Грэм Джойс - Правда жизни
– Но у Олив – золотое сердце, – старалась Кэсси убедить Бити.
– Да, Кэсси, но она пользуется этим, чтобы все чувствовали себя обязанными ей, – отвечала Юна.
– Наверное, так и есть.
Или же Кэсси говорила:
– Но Аида просто старается быть со всеми нами справедливой.
– Это, Кэсси, конечно, так, – отвечала Ина, – но ей всегда и везде нужно настоять на своем.
– Вообще-то, да.
Марта не вмешивалась и прямо сказала и Аиде, и Олив, что они ведут себя как школьницы. Но, что бы ни случалось, пирог всегда разрезался на восемь равных частей. Так должно было произойти и в этот раз.
– Бабушка, – спросил как-то Марту Фрэнк, – а почему тетя Олив и тетя Аида друг с другом не разговаривают?
– Они друг дружку в Ковентри послали. Фрэнк непонимающе заморгал.
Марта вычистила трубку и набивала ее свежим табаком.
– Так говорят, когда друг с другом не разговаривают, – в Ковентри послал.
– Это из-за того, что тогда за столом получилось?
– Ну, все говорят, что из-за этого, но на самом деле это не так. Из-за того, что за две минуты случилось, разговаривать не перестают.
– А из-за чего перестают?
Марта раскурила трубку, выпустила облако синего, сладко пахнущего дыма. Фрэнк внимательно смотрел на нее сквозь дым. Наверное, этот дым попал ей в глаза – они заслезились. Ответила она не сразу.
– Это все призраки, – сказала она.
– Призраки?
– Они. Если с человеком не разговаривать, можно его в привидение превратить. Убить так можно человека, понимаешь, в камень обратить. Зато он рядом, можно мучить его без конца. Никогда так не делай, слышишь меня, Фрэнки?
– Хорошо, бабушка.
– Вот так. А теперь ступай поиграй у себя, а я отдохну чуток.
29
Аида и Олив были на ножах весь 1952 год и большую часть лета 1953-го. От этого страдали все – приходилось идти на ухищрения, чтобы открыто не встать ни на чью сторону и продолжать одинаково доброжелательно разговаривать с обеими. Хотя Марта и твердила, что встала бы на колени, лишь бы две сестры одумались, ее больные суставы не позволили бы ей разыграть такую сцену, да и вообще Марта не склонна была к театральным жестам. Некоторое время она просила и увещевала, но стало только хуже. И она прекратила попытки. В конце концов, она по своему опыту кое-что знала о том, что такое долго молчать, и вполне понимала, что может нарушить такое молчание, а что – нет.
Кэсси и Фрэнк жили у нее и не доставляли ей особых хлопот. Фрэнк вырос и теперь ходил в школу и обратно со стайкой местных ребятишек. Кэсси пока не беспокоили ее наваждения. Что бы там ни случилось в Рэвенскрейге, от тамошней жизни она все же стала держаться увереннее, умела теперь отстаивать свое мнение вместо того, чтобы дуться и уходить в себя. А время от времени к ней даже приезжал из Рэвенскрейга молодой человек по имени Джордж.
Марте Джордж понравился. Она смеялась над его шутками, хотя и понимала, что он старается очаровать ее, чтобы добиться Кэсси. Фрэнку он нравился тоже. Все трое развлекали Марту рассказами о жителях замка Рэвенскрейг – так они его называли. Несколько раз Джордж оставался на ночь. Ему стелили на полу в гостиной. В эти ночи Марта часто слышала, как скрипят половицы, как кто-то шепчется или старается неслышно подниматься по ступенькам, но ничего не говорила, рискуя вызвать своей терпимостью негодование некоторых из сестер. Марта пришла к выводу, что все беды валятся на голову Кэсси не из-за связей с мужчинами, а из-за поздних шатаний по улицам, когда она ищет приключений на свою голову. Она смирилась с тем, что Кэсси никогда не найдет себе мужа, который сохранит ей верность даже в те времена, когда она превратится в дриаду или будет накоротке с духами. Ждать такого от парней – это чересчур. Так что, раз Джордж оказался ей постоянным другом (почти «ее молодым человеком», как у всех девушек), это стоило только поощрять.
Бернард и Бити всегда с Джорджем ладили, были рады ему и теперь. А когда в Ковентри наезжала и присоединялась к ним Лилли, обычно останавливаясь у Бити и Бернарда на Пейнз-лейн, казалось, что дом Марты перетягивает к себе жителей Рэвенскрейга или, по крайней мере, их радикальное крыло и они становятся ей чем-то вроде второй семьи.
– Кто не брезгует простым хлебом с маслом да не чурается воды с мылом – добро пожаловать, – не раз говорила Марта, когда ее спрашивали, не в тягость ли ей все эти странные гости.
Но вот как-то летом Марта сказала, что Том и Юна зовут Фрэнка пожить на ферме, и вдруг свое гостеприимство предложила Аида.
Кэсси пришла в ужас:
– Ну нет! Туда мы не поедем! Да вы что! И чего это она вдруг сейчас спохватилась, когда нам это и не нужно совсем?
– Неподходящее там место, – согласились Ина и Эвелин. – Подумать только про эту его кошмарную каморку!
– Брр! – поежилась Юна.
– Она вызвалась, чтобы меня уесть, вот где собака зарыта, – сказала Олив, в последнее время перенимавшая у матери самые яркие изречения.
– Тебя-то это как трогает? – ответила Марта. – Кроме тебя, и думать будто не о чем больше.
Но Марта понимала, что в словах Олив была правда. Из всех сестер только Олив и Аида не успели внести свою лепту по уговору поочередно брать Фрэнка на воспитание. Олив и Уильям пережили черную полосу, и у них вдруг, всем на удивление, дело пошло на лад. На Рождество что-то произошло, отчего поступь Олив приобрела девичью пружинистость, а глаза заблестели новым знанием. И вражда с Аидой отступила на второй план. Но ее действительно «уедала» мысль о том, что из-за неожиданного предложения Аиды она, Олив, останется единственной сестрой, вроде бы не поддержавшей семью в тяжелые времена.
Бити с готовностью обсудила этот вопрос с Мартой.
– Мам, пускай он у Аиды тоже поживет. Не знаю, конечно, чего это она вдруг. Просто к нам-то Фрэнк приехал, когда все считали Рэвенскрейг гнездом порока, и ты разрешила. А тут скажут, мол, в такое место пустила мальчишку, а в дом к своей дочери не пускает. Хорошо ли это? После этого она и с тобой разговаривать перестанет.
Марта знала, что Бити права. Бити оказалась умнее всех сестер, вместе взятых. Нужно было ненадолго отправить Фрэнка к Аиде и Гордону.
– Пусть остаток лета побудет у Тома с Юной, – предложила Бити. – А к началу учебного года поедет к Аиде. Кэсси может здесь остаться, если ей там невмоготу, а на выходные будет забирать его.
Марта печально и задумчиво посасывала трубку.
– Так тому и быть.
– Хотя мне и самой не очень-то хочется мальчишку им отдавать, – призналась Бити. – Эта каморка Гордона и все такое.
И Фрэнку дали в разгар лета побыть на ферме. Кэсси была этому рада: можно было вернуться к любимому занятию – верховой езде. А Фрэнк убедился, что Человек за Стеклом все там же. Дощатый мостик через ручей зарос спутавшимися кустами крапивы, ежевики, наперстянки и кипрея. Пролезть под мостик к своей старой святыне оказалось трудно. Когда он все-таки пробрался туда, у Человека за Стеклом вид был вполне безмятежный, правда, он не захотел разговаривать.
– Ты что – послал меня в Ковентри? – спросил у него Фрэнк.
Молчание означало лишь, что ответом могло быть «да» или «нет». Когда Фрэнк по-рачьи выбирался из берлоги, голова у него застряла, отчего он не на шутку было перепугался.
Больше он с головой туда не влезал, опасаясь снова попасть в ловушку, но старался поприветствовать Человека за Стеклом издали, давая ему хотя бы знать, что он еще рядом. Остаток лета прошел как видение: луга с буИной зеленой травой, сенокос, ячменные поля, уборка урожая, влажные вечера и внезапные грозы. В окружающем мире от Фрэнка так мало зависело, а чередование дней и ночей так незаметно сливалось в один быстролетящий день, что его жизнь напоминала скольжение сверкающей голубой стрекозы над водой пруда за полями.
А дни и правда шли, и лето того года перешло в осень не ровным поворотом дверной петли и не вращением огромного колеса: в один прекрасный день за летом будто сразу захлопнулась дверь. Враз начали осыпаться синий терновник и рубиновая бузина, алый боярышник, иссиня-черная ежевика и паслен.
Сначала Фрэнка снова привезли к бабушке, где ему ласково сообщили, что он «недельку-другую» поживет у тети Аиды и дяди Гордона, потому что бабушке нужно немного поправиться.
На самом деле ничего из ряда вон выходящего со здоровьем Марты не произошло – все те же старческие недомогания. Ему так сказали, чтобы он не спорил, – он и не стал. Он привык к тому, что вечно курсирует от одной тетки к другой, и считал, что у всех детей так. Он никогда не задумывался, почему трое детей тети Олив и двойняшки тети Юны не переезжают с места на место. Он научился сам паковать те вещи, которые были ему нужны, а не оставлять это на чье-то усмотрение. В день, когда за ним должен был заехать Гордон и Фрэнк спустился вниз со своим стареньким чемоданчиком, Кэсси снова расплакалась.
– Не вешай носа! – сказал Фрэнку Уильям, только что заехавший к ним со своими овощами.
