Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна
Но была в характере Тони и другая черта, которая проявлялась во время вынужденных перерывов в работе. До нападения японцев на Перл-Харбор на верфи работало около шести тысяч человек, сейчас их число приближалось к шестидесяти тысячам. И вполне естественно, все они иной раз скапливались в невообразимых количествах в одном помещении, а регламент ремонтных работ, которые должны всегда вестись поэтапно, не позволял большинству приняться за работу немедленно, но не допускал и их отсутствия. Начинался вынужденный перерыв. Случалось, сварщик не мог начать сварку, прежде чем обрубщик закончит срубать старый сварной шов, и вот он сидел и ждал вместе с помощником или напарником. Резчик не мог начать резать стальной лист, пока его помощник не подтянет вытяжной вентиляционный шланг, а тот не мог это сделать раньше, чем другой резчик, работающий в другом конце прохода, не закончит работу, вот он сидел и ждал; сверловщик не мог начать сверлить, пока разметчик не нанесет керном по стали метки для будущих отверстий, а тому было запрещено их наносить, пока электрики не сняли всю проводку на другой стороне переборки, которую он должен просверлить, вот он сидел и ждал. Единственным выходом из такой ситуации было сыграть в кости или дождаться, пока Тони начнет издеваться над всеми, передразнивая их повадки, или выберет себе новую жертву для насмешек и оскорблений и весь расплывется в улыбке, которая при наличии дыры в зубах неизменно вызывала у всей компании истерический хохот. После таких приступов веселья Тони всегда чувствовал себя подавленным — они напоминали ему о его неудачах, об отсутствии у него гордости, власти, качеств настоящего лидера. Лучано вряд ли стал бы паясничать в отсеке ремонтируемого крейсера, демонстрируя всем, каким глупым и смешным он может выглядеть с дырой во рту вместо зуба.
Сегодня, в этот ранний январский вечер, когда уже стемнело, а ветер вышибал из глаз слезы, Тони Калабрезе, торопливо топая по старым улочкам верфи, решил, что нынче точно будет работать где-нибудь внизу, на нижних палубах. Даже здесь, на узких улочках верфи, загораживаемых зданиями, ветер был свирепый — а как оно будет на верхней палубе, открытой всем ветрам с залива? Кроме того, ему не хотелось нынче слишком переутомляться — в полпятого утра у него было назначено свидание. Он мысленно прошелся по всей программе: Дора будет ждать его к завтраку в забегаловке Болди; к шести утра он заявится домой, чтоб переодеться и принять душ; потом, в семь, кофе с ребятами, прежде чем они уйдут в школу, потом, наверное, надо будет немного поспать, до девяти или половины десятого, потом прихватить Дору и в десять заделать «большой выход» в ресторан Фокса; в двенадцать уже быть у Доры: трах-перетрах и добрый сон до полтретьего или трех, а затем забежать домой, переодеться в рабочий комбез и, возможно, пообщаться с ребятами, если они рано вернутся из школы, а потом — в сабвэй и на верфь. Впереди у него был отличный день и никаких осложнений.
Выйдя на перекресток, он поглядел на холодные звезды над гаванью — огромное небо расстилалось вверху над заливом и тянулось дальше, за морской горизонт. По Бруклинскому мосту роями проплывали огни автомобильных фар, уличное движение уже начинало усиливаться, люди ехали с работы домой, не имея понятия, что проезжают над верфью и над поврежденными в боях кораблями. Он осторожно лавировал между штабелями листовой стали и закрытым брезентом разным оборудованием, наваленным повсюду, а затем на секунду попал в круг слепящего белого света от дуговой лампы, светившей вниз с верхушки проезжающего мимо крана; медленно, фут за футом, он катился по своим рельсам, высокий, как четырехэтажный дом на двух широко расставленных ногах, а его единственная рука вытянулась вверху на фоне звездного неба, таща раскачивающуюся стальную плиту шириной с автобус; кран направлял рабочий ростом не выше его колес, он шел спиной вперед, ступая между рельсами впереди крана, и указывал куда-то вправо, освещенный ослепительно белым сиянием его единственного глаза. Кран, как будто обладая собственным интеллектом, послушно развернул огромную руку, опуская раскачивающуюся плиту в место, указанное рабочим, чье лицо Тони так и не смог рассмотреть, поскольку оно было в тени от козырька его кепки, защищавшего ему глаза от бьющего вниз яркого света белого глаза. Тони далеко обошел опускающуюся плиту — он не доверял ни тросам, ни крановщику — и снова ушел во мрак, направляясь к стоящему дальше крейсеру, уже поставленному в сухой док, откуда его вогнутый нос высоко возносился над улицей, по которой он сейчас шел, плотно сжав губы, Чтобы не дышать ледяным ветром. Повернув вбок, он пошел вдоль корпуса корабля, наклонив голову и рассекая мощный поток холодного воздуха, уже слыша приближающийся топот множества ног — люди взбирались по сходням на верхнюю палубу, новая смена поднималась на борт, и чей-то случайный приветственный выкрик еще звучал в воздухе, разрушая однообразие раннего вечера. Он поднялся по качающимся сходням на главную палубу, едва кивнув на ходу юному лейтенанту в шинели с поднятым воротником, который колотил одной обтянутой перчаткой рукой о другую, стоя в маленькой временной сторожевой будке у конца сходней. Здесь стоял радостный запах горелого железа и кофе, откровенно-едкий аромат военно-морского флота и царило оживление, как в улье. Он спустился по крутому трапу, по всей длине заваленному черными кабелями сварочных аппаратов и четырехдюймовыми вытяжными шлангами — временно уложенные внутренности, какие всегда сопровождают ремонтные бригады в утробу ожидающих их забот кораблей.
Его помощник, Луи Бальду — откуда у итальянца такая фамилия, Бальду, Тони понять не мог, если, конечно, тут не замешался какой-нибудь югослав или же кто-то просто сократил исходную фамилию, — этот Луи уже ждал его в проходе, он выглядел на все свои двадцать три года: горделивый, высокомерный, надменный, с полным средним образованием, в предусмотренных правилами тяжелых ботинках с подбитыми железом носами (Тони такие категорически отказывался носить); он приветствовал Тони решительно, но каким-то защищающимся тоном.
— А где Чарли Мадд?
— Я его еще не видел.
— Ослеп, что ли? Вон же он!
Тони обошел удивленного Бальду и зашел в отсек, где Чарли Мадд — шестидесяти лет, полусонный, размягший — сидел на трех бухтах электрического кабеля, закрыв глаза.
Рабочий блокнот уже начал выскальзывать из его ослабевших пальцев. Тони тронул бригадира за плечо и наклонился, чтобы тихонько с ним переговорить насчет места работы на сегодня. Чарли кивнул, закатив глаза. Тони благодарно похлопал его по спине, вышел обратно в проход, который уже заполнялся людьми, пытающимися пройти в обоих направлениях и волочащих за собой бесконечные хвосты шлангов, кабелей плюс лестницы и огромные инструментальные ящики, причем каждый кого-то разыскивал, так что Тони пришлось повысить голос, окликая Бальду. Он всегда аккуратно и осторожно разговаривал с этим выпускником полной средней школы, до которого никогда ничего не доходило с первого раза, но который вообще-то был неплохим малым, хотя его жена, как он говорил, была еврейка. Бальду был против расовых предрассудков, что бы эта чертовщина ни означала, и хмурился, как судья, всякий раз, когда с ним кто-то говорил, как будто у него перед лицом всегда висело нечто вроде занавески, сквозь которую ничего не было слышно достаточно громко и четко.
— Работаем на герметизации люков, палуба Ц, — сказал Тони, повернулся и пошел, по-прежнему держа сжатые в кулаки руки в карманах.
У Бальду не было времени даже кивнуть в ответ, и он тут же почувствовал себя обиженным, но последовал за старшим, подняв домиком брови и держась поближе к нему, чтобы потом не терзаться от унижений, если снова отстанет и потеряется и должен будет терпеть уничижительные иронические замечания Тони с непременными намеками на мастурбацию.
Они спустились на палубу Ц, огромную территорию, заполненную стационарными койками, стоящими в ряд, — на них лежало несколько матросов: одни спали, другие читали или писали письма. Тони обрадовался, учуяв исходящий откуда-то неподалеку запах кофе: нынче по карточкам можно было получить этого напитка лишь фунт в неделю, а больше штатским его было практически не достать, разве что по ценам черного рынка. Не оглядываясь на помощника, он расстегнул молнию куртки, поставил коробку с завтраком на палубу под пустой койкой, достал синий носовой платок, высморкался и вытер слезящиеся глаза, потом снял шапку, почесал голову и в конце концов присел на корточки и провел пальцами по чуть приподнятому краю отверстия люка, вырубленного в палубе, в котором виднелся трап, уходящий вниз, в полумрак.
— Давай-ка мне сюда вон ту крышку, Луи.
Бальду, все еще держа в руках свой полный припасов коричневый бумажный пакет, прыгнул к тяжелой крышке люка, лежавшей на палубе, и попытался одной рукой поднять ее на петлях. Не желая показывать, что у него не хватает сил или что он допустил ошибку, он напряг эту одну руку, пока Тони мрачно наблюдал за его усилиями, опустив веки, и все же поднял крышку себе на колено и лишь после этого опустил пакет с ленчем на палубу и уже двумя руками окончательно поднял крышку и подал ее Тони, который уже вытянул руки, чтобы не дать ей упасть и закрыть люк.
