу вольной жизни. А эта... как бы она не выглядела со стороны, на деле все та же цепь в подвале. Странно, но когда вы изображали доброе отношение ко мне, мне казалось, что вы это понимали.
- Выполни ты честно свою часть сделки, я отпустил бы тебя. Пусть даже Вико остался бы жив благодаря своему отцу.
Внезапно я поняла, что же мне напоминает эта сцена.
- Я повторю вам те слова, что когда-то сказала Вико, - произнесла я, упрямо глядя прямо в глаза Ремо. - Что ему, что вам отчаянно хотелось, чтобы я оказалась подлой и низкой тварью. Тогда бы вы не чувствовали, что я стою выше вас. А вы это чувствуете, господин Альмасио. И если бы я предала Вико, то вы обрели бы покой, доказав себе, что все люди подлы и жестоки, подобно вам самому. Но вам не удастся меня сломить, так и знайте.
Господин Альмасио насмешливо указал мне на мажордома, застывшего в ожидании.
- А я повторю тебе, Годэ, слова, которые ты уже слышала: сочетание сентиментальности и глупости принесет тебе немало бед. В подвале у тебя будет время над этим поразмыслить. Там, кстати, водится много крыс. Понаблюдай за их повадками, милая моя жена, и, быть может, ты сообразишь, чего тебе следует ждать от людей, да и от себя самой.
Так я очутилась в маленькой комнатке, освещенной лишь одной плохонькой лампой. Воздух здесь был настолько спертым, что я немедленно почувствовала тошноту. Господин Альмасио не преувеличивал, когда говорил, что посадит меня на цепь, как собаку. Практического смысла в этом не имелось, ведь двери каменного мешка были надежно заперты, но грубый железный ошейник служил постоянным напоминанием о том, как я беспомощна, зависима и унижена. Оставалось только радоваться, что Ремо не приказал отобрать у меня плащ. Несмотря на духоту, здесь было холодно и сыро, и даже сильнейшая усталость, от которой я валилась с ног, не позволила бы мне заснуть на грубом деревянном настиле в одном из углов моей камеры, если бы не теплая одежда.
Когда мажордом ушел, проверив, надежно ли закреплен ошейник, я жадно выпила несколько глотков воды, милостиво мне оставленной в небольшом кувшине, и почти сразу уснула, укутавшись в плащ. Даже страх перед крысами, чей писк я то и дело слышала, не помог мне удержаться на ногах - я совершенно выбилась из сил. Последнее, о чем я успела подумать перед тем, как глаза мои закрылись: "Вико сейчас очень больно". Мысль эта появилась в моей голове из ниоткуда, точно послание, и одна слезинка скатилась по моей щеке - я поняла, что и впрямь почувствовала отголосок его страданий.
Проснулась я от голода. Он был настолько силен, что мои внутренности словно огнем жгло. Но самым опасным в моем положении было то, что я ощутила дикий страх. Подумалось, что меня оставили здесь умирать с голоду и никогда больше двери моей камеры не откроются. Огонек лампы все так же дрожал, но я не знала, подливали в нее масло или же нет, пока я спала. Быть может, времени с тех пор, как я здесь очутилась, прошло совсем немного и чувства меня обманывают ?.. Лишь большим усилием воли мне удалось взять себя в руки, повторяя самой себе, что всякая паника губительна и я, поддавшись страху, в считанные дни потеряю рассудок. "Он не убьет меня, - успокаивала я себя. - Он зол, жесток и ревнив, но так быстро со мной распрощаться не сможет. Один из нас не выдержит первым. Я всегда считала, что слабее прочих, но это не так. Да, кто-то может безжалостно убивать, а кто-то без раздумий пожертвует своей жизнью, если это потребуется, но я крепче их, вместе взятых. Я умею терпеть, умею ждать. К тому же, я безжалостно обрекла господина Альмасио на смерть, рассказав Вико о его заговоре, а до того пожертвовала своей жизнью, когда угроза нависла над моей сестрой, так что зря женщин считают такими уж бестолковыми в сравнении с мужчинами, мы тоже способны на подобное ...".
Боль не отступала, но я терпела, стиснув зубы. Иногда у меня получалось провалиться в тяжелый, мучительный сон, из-за которого я вскоре потеряла счет времени. Единственное, что позволяло хоть немного судить о неких сроках - все та же лампа. Она светила совсем тускло и вот-вот должна была погаснуть вовсе. Несколько раз мне довелось увидеть крыс, о которых говорил Ремо, и покуда ни одна из них не пыталась подобраться к настилу, на котором я неподвижно сидела, подобрав ноги, но было ясно, что в темноте они осмелеют. И снова страх овладевал мной. "Держись, - говорила я себе. - Твой муж не позволит, чтобы крысы обглодали твое лицо. Оно не бог весть как красиво, но если ты останешься без носа, вряд ли Ремо захочет еще раз пригласить тебя в свою спальню... А он не оставил этой мысли, ты знаешь, знаешь..."
Когда лампа, последний раз мигнув, погасла и меня окутала тьма, то я едва сдержалась, чтобы не закричать. Меня словно похоронили заживо, дышать сразу стало труднее. И лишь странный чужой голос шептал мне на ухо: "Это тихая незаметная битва, о которой никто не сложит ни песен, ни легенд, но ты обязана в ней выстоять. Ты сильнее Ремо".
