Грэм Джойс - Правда жизни
– Научись смотреть правде в глаза, – теряла терпение Марта оттого, что ей приходилось отстаивать свое решение.
Итак, Фрэнк сидел и смотрел, как дядя Гордон направляется в тайнственную комнату в глубине дома. Гордон щелкнул за собой дверью мягко, но решительно – было в этом что-то зловещее. Чары рассеял голос Аиды.
– А теперь, можешь посмотреть в гостиной телевизор, – сказала она.
Телевизор! Фрэнк много слышал о телевизоре, стоявшем в доме у Аиды и Гордона. Телевизор появился у них еще в те времена, когда для всей остальной семьи он был сказочной роскошью. Фрэнк вспомнил, как телевидение обсуждалось всем домом в Рэвенскрейге. Все тогда согласились, что приход телевидения знаменует собой власть реакционных хищников, так как они будут эксплуатировать глупость масс для насаждения разной дешевки и показа низкопробных развлекательных зрелищ, чтобы отвлечь их от политического просвещения. Все сошлись на том, что необходимо будет со временем захватить телевидение в свои руки и самим руководить им. Но главное, они тогда говорили, что там показывают даже передачи с места событий, например футбольные матчи.
Реакционная капиталистическая гиена расположилась в углу комнаты. Она стояла тихо, но было в ней что-то грозное. Ее единственный глаз был закрыт. Большой ящик с зеленым окошком. Фрэнк задумался, не стоит ли сказать Бити и Бернарду, что гиена находится тут, в доме Аиды, что можно просто войти, взять ее и начать ею руководить. Он опустился в кресло перед телевизором с почтением, которое могла бы вызвать неразорвавшаяся бомба.
Гордон вернулся из каморки, широко улыбаясь. Он подошел к телевизору и включил его.
– Э-э-э-э-э-э, сейчас через пару минут нагреется. Лампы, понимаешь.
Наконец проявилось изображение мужчины, который в студии показывал каких-то мелких дрессированных животных. Но передача скоро закончилась, и импозантная молодая дама сделала объявление. Они захватили самый конец «Детского часа» на Би-би-си.
– Это Дженнифер Гей [30], – сказала Аида голосом, слегка осипшим от восхищения. – Правда ведь, она прекрасно говорит?
Фрэнк прислушался. Он слышал и других людей, говоривших так же.
– Точно как в Рэвенскрейге! – выпалил Фрэнк. – Точь-в-точь!
– Неужели? – Аиде не очень-то хотелось пятнать светлый образ Дженнифер Гей сложившимися у нее представлениями о коммуне, жившей в беззаконии.
– Ну да, – сказал Фрэнк, продолжая слушать. – Она говорит «детский час», а не «децкий», как мы. Потом она говорит «наверное», а мы – «наверно»
– Вот как!
– Да. Как в Рэвенскрейге. И еще она говорит «пожа-алуйста», а мы – «пожалста».
– Угу.
Фрэнк хорошо улавливал разницу.
– Мы говорим «щас», а она – «сейчас».
– Н-да.
– А вот – она сказала «Саттон-Кьюлфилд», а у нас говорят – «Коулфилд».
– Фрэнк, я думаю, ты привел достаточно примеров, чтобы мы поняли, как говорят в Рэвенскрейге, – сказала Аида.
Получив по заслугам, Фрэнк стал смотреть дальше. Пошла заставка. Под флейту и струнные чьи-то руки лепили что-то из глины на гончарном круге. Это продолжалось несколько минут.
– Здорово! – сказал Фрэнк, когда эпизод закончился.
Стрелки часов, похожие на крылья летучей мыши, в сопровождении звуков арфы отсчитали убывавшие секунды до следующей передачи. На экране появился трактор, боронивший поле. Программа называлась «Фермер». На ее содержание указывал и субтитр: «Для тех, кто живет на земле». Тоже интересно, подумал Фрэнк, жалко только, Том с Юной этого не видят.
Только было Фрэнк решил, что не такая уж она и плохая, эта реакционная гиена-телевидение, как увидел кадры, вдруг обеспокоившие его. В передаче о сельском хозяйстве среди прочего один фермер рассказал, как, вспахивая поле, чуть не сломал плуг – в земле оказалось полно ржавых снарядных осколков и кусков самолета, рухнувшего на его поле во время войны. Засевшие в земле металлические обломки продолжали мешать работе, несмотря на помощь Военного министерства, предоставившего на время металлоискатель. Посмотрев этот репортаж, Фрэнк задумался.
– Он, наверно, устал, – сказала Аида Гордону.
– Может, еще чуть-чуть? – не хотелось соглашаться Гордону.
Фрэнк заметил, что в домашней обстановке жуткий дефект речи у дяди почти исчез.
– Нравится тебе смотреть телевизор, а, Фрэнк? – спросил Гордон.
– Давай не будем портить ему первый вечер, – властно сказала Аида. – Теперь – горячая ванна, стакан молока и имбирное печенье. Верно, Фрэнк?
Пожалуй, рановато, подумал Фрэнк, которого за эти годы укладывали спать в самое разное время, но Кэсси наказала ему не спорить. Гордон со вздохом выключил телевизор. Фрэнк принял ванну, выпил молока с имбирным печеньем, которое станет теперь гвоздем программы в его жизни на Бинли-роуд, и улегся в кровать. Но сон пришел не сразу – сначала он все думал о том, чем же занимается Гордон в своей каморке прямо под его спальней, потом перед его мысленным взором переворачивали землю на черно-белых полях большие машины с плугами.
30
Дом был пропитан тем запахом, который въелся в одежду Гордона, душком, от которого Фрэнку всегда хотелось убежать. Всюду отдавало раствором формалина для бальзамирования. В первую же ночь, проведенную в доме, запах проник в его сны. Глубокой ночью к нему на кровать сел человек-крыса, на его человеческих руках были резиновые перчатки, а голова была как у Человека за Стеклом. Человек-крыса что-то лопотал на чужом языке. Руками, пропахшими формалином, он зажимал Фрэнку нос, и тот, едва не задохнувшись, проснулся.
В понедельник его отвели в старую школу, где он с радостью снова встретился с друзьями – Чезом и Клейтоном. Чез косил пуще прежнего. Клейтон загорел. Американские бабушка и дедушка оплатили Клейтону и его матери путешествие в Америку, и те провели отпуск в каком-то Кейп-Коде. Фрэнку, как и раньше, стало завидно, и он успокоился, только когда Клейтон протянул ему сигаретные карточки. Новые подарки.
– Это кто?
– Кинозвезды, – ответил Клейтон.
– Чего это у них рожи так разъехались? – полюбопытствовал Чез.
– Это они улыбаются, – пояснил Клейтон. – Так улыбаются кинозвезды.
Чез развлек их своей коллекцией – матерщины. За лето он порядком пополнил запас похабных выражений, в основном позаимствованных у старших родных и двоюродных братьев, разбросанных в городе по разным семьям. Он собирал ругань так же, как другие мальчишки – птичьи яйца. Чез выстраивал их по длине, а некоторые очень ценил за редкость. Отдельными перлами он поделился с друзьями.
После школы Фрэнк возвращался к раз и навсегда установленному порядку: мыть руки, пить чай, смотреть телевизор, спать. Аида заявила, что такой распорядок полезен растущему мальчику. Почему – она не объясняла. Здесь ее убеждения снова шли вразрез с философией Рэвенскрейга, где Фрэнка учили, что привычка, как болезнь, однообразием притупляет ум. Фрэнк, конечно, не собирался спорить с Аидой, сидя с ней за столом, покрытым накрахмаленной скатертью, и поедая сэндвичи с лососевым паштетом.
И потом, распорядок, в котором присутствовало телевидение, был не так уж противен Фрэнку. И хоть от многократного просмотра гончарное колесо и другие заставки немного приелись ему, было много других интересных программ, например «Ослик Маффин» [31] в «Детском часе», который вела Дженнифер Гей со своим очаровательным произношениям, или предназначенная для более взрослой аудитории «Кем я хочу стать?». Странноватым казалось, правда, что тете Аиде и дяде Гордону передачи не так интересны, как ему, – вечером его часто оставляли перед телевизором одного. Гордон, пробормотав извинения, удалялся в свою таинственную вонючую каморку, а Аида зачастую к нему присоединялась. Пропахшая тем же формальдегидом, она возвращалась к тому времени, когда Фрэнку полагалось ложиться спать, и провожала его в спальню. Фрэнк решил, что Аида помогает Гордону работать.
Но один раз в неделю вечером Аида надевала шляпу и шла в Женский институт. И как-то раз Гордон оставил Фрэнка одного, видимо увлекшись работой и забыв о нем. Фрэнк отправился спать сам.
На следующей неделе, когда Аида надела шляпу и оставила Фрэнка смотреть «Кем я хочу стать?», произошло то же самое. На этот раз, досидев до заставки с гончарным колесом, Фрэнк поднялся из кресла и медленно зашагал в заднюю часть дома.
Дверь в мастерскую Гордона была лишь едва приоткрыта, и Фрэнку почти ничего не было видно. Он тихонько заглянул одним глазом в щелку и увидел большой палец ноги.
Это был очень большой большой палец. К нему была привязана бирка. Такие прицепляют – и такой же веревкой – к посылкам на почте. На бирке было что-то написано, но слов Фрэнк не разобрал.
В глубине помещения что-то мурлыкал себе под нос Гордон. Так напевать мог человек, получающий от работы удовольствие или, вернее, полностью поглощенный ею – без мелодии, но время от времени повышая голос, видимо, не в силах сдержать прорывающийся восторг. Фрэнк придвинулся ближе, уперся в дверь носом, и она слегка подалась. Он застыл на месте. Гордон продолжал мурлыкать, и Фрэнк с облегчением вздохнул, правда так и не получив никаких преимуществ: дверь тут же отъехала на место.
